Мать нового настоятеля ненадолго пережила своего мужа, и вскоре отец Никодим остался совсем один. Сестер и племянников своих видел он в последний раз на похоронах матери. Дети не приезжали никогда.

Навещал его, а иногда гостил по нескольку дней только один человек. Немногочисленные прихожане толковали, что это приезжал грехи замаливать скандальный пьяница и гуляка Архонт Сидоренко, но им мало кто верил. Ясно одно – гость этот был не из бедных. С тех пор как стал он наезжать к отцу Никодиму, храм побелили, замазав все гнусности, написанные и нарисованные на его стенах местной шпаной, обновили купола и подняли забор, снабдив его устрашающими зазубренными пиками…

Местные руководители после такого чудесного преображения храма даже пригласили отца Никодима выступить на одном из городских праздников перед грядущими выборами в городскую управу, прозрачно намекнув, что они, при удачном исходе выборов, тоже не против посильно поучаствовать в благом деле по украшению памятника архитектуры. Но из этого ничего хорошего не вышло.

Во-первых, он явился на выступление в старой латаной рясе. Примазываться к дорогостоящему ремонту древней святыни, выказывая заботу о духовности на таком непрезентабельном фоне, стало как-то неудобно.

Во-вторых, вместо ожидаемых от его выступления благонамеренных словес о покорности властям, восстановлении традиционных ценностей и спасительности многочадия, настоятель призвал потенциальную паству свою оставить надежды на чудесное получение в Церкви земных благ, назвав обещания о непременном обретении таковых пропагандой, но не проповедью, которую прилично говорить священнослужителю.

Не стоит идти в храм ради обретения богатства, здоровья, семейного благополучия или успехов в делах, говорил он. Там ничего этого нет, а есть только тернистый путь и Божия воля. Земные блага приобретаются земными же путями, и только безуспешно испробовав их все и можно рассчитывать на помощь Всевышнего, если будет на то воля Его. Поэтому-то Церковь отделена от любого государства Господом Богом, а то, что разделено Богом, никому из человеков не дано соединить.

Ну а в-третьих, нечаянно или намеренно, но отец Никодим умудрился обличить пригласивших его чиновников. Завершая речь, он сказал, что Господь – не программа, которая работает по какому-либо сложному алгоритму, и невозможно с ним договориться о сколько-нибудь равноправном партнерстве. А значит, не стоит, украв дорогой автомобиль, приезжать на нём в храм и лицемерно просить Господа о прощении, успокаивая нечистую совесть свою. Это не сработает.

Надо ли говорить, что взоры присутствующих обратились на блестящие машины возле городской управы и послышались смешки. Словом, вышел изрядный конфуз.

Зачастила было к отцу Никодиму после этих событий местная оппозиция, но после проигранных выборов отстала. Возникший из-за выступления народный интерес довольно быстро угас.

Храм даже закрыть попытались за ненадобностью и сделать музей, настоятеля обвиняли в торговле вином собственного производства, которое тот имел право изготавливать только для нужд церковных, но заступился кто-то…

Помимо комнаты, в которой отец Никодим спал, в доме он пользовался только кухней и библиотекой, не особенно их разделяя. В библиотеке всегда можно было найти несколько кружек и тарелок, а в кухне на подоконнике и на столе располагался не один десяток самых разнообразных книг. Сама же библиотека пребывала в жутком хаосе, и любому, кто хотел бы найти в ней что-нибудь определённое, предстоял поистине титанический труд. В книжных шкафах рядом стояли медицинские справочники и жития святых. Богослужебные книги пятивековой давности вперемешку соседствовали с томами всемирной истории. И только семейный архив от рукописных метрических книг прапрадедов до печатных мемуаров отца всегда был выстроен в идеальном хронологическом порядке на трёх полках ближайшего к двери старинного шкафа с одной дверцей.

