Там было безопасно: вокруг одни старики, семьи и малыши, с которыми даже Алле играть поздно. Что еще? Тесный и неуклюжий, полный скрипучего дерева дом, ярко-голубая будочка летней кухни. Садик без единого сорняка. Яблочный, конечно. Ниже по склону застыли соседские хижины – нелепые, с разномастными пристройками, крашенные известкой, глядящие на огороженный камышовым частоколом лиман. Вода в нем была желтой, на дне слой грязи скрывал острые камни. По поверхности зигзагами скользили змеи, на покосившихся мостках горгульями расселись рыбаки. Застывшая картинка.

За поселком разлеглись поля, перемежаемые редкими посадками, а в самом их сердце зиял огромный, темно-зеленый излом оврага. Прохладная чаща диких олив и колючего кустарника. Узкая тропка вниз кончалась полянкой, за которой щерилась колючками стена шиповника. Дальше было не продраться, даже Янни не мог, хоть и очень старался – время от времени приходил домой с исцарапанным лицом и рваной одеждой.

– Что ты думаешь там найти? – возмущалась мама, разглядывая под ярким светом торшера десятки зацепок на его куртке. Янни мычал что-то нечленораздельное и ретировался из комнаты, пряча руки за спиной. Я еле сдерживал улыбку: скоро он попробует еще раз.

Вот и вся дача. Единственное загадочное место оказалось неприступным. Меня спасали книги и сериалы на планшете. Брат же чтение отвергал в принципе, кино смотрел только когда других вариантов не оставалось. Часто уже в первые десять минут фильма начинал с тоской разглядывать мебель и вытягивать нитки из обивки дивана. Вдруг подскакивал – в прозрачных глазах появлялся знакомый блеск идеи, – и пропадал до ужина, а после еды жестом звал меня на крышу, где сбивчивым шепотом рассказывал, что видел: наш маленький ритуал… Нет, боже, нет.

Не ритуал. Традиция. Пусть будет традиция.

Мы лежали на нагретом шифере и наблюдали, как солнце тяжело опускалось в посадку. Поля еще тонули в золотом свете, а дачи в низине уже заполоняли ночные тени. Я курил, настороженно прислушиваясь – не идёт ли мама. Дым щекотал горло, я сдавленно кашлял, слезились глаза. Но запах сигарет в сочном вечернем воздухе стоил некоторых страданий.

Мы встречали закат и потом, в городе, пока позволяла погода. Я подобрал ключ к чердаку нашей обшарпанной девятиэтажки – брат долго восхищался, будто мне удалось взломать банковское хранилище или вроде того. На крыше, среди переплетения проводов и антенн, мы устроили настил из двух дверей и старых пледов. Там можно было говорить в полный голос, а окурки летели к земле падающими звездами. Только беседы теряли дачную плавность. Я еще по привычке лениво ронял слова вместе с чешуйчатым пеплом, а брат уже жарко спорил – что бы я ни сказал. Вне дачного

затишья между нами пролегала пропасть: у меня были подготовительные курсы и новые знакомства в будущей альма-матер. Первая влюбленность в девушку из другой группы. У него – ночи без сна, забитые секциями и кружками дни. Вереница впечатлений и открытий, маленьких и смешных попыток задвинуть голодные тени подальше.

Но в конце мы одинаково замолкали и вытягивались под мигающими звездами, ежась от пронизывающего ветра. Прятали ладони в рукава, Янни утыкался носом мне в плечо. Я закрывал глаза. Внизу шумела дорога.

Будь мы дома, ничего бы не случилось.

Мама фатально ошиблась со своей чертовой дачей.

Когда смотришь назад, вещи кажутся очень простыми. Сами собой сплетаются в цепочки, обретая вес и смысл. Я увяз, я постоянно возвращаюсь в памяти в дни до Университета. До магии. До Янни и Хектора.

Нет, до Марии. Только он называл меня Хектором. Остальные свято чтили закон первого имени. Криво усмехались и тянули:

– Мариииия! …

Особенно остроумные не забывали добавить одну-другую заезженную шуточку – я мог бы составить из них книгу потолще той, с именами. Уже попав пальцем в сложную вязь букв, в которой с трудом читался мой приговор, я понял, что прогадал.

По удивленным смешкам и откровенному ржанию сзади.

