В спорах рождается истина и гибнут нервные клетки… В ванной громко шумела вода, а значит, до возвращения Кассандры ещё было несколько минут.

– Анечка, сделай, пожалуйста, как я прошу. Ей действительно очень плохо. Как бы ты себя чувствовала, если бы я помер внезапно? Будь гостеприимной. Она же с утра ничего не ела. Покормить её надо? Надо. Не будем же мы жевать в молчании. А мне очень даже интересно, что там на самом деле произошло. Я потом всё тебе объясню, обещаю, сейчас не успею – Кассандра скоро вернется. Я, кстати, тоже есть хочу. И потом, неужели твоё любопытство уже полностью удовлетворено?

Анечка не ответила, уселась на подлокотник дивана, выражая одновременно несогласие, покорность судьбе, равнодушие и стала разглядывать носки своих блестящих туфель. Конечно, ей было любопытно. И Кассандра была ей вполне симпатична на самом деле… Коллега опять же. Не будь меня в их компании, они бы наверняка мило проболтали несколько часов. Но куда ж меня денешь? И вот уже охрана своей территории, защитный рефлекс, чтоб его… Даже от плачущей и опухшей от слёз гостьи распространялись флюиды какой-то подавляющей женственности. Аня их прекрасно чувствовала.

Не спорит и ладно. Я уселся в кресло и стал с нескрываемым интересом просматривать второй блокнот. Очень скоро моя красавица не выдержала.

– Что там? – спросила она.

– В данный момент рецепт приготовления настойки ореховой. До этого были настойки оникса, одуванчика и овса. Спиртовые. Некоторые из них, кстати, применялись как лекарства в «дикие и непросвещённые времена повального алкоголизма».

– Это интересно?

– Не очень. По крайней мере, мне. Интересно другое. Третий блокнот заканчивается самоучителем по приготовлению фалернума, а четвертого блокнота нет… Понимаешь ли, дорогая моя… Эти рукописные справочники включают в себя очень подробные инструкции по приготовлению напитков, вин, ликеров, микстур на спирту, водок и всевозможных настоек, но заканчивается на букву «Ф». Не могу назвать себя серьёзным специалистом, но труд сей можно смело назвать незавершённым. Хванчкара, Хенесси, херес и ханшина были намного популярнее одуванчиковой настойки, но их рецепты Ветеран излагать не стал, хотя для этого даже оставалось несколько чистых страниц в последнем блокноте. Почему, как ты думаешь?

– Не успел просто, наверное.

– Логично, на первый взгляд. Но тут ещё и записка есть. Лично у меня никак не складывается воедино содержание этого без преувеличения шедевра каллиграфии, количество человеко-часов, затраченное на его изготовление, с отсутствием времени на окончание самого труда. Вот, посмотри.

Я передал Анне лист, найденный в первом блокноте. Пока она читала, из ванной перестали доноситься звуки льющейся воды.

– Я на тебя очень рассчитываю, Анюта! – шепнул я.

В комнате появилась Кассандра. Она явно пришла в себя и выглядела значительно лучше. Судя по вскинутым вверх бровям Анечки, даже слишком хорошо. Походкой модели приблизилась она к дивану, взяла со спинки плащ.

– Куда мы сейчас? – спросила она деловито. – Мне бы не хотелось в людное место, я выгляжу как чучело.

– Ну тогда ко мне, наверное… – всё выходило проще, чем я думал. – Приглашаю вас, девочки.

Крестовоздвиженский храм строили около реки, и место для него было выбрано очень удачно. За без малого восемь сотен лет своего существования он почти не изменился. Пожары войн, безумные ветры лихих перемен, десятилетия запустения пронеслись мимо, а он всё так же отражался в тёмной воде.

Рядом с храмом располагалась часовня и просторный дом настоятеля, немногим более молодой, чем сам храм. Когда-то церковный двор с трудом вмещал всех прихожан, а сегодня в нём редко можно было увидеть больше десятка человек, даже на престольный праздник.

