Через несколько месяцев после приезда Сюаньцзаня эта могущественная империя западных тукю рухнула. И в том же 630 г. одно из западных племен, карлуки, кочевавшие предоложительно между восточной оконечностью Балхаша и районом Чугучака в Тарбагатае, взбунтовалось против Тун Шихэ и убило его. Западнотукюйское царство раскололось на две части, чьи названия известны нам только в китайской транскрипции: племена нушиби на западе и юго-западе от Иссык-Куля, племена дулу на северо-востоке от этого озера. Нушиби и дулу истощили друг друга в войнах, подробности которых остаются неизвестными. Один хан дулу, по имени тоже Дулу (638–651), в какой-то момент объединил обе группы, после чего осмелился напасть на китайские военные поселения в районе Хами, но китайский полководец Го Сяо-кэ разгромил его возле горного хребта Богдо-ула, между Гучэном и нынешним Урумчи (ок. 642). Кроме того, император Тай-цзун поддержал орды нушибийцев, боровшиеся против Дулу, и хан, истощив свои силы, вынужден был бежать в Бактрию, где мы теряем его след (651).

Уничтожив тукю, император Тай-цзун смог восстановить власть Китая над по меньшей мере половиной индоевропейских оазисов бассейна Тарима: Турфаном, Карашаром, Кучей, Кашгаром на севере, Шаньшанем, Хотаном и Яркендом на юге.

Эти древние караванные города, крайне важные в качестве мест привала на Шелковом пути между Китаем, Ираном и византийским миром, были также и местами привалов на пути буддистских паломников из Китая в Афганистан и Индию. В этом последнем качестве они отлично описаны китайским паломником Сюаньцзанем, который, выйдя в 629 г. из Ганьсу, прошел (629-630) северным маршрутом (Турфан, Карашар, Куча, Аксу, а оттуда Токмак, Талас, Ташкент и Самарканд) и вернулся в 644 г. южным маршрутом (Памир, Кашгар, Яркенд, Хотан, Шаньшань и Дуньхуан). Его рассказ подтверждает, что в ту эпоху буддизм совершенно завоевал эти мелкие таримские царства, принеся с собой индийскую культуру, так что санскрит стал богослужебным языком этого региона, наряду с местными индоевропейскими наречиями, то есть турфанским, карашарским и кучанским (древними тохарскими А и Б), и восточноиранским, на котором, вероятно, разговаривали в окрестностях Хотана.

Манускрипты, найденные экспедициями Пеллио, Ауреля Стейна и фон Ле Кока, подтверждают, что буддистские тексты были также переведены с санскрита на различные местные индоевропейские диалекты (тохарские или называемые таковыми на севере, восточноиранский на юго-востоке), тогда как другой индоевропейский язык, согдийский, принесенный караванщиками из Бухары и Самарканда, использовался в качестве разговорного в караван-сараях от Тянь-Шаня до Лобнора, где Пеллио нашел его следы на одной из согдийских колонн, датируемых VII в. Мы уже знаем, что караванщики и купцы Шелкового пути – с одной стороны, и буддистские миссионеры – с другой, и те и другие приходившие в таримские оазисы с индо-иранского пограничья, одновременно способствовали распространению в них иранского и индийского искусства, соединенных здесь под воздействием буддистской религии в единый сплав. В этой связи мы указывали выше на различные влияния, которые можно выявить на фресках Кизила, возле Кучи: греко-буддистское, индо-гангское или ирано-буддистское, принадлежащие либо к тому, что Хаккин называет первым кизильским стилем (ок. 450–650), либо к тому, что он же определяет как второй стиль (ок. 650–750). Мы также отмечали чисто сасанидский вид буддистских живописных изображений на деревянных панно в Дандан-Юлик, восточнее Хотана (ок. 650). Наконец, мы знаем, что второй кизильский сасанидско-буддистский стиль продолжался, параллельно индийским влияниям, напоминающим Аджанту, вплоть до фресок Турфана, Базаклика, Муртука и Сангима. Рядом с этими индийскими, эллинистическими и иранскими влияниями китайское влияние, как отметил Хаккин, уже чувствуется в Кумтуре, возле Кучи, и особенно, естественно, в Базаклике и других центрах фресок турфанской группы, ближайшей к китайской границе группы.

