Два похода Гао Сяньчжи в Западный Памир знаменуют апогей китайской экспансии в Центральной Азии в период царствования династии Тан. На этот момент Китай был господином всего Таримского бассейна, Илийского бассейна, района Иссык-Куля, а также сюзереном Ташкента; он управлял памирскими долинами, был протектором Тохаристана, Кабула и Кашмра. Сидевший в своей кучанской резиденции Гао Сяньчжи выглядел китайским вице-королем Центральной Азии.

И вдруг все рухнуло, а виновником стал все тот же Гао Сянь-чжи, который завел китайские войска в такие далекие края.

Тюркский царь, или тудун, Ташкента, называемый на китайском Цзю-би-шэ, неоднократно приносил присягу на верность Китаю (743, 747, 749). Однако в 750 г. Гао Сяньчжи, в то время «протектор», то есть губернатор или имперский комиссар Кучи, упрекнул его в том, что тот не выполняет свой долг по охране приграничных областей. Гао Сяньчжи отправился в Ташкент, отрубил тудуну голову и завладел его сокровищами. Этот акт насилия спровоцировал восстание на западе. Сын погибшего обратился за помощью к тюркам-карлукам, жившим в Табаргатае и на Урунгу, от западной оконечности озера Балхаш до Иртыша, а также к арабским гарнизонам Согдианы. Арабский военачальник Зияд ибн Салих, который как раз только что подавил последнее восстание в Бухаре, выступил с юга, тогда как карлуки ударили с севера. В июле 751 г. Гао Сяньчжи был полностью разгромлен силами этой коалиции в битве на берегах Таласа, неподалеку от современного Аулие-Ата. Традиционно считается, что Зияд ибн Салих пригнал в Самарканд несколько тысяч китайских пленных. Как заметил Бартольд, этот исторический день решил судьбы Средней Азии. Вместо того чтобы стать китайской, к чему ее подводил весь ход событий, она скоро станет мусульманской. Что же касается карлуков, после этой битвы они расширили свои владения предположительно на весь Илийский край на юг от Балхаша и на север от Иссык-Куля. Древние царские резиденции западных тукю перешли под их власть, и их вождь принял титул ябгу, очевидно удовлетворившись им, чтобы не раздражать кагана уйгуров.

Возможно, китайцы еще могли бы исправить последствия таласской катастрофы, но они стали необратимыми из-за начавшихся мятежей, внутренних раздоров и переворотов, ознаменовавших в Китае окончание царствования Сюань-цзуна. Охваченный восьмилетней гражданской вой ной (755–763) Китай разом потерял свои центральноазиатские владения.

Мятеж, едва не свергнувший династию Тан, возглавил кондотьер-кидань, то есть монгол, на китайской службе, по имени Ань Лушань. Этот авантюрист последовательно захватил обе китайские столицы: Лоян (755) и Чанъан, тогда как император Сюань-цзун бежал в Сычуань. Сын Сюань-цзуна, император Су-дзун (756-62), попытался отвоевать свои владения. Он обратился за помощью к тюркам-уйгурам, в то время владыкам Монголии[73].

Мы уже знаем, что в 744 г. тюрки-уйгуры сменили в Монголии восточных тукю. Уйгурский каган, называемый китайцами Мояньчо, или Ко-ло каган (745–759), откликнулся на просьбу императора Су-дзуна. В благодарность ему отдали в жены китайскую принцессу. Уйгурское войско, пришедшее из Монголии, стало действовать совместно с императорскими войсками и серьезно помогло им в возвращении захваченного мятежниками города Лоян (757). Император Су-дзун осыпал уйгурских вождей благодарностями и титулами и, перед их отъездом на родину, пообещал ежегодный подарок в 20 000 штук шелка. Но гражданская война в Китае не закончилась. Трону династии Тан угрожали новые мятежники. Преемник Мояньчо, новый уйгурский каган, называемый по-китайски Ден-ли Моу-ю (759–780), обманутый посланцами мятежников, поначалу решил воспользоваться трудностями Танов[74]. Он даже выступил с войском в поход на Китай с намерением действовать заодно с мятежниками, но в пути один ловкий китайский дипломат убедил его переменить решение, и он вновь стал союзником империи, отбил для нее у мятежников Лоян (20 ноября 762 г.). Впрочем, он добросовестно разграбил город. Хотя он, несомненно, спас династию Тан, но оставался несколько стеснительным покровителем и весьма опасным союзником. Наконец, в марте 763 г. он возвратился в Монголию.