В теплый сентябрьский день накануне престольного праздника к храмовым воротам подъехал фургон экспресс-доставки и выгрузил сразу три больших и тяжелых ящика, в которых что-то позвякивало. Курьер долго трезвонил и шумел, вызывая настоятеля, и в конце концов добился своего.

Отец Никодим пришел с берега реки, сопровождаемый своими котами, с ведром, в котором обреченно болтались две рыбины. Расписавшись о получении, он перетащил ящики во двор, после чего долго стоял, бездумно рассматривая их. Затем отнес ведро в дом, вернулся с инструментами и принялся терзать упаковку.

Взломав первый ящик, он обнаружил несколько пакетов дорогого кошачьего корма и ряды старинных квадратных бутылок. Разорвав один из пакетов, он насыпал весь корм прямо на траву возле порога дома, чтобы отвлечь своих животных от мыкания под ногами, и стал возиться со вторым ящиком…

Через полчаса он перетащил в дом все шестьдесят бутылок кагора, и переступив через неестественно раздувшихся котов, отправился в храм.

Если бы кому-нибудь пришло в голову заглянуть в понедельник в половине пятого пополудни в рабочий кабинетик к старшему магистру-архивариусу Андрею Леонидовичу Долотову, то он был бы как минимум удивлён.

Рабочее кресло было отодвинуто в угол, к стеллажам, рядом с ним аккуратно стояли великанского размера туфли. На столе поблёскивал стакан, неподалёку от которого на спектрограммах лежал нейроинтегрирующийся преобразователь универсального назначения. Вся техника в кабинете была включена, моргала индикаторами питания и мерно гудела, однако за столом никого не было.

Под столом же, скрючившись и подогнув под себя громадные костлявые ноги в синих носках, с закрытыми глазами, искривив лицо мученической гримасой, лежал сам Андрей Леонидович и жалобно постанывал. До подбородка он был накрыт пиджаком. Завершал картину пухлый скоросшиватель с исходящей корреспонденцией под правой щекой.

У Долотова было сухо во рту, голова раскалывалась, открыть глаза казалось немыслимой задачей и очень хотелось посетить уборную, для чего нужно было встать и проследовать аж в другой конец коридора.

В конце концов, естественные надобности пересилили боль, и он, шепча замысловатые ругательства, принялся выбираться из-под стола. Через три минуты и два гулких удара головой ему это вполне удалось. В сознании из клубящейся мути всплывали строчки антиалкогольной брошюры «…тяжелое состояние после приема напитков, содержащих метилкарбинол, объясняется общей интоксикацией организма… основными симптомами являются головная боль, тремор конечностей… интоксикация способствует нарушению взаимосвязей нейронов в шейном отделе спинного мозга, который, помимо всего прочего, отвечает за мышечную активность верхних конечностей».

С трудом приоткрыв глаза, Андрей Леонидович вытянул перед собой руки – тремор без сомнения присутствовал. Ощущая себя несчастнейшим из людей, он на четвереньках подполз к своим туфлям, кое-как обулся и шаркающей походкой отправился в коридор.

Из зеркала в уборной на него глянул долговязый не внушающий доверия тип в мятой рубашке со сбитым набекрень галстуком. Память услужливо воспроизвела последний разговор с замзавом и обстоятельства встречи с заведующим. «Это ведь он меня в пиджак укутал… Кранты… Теперь только по собственному желанию», – пробормотал он своему отражению.

Он вернулся к себе и следующие десять минут набирал заявление об увольнении из Архива, ошибаясь в каждом слове по нескольку раз. На душе было гадостно. Долотов распечатал документ в двух экземплярах, стал прицеливаться для подписи, но тут грянул громовой сигнал вызова к заведующему. Судя по счетчику – пятый. Каждые полчаса…

«На месте подпишу», – решил он и пошел на начальственный зов, на ходу пытаясь придать густой шевелюре менее растрепанный вид.

Кабинет заведующего был громаден. На стенах висели многочисленные портреты предшественников нынешнего руководителя, из массивной позолоченной рамы над его креслом лучезарно улыбались три правительствующих сенатора.