Во время паломничества Сюаньцзаня (630) культура этого перекрестка цивилизаций достигла своего апогея, особенно в Куче. Благодаря обнаружению экспедициями Пеллио, Стейна и Ле Кока обширной буддистской литературы на кучанском языке можно предположить, что среди всех индоевропейских оазисов Гоби Куча, видимо, является одним из тех, где индоевропеизм проявлялся наиболее ярко. Само написание названия Куча на санскрите (Кутчи) и на китайском (Цэу-цзы) кажутся наиболее близкими к произношению Кютси, которое предположительно являлось названием города на местном языке, как его называли прежде, тохарском. Под влиянием буддизма кучанский диалект, то есть особый язык индоевропейского происхождения, ранее обозначенный ориенталистами как тохарский Б, а сегодня называемый просто кучанским, стал языком литературным, на который с V по VII в. была переведена с санскрита часть религиозных текстов. Таким образом, пользуясь, с одной стороны, достижениями буддистской цивилизации – все интеллектуальное наследие Индии, а с другой – ростом благосостояния, принесенного ему торговыми связями с Ираном, чью материальную культуру оно копировало, кучанское общество, каким мы его видим в текстах и на фресках Кизила и Кумтуры, предстает перед нами странно успешным, почти парадоксальным для тех времен и тех мест. То, что это изящное и утонченное общество, пышный цветок арианизма в Центральной Азии, расцвело в нескольких конных переходах от всех этих тюрко-монгольских орд, от границы с варварским миром, накануне вторжения самых грубых и примитивных племен, кажется сном. И настоящим чудом представляется то, что он мог цвести так долго на краю степи, под защитой одной лишь пустыни, под ежедневной угрозой жестоких набегов кочевников.

Кучанское общество, каким его воскрешают для нас фрески, блестящее кучанское рыцарство словно сошло с персидских миниатюр, которые будут нарисованы позже, – чистые овалы лиц, длинные прямые носы, хорошо очерченные брови, изящные, тщательно выбритые лица, если не считать едва заметных усов, тонкие талии, высокие стройные тела, будто сошедшие со страниц «Шахнамэ» времен Тимуридов, – физический тип здесь чисто иранский. То же самое можно сказать о костюмах. Во-первых, придворные одеяния: длинные прямые кафтаны, стянутые на талии металлическим поясом и открытые на груди отворотами, уже отмеченными в Афганистане на сасанидских фресках Бамиана, украшенные галунами, жемчужинами и цветами, заимствованными из иранского декора всех времен. Военный костюм: кизильские гордые копьеносцы в конических шлемах, в кольчугах, с длинными копьями, большими прямыми мечами напоминают сасанидскую Персию с уже персидской элегантностью. Наконец, прекрасные дамы и жертвовательницы с фресок Кизила и Кумтуры, с их затянутыми на талии корсажами и пышными платьями, несмотря на буддистский сюжет, напоминают нам, что среди всех промежуточных пунктов Шелкового пути, среди богатейших торговых городов Тарима именно Куча славилась как город удовольствий и что вплоть до самого Китая разнеслась слава ее музыкантов, танцовщиц и куртизанок.

Если, невзирая на унифицирующий покров буддизма, Куча оставалась в плане материальной цивилизации скорее иранской, то Турфан (Гань-чан) в этом отношении находился скорее под китайским влиянием. Достаточно сравнить фрески из района Кучи, например кизильские, и фрески из района Турфана, такие как муртукские, сангимские и базакликские, чтобы в этом убедиться. Здесь индоиранские мотивы, переданные Кучей, постепенно растворяются в эстетике искусства эпохи династии Тан. Это движение объясняется как территориальной близостью Китая, так и историей. С 507 г. в Турфане правила китайская по происхождению династия Цюй[66]. В 609 г. турфанский царь Цзю-бай-я прибыл к китайскому императору Ян-ди для принесения присяги на верность. Его преемник Цзю-вэнь-тай (ок. 620–640) радушно принимал у себя китайского паломника Сюаньцзана, причем радушие его было столь избыточным, что даже хотел силой удержать гостя (конец 629 – начало 630 г.). Этот хорошо известный эпизод говорит по меньшей мере о любви монарха к китайской культуре и о его буддистском рвении. В том же 630 г. Цзю-вэнь-тай прибыл к императору Тай-цзуну принести присягу на верность, но в последние годы своего царствования поднял мятеж против сюзеренитета Танов (640). Тай-цзун направил против него своего полководца Хоу Цзюнь-цзи. При приближении китайской армии Цзю-вэнь-тай умер от потрясения. Турфан был оккупирован, аннексирован и стал административным центром китайской префектуры, а позднее даже губернии «Усмиренный запад», Ань-си (640).