Продолжительное пребывание уйгурского кагана в Лояне имело важные последствия в духовной жизни. Он познакомился там с манихейскими миссионерами, очевидно согдийского происхождения, которых увез с собой в Монголию и которые обратили его в манихейство. Эта древняя персидская религия, рожденная из странного маздеитско-христианского синкретизма, преследовавшаяся арабами в Ираке и Иране, воспользовалась неожиданным подарком судьбы: обратить в свою веру уйгурскую империю, находившуюся в тот момент в зените своего могущества, властительницу Монголии, союзницу Китая. Манихейство даже стало государственной религией уйгуров. Тот же самый каган, что правил в 759–780 гг., назван в Карабалгасунской надписи «эманацией Мани», zahag i Manî. Высокопоставленный манихейский священник, му-чэ (китайская транскрипция титула можак на согдийском и може на пехлеви), поселился в стране уйгуров в качестве главы новой государственной церкви. Скоро манихейское духовенство приобрело большое политическое влияние. Китайский текст того периода говорит нам, что «уйгуры всегда обсуждают с манихеями государственные дела».

При следующих каганах уйгурская империя оставалась доминирующей державой Центральной Азии. Алп Кутлуг, которого китайцы называют Хо Ко-ту-лу (780–789), попросил и получил руку китайской принцессы. Танский двор ни в чем не мог отказать этим тюркам, враждебность которых могла их уничтожить, а союз с которыми спас их и которые общались с ним – новый факт в отношениях между китайцами и варварами – на равных[75]. Затем Карабалгасунская надпись перечисляет целую группу других каганов, чьи имена сопровождаются теми же эпитетами: Тенгриде булмыш кюлюг бильге (789–790), Тенгриде булмыш алп кутлуг улуг бильге (795–805), Тенгри бильге (805–808), Ай тенгриде кут булмыш алп бильге (808–821). При этом «небесном кагане» и во славу его возле Карабалгасуна, на левом берегу Орхона была выгравирована эта хвалебная надпись на трех языках: китайском, тюркском и согдийском, из которой мы черпаем данные сведения. Он тоже попросил руку китайской принцессы. Вследствие различных задержек она вышла замуж лишь за его сына и преемника Кюн тенгриде улуг булмыш кутлуг бильге чин-дэ, который царствовал с 821 по 824 г.

Проповедь манихейства, содержащего элементы христианской и маздеитской философии, а также иранского искусства, способствовала приобщению уйгуров к цивилизации. Карабалгасунская надпись сообщает нам, что «эта страна с варварскими нравами, напоенная дымящейся кровью, превратилась в страну, в которой питались овощами, страна, где убивали, в страну, где поощряют творить добро»[76]. Неоднократно (770, 771, 807) уйгурские посольства выступали при танском дворе защитниками манихейских общин, обосновавшихся или собиравшихся обосноваться в Китае. С 768 г. каган добился от Сына Неба указа, дозволяющего проповедь манихейства в Китае; манихейские храмы были возведены (771) для уйгурских постоянных представителей в Цзинчжоу в Хубэе, в Янчжоу в Ганьсу, в Шоусине в Чжэцзяне и в Нанчане в Цзянси. В 807 г. уйгурское посольство попросило разрешения построить новые манихейские храмы в Лояне и Тайюане.

В Турфане[77], оказавшемся включенным в уйгурские владения, также имелись процветающие манихейские общины, о чем свидетельствуют относящиеся к этой религии фрески и миниатюры, обнаруженные, в частности, в Идикут-шахри экспедицией фон Ле Кока. Интересно отметить присутствие на миниатюрах рядом с уйгурскими донаторами портретов манихейских священников в белых одеяниях, тем более что это первые известные персидские миниатюры. Именно из Персии, одновременно со своей религией, манихейские проповедники принесли эту живописную технику, обоснованно рассматривавшуюся ими как превосходное средство пропаганды. Уйгурские донаторы присутствуют и на некоторых буддистских фресках Турфанской группы, в частности в Муртук-Безеклике. Изображенные в полном парадном одеянии, в прекрасных придворных костюмах, с чем-то вроде митры или тиары на голове, с женщинами, несущими цветы, со слугами и музыкантами, они свидетельствуют о богатстве и блеске уйгурской культуры. Чуть дальше на тех же самых буддистских фресках другие донаторы – бородатые, тюрко-иранского типа, похожие на современных кашгарцев, в плоских шлемах, сопровождаемые своими верблюдами и мулами и кем-то вроде буддистских царей-магов, напоминают тех согдийских караванщиков, через посредство которых уйгурская империя вступила в контакт с религиями Ирана. Наконец, в уйгурском Турфане имеется несколько прекрасных несторианских фресок. Но это турфанское уйгурское искусство, в частности в Муртук-Безелике, достигнет расцвета уже в следующий период, после 840 г., во второй половине IX и в начале X в., когда уйгуры, изгнанные из Монголии, в большом количестве убегут в Турфан, где создадут новое княжество. Похоже, что именно этим вторым периодом и датируются самые красивые изображения донаторов.