Отец Никодим Попов жил один, если не считать двух котов, служил – иногда вообще в пустом храме, держал огород, виноградник и частенько сиживал с удочкой на берегу реки, неизменно сопровождаемый при этом своими котами.

Родился он в этом же доме шестьдесят два года назад после четырех сестёр и первое, что помнил в своей жизни помимо рук и лица матери, был рукописный лик чудотворной иконы святителя Николая.

Судьба его, казалось, была предопределена с самого начала – отец души не чаял в наследнике, именовал его не столь часто по имени, сколько «поповичем», а пономарить будущий настоятель стал с тех пор, как смог держать в руках книгу.

Количество прихожан постепенно уменьшалось, всё чаще отец с детьми и женой правили службу в храме, где кроме них никого не было. Потом выросли и разъехались учиться сёстры, а приход становился всё меньше.

В школе к нему прилепилось прозвище «Никотин», прогрессивно настроенные учителя снисходительно воспринимали его как осколок безвозвратно ушедшей эпохи, списывая слабые успехи в технологических дисциплинах на религиозное мракобесие. Мальчишки высмеивали за то, что он носит на службе стихарь, а девочки просто не замечали его в упор или оскорбительно хихикали за спиной.

Поэтому в пятнадцать лет отрок Никодим мечтал только о том, чтобы уехать и стать кем угодно, только не священником.

Он стал учиться с невиданным от него ранее усердием, даже с одержимостью, в семнадцать лет уехал в столицу, где вместо семинарии поступил в медицинский институт. Следующие семь лет он не показывал носа домой, потом внезапно приехал, оказавшись подающим надежды хирургом, уже практиковавшим в столичной клинике, и триумфально вылечил сломавшую ногу мать. Так что отцу его пришлось смириться с выбором сына. В храм в тот приезд он так и не зашёл…

Никодим долго и многословно доказывал изрядно постаревшему отцу, что правильно выполняемые операции с нейроинтегрирующимися преобразователями гораздо эффективнее молитв о здравии, а тот грустно смотрел на сына и повторял, что Церковь не для врачевания бренного тела.

Пару лет спустя первая девушка, которой молодой доктор Попов сделал предложение стать его женой, долго смеялась, называя официальный брак бумажной глупостью и распиской о согласии на секс. Отношения, по её мнению, должны были быть основаны не на бумагах, а на доверии и взаимном уважении. Через полтора года доверительных гостевых отношений с Никодимом, у неё родился сын, отцом которого оказался заведующий отделением восстановительной физиотерапии той самой клиники, где практиковал наш герой. Из столичной больницы он ушел и вернулся в родной город.

Местный госпиталь с радостью принял молодого перспективного врача, здесь же он, наконец, нашел юную медсестру, с которой сочетался официальным браком, правда, венчаться молодая супруга отказалась наотрез, и фамилию менять не стала. Жена родила Никодиму двух сыновей, после чего посчитала свои обязанности по продолжению рода полностью исполненными.

Врачебная карьера у Никодима складывалась вполне успешно – к сорока годам он был уже главным врачом госпиталя, ездил в столицу повышать квалификацию, бывал на конференциях и в бывшей загранице, потому приглашение в столицу было вполне закономерно. Сам Попов уезжать не хотел, но жена, требуя думать о детях, настояла.

Что в действительности случилось на новом месте, и почему через пять с половиной лет пешком вернулся он в отчий дом – никто толком не знал. Одно время имя его мелькало в криминальных новостях, потом в ток-шоу показали уже бывшую жену его, но что из сказанного там было правдой? Слухи ходили самые невероятные. Говорили, что он кому-то из сильных мира сего дорогу перешёл, говорили что стал наркоманом, кого-то зарезал и ещё много чего. Официальное сообщение о следственно-судебной ошибке, в результате которой безвинно пострадал доктор Попов, прошло почти незамеченным, и по возвращении его домой слухи всколыхнулись с новой силой, но постепенно сошли на нет.

В возрасте пятидесяти лет отец Никодим был рукоположен в сан пресвитера, а ещё через год, после смерти отца, стал настоятелем Крестовоздвиженского храма на берегу реки.