– Да, я, – сказал Хью. – А что?

– А то, что я тебе не очень-то верю. Придется пойти с тобой.

– Что ж, пойдемте.

Подозрительно поглядывая на Хью, привратник с ключами и фонарем проводил его до дверей сэра Честера. Хью с такой силой грохнул молотком в эту дверь, что тусклый огонек лампы над дверью вздрогнул и заметался, а по темной лестнице прокатилось эхо, как зловещий призыв из потустороннего мира.

– Ну, как, теперь верите, что меня ждут? – сказал Хью.

Раньше, чем привратник успел ответить, за дверью послышались шаги, замелькал свет, и сэр Джон в халате и ночных туфлях отпер дверь.

– Простите, сэр Джон, – сказал привратник, снимая шапку. – Тут какой-то парень вас спрашивает. Для посетителей час поздний, вот я и подумал, что лучше самому сходить да проверить…

– Ага, это вы, посыльный? – воскликнул сэр Джон, глядя на Хью. – Входите же. Да, да, мой друг, – это относилось уже к привратнику, – благодарю вас, такая осторожность весьма похвальна. Не беспокойтесь. Спасибо и покойной ночи.

Удостоиться похвалы, благодарности и любезного прощания со стороны человека, чье имя произносится не иначе, как с титулом «сэр», и который после своей фамилии ставит две буквы Ч. П.[65], было привратнику очень лестно. Смиренно извинившись, он ретировался, а сэр Джон провел позднего гостя в комнату и, усевшись перед камином в кресло, которое он повернул так, чтобы лучше видеть Хью, стоявшего у двери с шапкой в руке, смерил его взглядом с головы до ног.

Сэр Честер не переменился. Все то же лицо, невозмутимо спокойное и приветливое, все такой же юношески-свежий румянец, та же улыбка, неизменное изящество в одежде, прекрасные белые зубы, холеные руки, сдержанность и самообладание – словом, все как прежде, никаких следов прожитых лет и страстей, зависти, ненависти, неудовлетворенности. Все тот же безмятежно-веселый и благодушный джентльмен, на которого приятно было смотреть.

Он писал теперь после своей фамилии «Член Парламента». Как это вышло? А вот как. Джон Честер был благодушный из знатной семьи, более знатной, чем богатой. Ему грозил арест за долги – визит судебных приставов, затем тюрьма, самая обыкновенная тюрьма, в которую попадает всякая мелкая сошка, люди с очень скромными доходами. Суровый закон не дает исключений для джентльменов из хороших домов, привилегиями пользуются люди из одного только Большого Дома: члены парламента. И у мистера Джона Честера нашелся высокопоставленный родственник, который имел возможность провести его туда. Он решил помочь мистеру Честеру – не заплатить его долги, нет, а сделать его депутатом в парламент от одного отдаленного городка на то время, пока его собственный сын не достигнет совершеннолетия, что должно было произойти через двадцать лет, если этот сын до тех пор не умрет.

Это было не хуже, чем перспектива попасть в тюрьму в качестве несостоятельного должника, и неизмеримо приличнее. Так что мистер Джон Честер стал членом парламента.

А как он превратился из мистера Честера в сэра Джона Честера? Да ничего нет легче и проще. Одно прикосновение королевской шпаги – и превращение свершилось. Члену парламента Джону Честеру довелось раз-другой побывать при дворе – подносить адрес, возглавлять какую-то депутацию. Столь изысканные манеры, светский лоск и дар красноречия не могли остаться незамеченными. И как было обращаться со словом «мистер» к человеку со всеми этими блестящими достоинствами? Судьба капризна: столь благородному джентльмену следовало бы родиться герцогом, тогда как есть герцоги, которым следовало бы быть простыми рабочими. Мистер Джон Честер понравился королю и, преклонив колено гусеницей, встал бабочкой. Джон Честер, эсквайр, получил титул и стал называться «сэр Джон».

– Ну-с, мой уважаемый друг, – начал сэр Джон после довольно долгого молчания, – когда вы сегодня вечером уходили от меня, вы, кажется, обещали вернуться очень скоро?

– Я так и думал, хозяин.

– А вернулись когда? – Сэр Джон посмотрел па часы. – По-вашему, это называется скоро? Хью, не отвечая, переминался с ноги на ногу, теребил шапку, смотрел на пол, на стены, на потолок – и в конце концов, бросив взгляд на приятное лицо сэра Джона, поспешно опустил глаза.

– А чем же вы занимались до сих пор? – спросил сэр Джон, лениво вытягивая ноги и кладя одну на другую. – Где побывали? Много ли, накуролесили?

– Вовсе я не куролесил, – смиренно пробормотал Хью. – Все делал, как вы приказали.

– Как я – что? – перебил его сэр Джон.

– Ну, как вы… советовали, – смущенно поправился Хью. – Сказали, что мне следовало бы… или что я мог бы сделать… или что вы бы это сделали на моем месте. Не будьте же так строги, хозяин!

Что-то похожее на торжество мелькнуло на миг в лице сэра Джона, когда он увидел, каким покорным орудием его воли стал этот буян, но лицо его тотчас приняло прежнее выражение, и, принимаясь подрезать ногти, он сказал:

– Вы употребили слово «приказал», это можно понять так, что я заставил вас делать что-то для меня, что-то, нужное мне для каких-то моих целей, – ясно? Но, разумеется, нечего и объяснять, какая это бессмыслица, – вы, наверное, просто обмолвились. Впредь, – тут он устремил глаза на Хью, – осторожнее выбирайте выражения. Обещаете?

– Я вовсе не хотел вас обидеть, – сказал Хью. – Не Знаю, как и быть, уж очень круто вы со мной обходитесь.

– С вами скоро еще и не так круто обойдутся, мои милый, гораздо круче, будьте уверены, – спокойно отрезал его покровитель. – Кстати, мне следовало бы удивиться не тому, что вы так долго отсутствовали, а тому, что вы вообще пришли сюда. Что вам нужно?

– Вы же знаете, сэр, я не мог прочитать ту бумажку, что подобрал, – сказал Хью. Вот я и принес ее вам. По тому, как она была свернута, я сразу смекнул, что в ней что-то особенное.

– Что же, вы не могли попросить кого-нибудь другого прочесть ее вам, медведь вы этакий? – возразил сэр Джон.

– Мне больше некому довериться, сэр. Вот уже пять лет как Барнеби Радж куда-то пропал, – и с тех пор я ни с кем, кроме вас, и не говорю.

– Это для меня, конечно, большая честь.

– Я все время ходил к вам, сэр, всякий раз, когда бывали новости, потому что знал, что иначе вы на меня будете гневаться, – выпалил Хью после растерянного молчания. – И еще потому, что хотелось вам угодить… Вот оттого я и сегодня пришел. Вы сами это знаете.

– Однако и лицемер же вы! – сказал сэр Джон, в упор глядя на него. – Двуличный человек! Разве вы сегодня вечером здесь, в этой самой комнате, не приводили мне совсем другую причину? Не говорили, что ненавидите кое-кого, кто вас ни в грош не ставит, оскорбляет и всегда обращается с вами грубо, как будто вы дворовый пес, а не такой же человек, как он?

– Говорил, это верно! – воскликнул Хью, мгновенно разъярившись, как и предвидел его собеседник. – Говорил и еще повторю. Я на все готов, чтобы как-нибудь отплатить ему. И когда вы мне объяснили, что ему и всем католикам здорово достанется от тех, кто написал это объявление, я сказал, что пойду с ними, хотя бы ими командовал сам дьявол. Вот и пошел! Увидите, крепко мое слово или нет, и сумею ли я выйти на первое место. Пусть башка у меня работает не так быстро, как у других, – но на то ее хватает, чтобы помнить моих обидчиков. Придет время, увидите и вы, и он, и сотни людей, что я – парень не робкого десятка. Я не так громко лаю, как больно кусаю. Уж поверьте, некоторым людям лучше встретиться с диким львом, чем со мной, когда я сорвусь с цепи!

Сэр Джон, следивший за Хью с многозначительной усмешкой, куда более выразительной, чем всегда, указал ему на старинный шкафчик, и пока Хью наливал себе стакан вина и затем пил его, сэр Джон не сводил с него глаз и за его спиной усмехался еще выразительнее.

– Вы что-то очень сегодня расхвастались, мой друг, – сказал он, когда Хью, выпив, обернулся к нему.

– Вовсе нет, хозяин, – возразил Хью с жаром. – Я и половины того не сказал, что думаю, – язык-то у меня суконный. Ну, да в нашем Союзе хватает говорунов и без меня. Я буду не болтать, а действовать.