Не волшебник. Пустой. Так это называется. Да еще и девчачье имя. И зря Янни – отныне Янни Т. Збигнев – модифицировал обычное пойдем:

– Пойдем, Хектор! – громко и отчетливо, с ясно различимым восклицательным знаком в конце: хочешь – пощупай.

Маги понимающе переглядывались. Кто-то обязательно ерошил Яннины волосы или хлопал по плечу, а я медленно разжимал кулаки и выдыхал.

Вмазать бы. Каждому. Не трогайте его. Пойдем домой. Единственное заклинание, которое мне удавалось:

– Пойдем домой, – и они оставались позади. Янни рядом шаркал разбитыми кедами. Смотрел сияющими глазами – в те дни они горели ярче осеннего неба, – и рассказывал, рассказывал, рассказывал…

Я молчал. Он иссякал и спрашивал, как прошел мой день, а я качал головой в ответ:

– Ничего особенного, – кидал небрежно. Неторопливо затягивался жестким дымом. Несказанные слова клубились в горле. Янни поднимал брови. Он ждал продолжения.

Но что тут добавить, когда ты пустой? Чем похвастать, когда младший братишка приходит к тебе, баюкая пламя в ладонях, счастливо улыбается и протягивает посмотреть? Точно так же, как протягивал очередного жука всего – сколько? Месяц назад? Два? …

Все случилось неотвратимо быстро. Мы шли по белесой в сумерках дороге к старой оливе – массивному, кривому силуэту, отмечающему вход в овраг. Я гулял там раньше и знал: половина узловатых корней беспомощно торчала над обрывом. За них нужно было хвататься, чтобы спуститься. Ночь почти настала. Песня сверчков слилась с комариным звоном в единый плотный звук и вибрировала в ушах. Я безостановочно тер предплечья и шею, сгоняя волны кровососов. Открыл рот, чтобы остановить засранца: все, хватит. Я в овраг не полезу. Там склон осыпается. Там темно, а мы оставили телефоны заряжаться на веранде. Там колючки и цепкие вьюнки-репейники, влипающие в волосы насмерть. Сколько раз я распутывал колтуны в его пшеничных прядях, когда мы лежали на остывающей крыше?

Я не успел произнести ни звука.

Все осветилось.

Как солнце взошло. Рвануло по нервам, неправильное, ни на что не похожее. Поля, дорога и олива, Янни – на секунду стали совсем другими. Не объяснить, просто – другими. Моментальное преображение. Вторая вспышка выбелила тени под ногами: силуэт брата полыхнул, размазываясь собственным огнем, больше и ярче, чем тот, внизу. Вспух рыжими нарывами концентрированного жара. В лицо ударил горячий ветер. Я замер, а забытые слова рассыпались на выдохе.

Из оврага раздался глухой рокот. Свет мигнул. Стеклянно-прозрачная крона оливы и острые, искристые метелки травы слились с ночным небом. Я моргал, ослепленный мраком, когда Янни восторженно закричал:

– Видал?! Внизу ты вообще охренеешь! Идем! – зашуршала невидимая листва: он поднырнул под низкие ветви, прямо в пахнущую тиной черную бездну.

Темнота вокруг запульсировала жизнью – тени пришли следом. Я не мог вытолкнуть и звука: реальность продолжала дробиться на части, в которых он звал меня и не звал, где скользил с осыпающейся глиной и умер, сгорел, а звонкий голос – эхо или моя надежда, или принадлежит кому-то иному, слишком похожему, но не моему брату.

Дурацкое чувство. Я не привык даже спустя столько лет.

– Да идем же! Где ты застрял?! – заорал призрак из-под земли. Я бросился за ним, на ощупь продираясь сквозь ветви и корни. Скатился по склону с лавиной мелких камней. Левую руку обожгло болью – крапива. Зрение не возвращалось. Брат умолк.

– Где ты?! – наконец рявкнул я.

– Впереди! Двигай по тропинке до поляны, – почти незаметная днем, ночью дорожка перестала существовать. Куда ни ткнешься – сплошь ощетинившиеся шипами заросли. Я зажмурился и выставил руки вперед, прикрывая лицо. По предплечьям прошлись, раздирая кожу, острые плети. Проломился к полянке несколькими широкими шагами. Впереди на секунду оказалась пустота, а потом – теплая спина под мягкой тканью футболки. Я резко дернул, разворачивая и с силой сжимая худые плечи: