Тут мистер Уиллет (он еще никогда в жизни не слыхал, чтобы люди произносили столько слов подряд, да еще с таким жаром, как сладкоречивый спутник милорда, и у него сейчас голова шла кругом, отказываясь воспринять и переварить все, что тут говорилось) собрался с мыслями настолько, чтобы сообщить путешественникам, что в «Майском Древе» они найдут сколько угодно места и всевозможные удобства: хорошие кровати, первосортные вина, отличный уход и за людьми и за лошадьми, комнаты большие и небольшие, обеды, которых почти не приходится ждать, превосходные конюшни и каретный сарай с крепким запором. Словом, старый Джон процитировал все рекламные объявления, красовавшиеся на стенах его гостиницы, объявления, которые он за сорок лет успел выучить наизусть и повторял довольно бойко. В то время как он пытался придумать еще что-нибудь в том же духе, джентльмен, первым заговоривший с ним, обратился к другому, сладкоречивому:
– Ну, как, Гашфорд, заночуем в этой гостинице или поедем дальше? Решайте вы.
– В таком случае, милорд, я осмелюсь заметить, елейным тоном отозвался тот, кого он назвал Гашфордом, – что ради сохранения ваших сил и здоровья, которые потребуются для великой миссии, для нашего святого и правого дела (тут лорд снова снял шляпу, несмотря на то, что дождь, лил как из ведра), вам следует хорошенько отдохнуть и подкрепиться.
– Ну, хорошо. Идите вперед, хозяин, показывайте дорогу, – сказал лорд Джордж Гордон. – А мы поедем за вами шагом.
– Если позволите, милорд, я поеду впереди, – вполголоса сказал Джон Груби. – У этого парня, что сопровождает трактирщика, рожа не очень-то внушает доверие. Осторожность никогда не мешает.
– Джон Груби совершенно прав, – вмешался мистер Гашфорд, поспешно ретируясь за спину лорда. – Вашу драгоценную жизнь нельзя подвергать риску. Непременно поезжайте вперед, Джон. И если этот малый будет вести себя подозрительно, пустите ему пулю в лоб.
Джон Груби, ничего не отвечая и глядя куда-то в пространство, как всегда, когда с ним заговаривал Гашфорд, велел Хью идти вперед и двинулся за ним. Следующим ехал его господин, рядом с ним шагал Джон Уиллет, ведя его лошадь под уздцы, а замыкал шествие секретарь лорда Гордона, – по-видимому, такую именно должность занимал при нем этот Гашфорд.
Хью шел быстро, но часто оглядывался на ехавшего за ним по пятам слугу и с усмешкой косился на его кобуру с пистолетами, на которые Джон Груби, видимо, очень полагался. Этот Джон Груби был типичный англичанин, коренастый и сильный, с бычьим затылком. В ответ на взгляды Хью он с подчеркнутым презрением мерил его глазами. Он был гораздо старше Хью – на вид лет сорока пяти, – но из породы тех хладнокровных упрямцев, которые, когда их побивают в кулачном бою или другой борьбе, не признают себя побежденными и спокойно продолжают драться, пока не одолеют противника.
– Если бы я повел вас не по той дороге, вы бы небось – ха-ха-ха! – всадили мне пулю в голову, а? – насмешливо спросил Хью.
Джон Груби пропустил это замечание мимо ушей так невозмутимо, словно он был глух, а Хью – нем, и продолжал ехать вперед, устремив глаза на горизонт.
– А приходилось вам когда-нибудь в молодости драться с другими парнями, мистер? – не унимался Хью. – Фехтовать дубинкой умеете?
Джон Груби посмотрел на него искоса, но сохранял все то же безмятежное спокойствие и не удостоил его ответа.
– Вот этак, например? – Хью проделал своей дубинкой в воздухе ловкий маневр (подобными упражнениями тешились в те времена деревенские парни). – Гоп! Вот так!
– Или вот так, – отпарировал Джон Груби, стегнув Хью хлыстом и вдобавок отвесив ему рукояткой удар по голове. – Да, и я когда-то умел проделывать эти штуки. Волосы у тебя слишком длинные, будь они острижены покороче, череп твой дал бы трещину.
Удар был действительно ловкий и довольно звонкий, и в первую минуту ошарашенный Хью хотел было стащить с седла своего нового знакомого. Но на лице Джона Груби не выражалось ни злорадства, ни торжества, ни гнева, ни даже сознания, что он кого-то обидел, глаза все так же неподвижно смотрели куда-то вдаль, и он был так спокоен, как будто попросту отогнал докучливую муху. Хью был поражен и, решив, что его обидчик – человек какой-то сверхъестественной силы, с которым лучше не связываться, только расхохотался, воскликнул «ловко!» и, отойдя от него подальше, уже молча зашагал вперед.
Через несколько минут вся кавалькада остановилась перед гостиницей. Лорд Джордж и его секретарь тотчас сошли с лошадей и поручили их слуге, которому Хью указал дорогу в конюшню. Очень довольные тем, что могут укрыться от холода и ненастья, они вошли за мистером Уиллетом в комнату и, стоя перед огнем, весело пылавшим в камине, отогревались и сушили одежду, пока хозяин отдавал распоряжения и готовился к приему столь знатных гостей.
Занятый этими хлопотами, Джон то и дело выходил из комнаты, однако успевал наблюдать за двумя путешественниками, которых он не мог рассмотреть на дороге и в темноте различал только по голосам. Лорд Гордон, эта важная особа, чье посещение было великой честью для «Майского Древа», оказался человеком среднего роста и хрупкого сложения, с желтовато-бледным лицом, орлиным носом и длинными каштановыми волосами, гладко зачесанными за уши, слегка припудренными, но совершенно прямыми, без малейшего следа завивки. Сняв плащ, он остался в черном костюме без всяких украшений и самого строгого покроя. Эта суровая простота одежды, некоторая чопорность манер и аскетическая худоба лица старили его лет на десять, но фигура у него была стройная, как у человека молодого. Сейчас, когда он стоял, задумавшись, освещенный красным пламенем камина, особенно обращали на себя внимание его очень блестящие большие глаза, в которых читалась какая-то напряженная работа мысли и душевная неуравновешенность, так не вязавшаяся с нарочитым внешним спокойствием, сдержанностью манер и странной мрачностью костюма. Ничего грубого или жестокого не было во всем его облике. Напротив, тонкое лицо выражало кротость и меланхолию. Но в нем чувствовалось какое-то постоянное беспокойство, оно заражало всех, кто на него смотрел, и будило что-то вроде жалости к этому человеку, хотя трудно было бы объяснить, почему это так. Секретарь его, Гашфорд, был ростом повыше, угловат, костист и нескладен. В подражание своему хозяину он был одет очень скромно и строго, держался как-то церемонно и натянуто. У этого джентльмена руки, уши и ноги были очень велики, а глаза под нависшими бровями сидели в таких неестественно-глубоких впадинах, точно хотели совсем спрятаться в череп. Манеры у Гашфорда были вкрадчивые, в его смиренной мягкости и любезности было что-то очень хитрое и льстивое. Он напоминал человека, постоянно подстерегающего какую-то добычу, которая упорно не дается в руки, – но он, видимо, был терпелив, очень терпелив и в ожидании своего часа угодливо вилял хвостом, как спаниель. Даже теперь, когда он, потирая руки, грелся у огня, он, казалось, просил прощения за такую смелость, и, хотя лорд Гордон не смотрел на него, секретарь то и дело заглядывал ему в лицо и, словно практикуясь, улыбался слащаво и подобострастно.
Таковы были посетители, за которыми Джон Уиллет наблюдал, то и дело устремляя на них исподтишка неподвижный, свинцовый взор. Наконец он подошел к ним с парадными подсвечниками в обеих руках, прося их перейти в другую комнату.
– Видите ли, милорд, – сказал он (и почему это некоторым людям доставляет такое же удовольствие произносить титулы, как обладателям этих титулов – носить их?), – это помещение, милорд, никак не годится для вашей милости, и прошу прощения, милорд, что на минуту задержал здесь вашу милость.
Произнеся эту речь, Джон повел гостей наверх, в парадные апартаменты, которые, как и все парадное, были холодны и неуютны. Гости слышали собственные шаги, глухо отдававшиеся в большой пустой комнате, а сырость и холод казались еще неприятнее по контрасту с блаженным теплом в общем зале, из которого они только что вышли.
Но о возвращении туда нечего было и думать – приготовления к их ночлегу происходили в таком быстром темпе, что остановить их не было никакой возможности. Джон, все еще держа в каждой руке по высокому подсвечнику, с поклоном подвел их к камину, Хью, вошедший с вязанкой дров и пылающей головней, швырнул дрова в камин и тотчас развел огонь, а Джон Груби (на шляпе у него красовалась большая синяя кокарда, которая, по-видимому, вызывала в нем самом лишь глубочайшее презрение) внес дорожный мешок, который вез на своей лошади, и положил его на пол, затем все трое принялись хлопотать – расставили ширмы, накрыли на стол, осмотрели кровати, затопили камины в спальнях, подали ужин – словом, сделали комнаты настолько уютными и удобными, насколько это было возможно за такое короткое время. Не прошло и часа, как ужин был съеден, со стола убрано, а лорд Джордж и его секретарь уже сидели у камина, протянув к огню ноги в домашних туфлях, и попивали горячий глинтвейн.
