– Вот это уже другой разговор. Так-то лучше, Радж… впрочем, не буду больше вас так называть. Теперь вы рассуждаете здраво, – сказал слепой уже дружелюбнее и положил руку ему на плечо. – Слушайте, я никого не убивал, потому что ни разу не был в таком положении, когда это имело бы смысл. Скажу больше – я вовсе не сторонник убийств, я их не одобряю и никому не советую убивать людей, потому что дело это весьма рискованное, всегда рискованное. Но, поскольку вы имели несчастье впутаться в такую историю до знакомства со мной и долгое время были мне товарищем, полезным товарищем, я вам этого не ставлю в вину и не хочу, чтобы такой человек погиб без всякой надобности, – а сейчас в этом, по-моему, нет никакой надобности!
– Но что же мне еще осталось? – спросил узник. – Не могу же я прогрызть эти стены зубами?
– Ну, есть способы полегче, – возразил слепой. – Обещайте, что я не услышу от вас больше этого безумного бреда, дурацких фантазий, недостойных мужчины, и я расскажу вам, какой у меня план.
– Говорите, – сказал Радж.
– Ваша почтенная супруга, женщина с такой чуткой совестью, строго добродетельная, щепетильная, но не слишком слепо обожающая вас…
– Ну, что она?
– Она сейчас в Лондоне.
– Мне-то что? Черт ее побери, где бы она ни была.
– Гнев ваш понятен. Если бы она не отказалась от пенсии, вы не очутились бы здесь, и нам с вами жилось бы лучше. Но дело сейчас не в этом. Она в Лондоне. Когда я был у нее, я нарочно сказал, что вы находитесь поблизости, чтобы легче было ее уломать, – я же знал, что она никак не жаждет свидания с вами. И это ее, видимо, сильно испугало – вот она и ушла из деревни сюда, в Лондон.
– От кого вы это узнали?
– От моего друга, бравого старшины, знаменитого генерала и великого пустомели, мистера Тэппертита. Кстати, мы с ним виделись вчера, и он мне рассказал, что ваш сын, Барнеби, названный так, конечно, не в честь своего родителя…
– Сами вы пустомеля! Говорите покороче.
– Как вам не терпится! – сказал слепой все так же невозмутимо. – Это хороший знак – похоже на то, что вы ожили. Так вот, вашего сына Барнеби сманил от матери какой-то приятель, знававший его еще в Чигуэлле. И он пристал к бунтовщикам…
– А мне что за дело? Разве мне легче будет, если со мной вместе повесят и сына?
– Погодите, погодите, приятель, – сказал слепой с хитрой усмешкой. – Уж больно вы нетерпеливы! Допустим, я разыщу вашу супругу и скажу ей так: «Вы тоскуете по сыну, мэм? Хорошо. А я знаю, кто его сманил и где он. Я могу вам его вернуть. Очень хорошо. За Это меня следует вознаградить, мэм, не так ли? Услугу я взамен потребую ничтожную, вам она ничего не будет стоить – а это уж лучше всего. Не так ли, дорогая леди?»
– Что это еще за шутки?
– Весьма возможно, что она ответит мне именно такими словами, и тогда я скажу: «Какие уж тут шутки, миледи! Человек, которого считают вашим мужем (трудно ведь установить истину после стольких лет), сидит в тюрьме по обвинению в убийстве, и жизнь его в опасности. Ну-с, а на самом деле ваш муж давным-давно в могиле. И того джентльмена, что сидит в тюрьме, перестанут принимать за него, если вы будете так любезны заявить под присягой, что муж ваш умер, объяснив, когда и как, – всего несколько слов – и что этот арестант, хотя он немного на него похож, – такой же муж вам, как я. Вашего показания вполне достаточно, чтобы уладить дело. Если вы обязуетесь дать его, мэм, я позабочусь, чтобы ваш сын (славный паренек!) был в безопасности, а после вашей пустячной услуги доставлю его вам здравым и невредимым. Если же вы откажетесь исполнить мою просьбу, то, боюсь, сына вашего могут выдать властям, а тогда он несомненно будет приговорен к смерти. Так что вы должны сделать выбор между его жизнью или смертью. Откажетесь – его ждет виселица. Согласитесь – так еще не выросло то дерево, из которого соорудят ему виселицу, и не посеяна та конопля, из которой совьют для него веревку!»
– А ведь в этом есть проблеск надежды! – воскликнул Радж.
– Проблеск! Скажите лучше – надежда, ослепительная, сияющая, как солнце в полдень! – подхватил слепой. – Тсс! Я слышу где-то вдалеке шаги. Ну, прощайте пока и положитесь на меня.
– Когда же я узнаю…
– Как только у меня будут какие-нибудь новости. Может, уже завтра. Слышите, звенят ключи: сюда идут, свидание окончено. Сейчас ни слова больше, иначе нас могут подслушать.
Не успел он это сказать, как ключ повернулся в замке, в дверь заглянул один из тюремщиков и объявил, что посетителям пора уходить.
– Так скоро? – сказал Стэгг медовым голосом. – Ну, ничего не поделаешь. Крепитесь, дружище. Ошибка скоро разъяснится, и вы опять станете человеком. Если бы этот благородный джентльмен проводил до ворот бедного слепого, который может отблагодарить только молитвой за него, и повернул его лицом к западу, он сделал бы доброе дело… Спасибо, дорогой сэр. Большое вам спасибо!
Говоря это, Стэгг на секунду задержался в дверях, повернув ухмыляющееся лицо к узнику, и вышел.
Проводив его до ворот, тюремщик вернулся, снова отпер дверь каземата и, распахнув ее настежь, сказал заключенному, что он может, если желает, погулять час на тюремном дворе.
Радж только угрюмо кивнул в ответ. Оставшись снова один, он задумался о том, что услышал от слепого. Взволнованный надеждами, которые пробудил в нем этот разговор, он то рассеянно щурился на яркий свет за открытой дверью, то следил за тенями, которые отбрасывала одна стена на другую и на каменные плиты двора.
Квадратный двор тюрьмы, обнесенный высокими стенами, был уныл и темен. Здесь было так холодно, что, казалось, замерзали даже забредавшие сюда солнечные лучи. Вид этих суровых, голых камней пробудил в душе узника тоску по лугам и деревьям и страстную жажду свободы. Он встал и, прислонясь к дверному косяку, поднял глаза к ясному голубому небу, улыбавшемуся даже этой мрачной обители преступлений. Казалось, он вспоминал, как когда-то, в далекие времена, лежа под деревьями среди сладких ароматов лета, смотрел на это небо сквозь качавшиеся над его головой ветви.
Вдруг внимание его привлек какой-то лязг. Он узнал этот звук – ведь только что, шагнув к двери, он вздрогнул от такого же точно лязга собственных кандалов. Затем послышалось пение, и Радж увидел на плитах двора чью-то тень. Голос умолк (видно, поющий на миг забыл, где находится, а теперь опять вспомнил это) – и тень скрылась под тот же лязг железа.
Радж вышел во двор и стал ходить взад и вперед, будя эхо резким бряцаньем своих цепей. Проходя, он заметил, что рядом с его дверью есть другая и она тоже сейчас открыта настежь.
Раз пять-шесть обойдя двор кругом и остановившись, чтобы понаблюдать за этой дверью, он снова услышал тот же лязг. За решетчатым окошечком появилось чье-то лицо – его трудно было рассмотреть, так как внутри было темно, а брусья решетки очень широки, – и вслед за тем из камеры вышел человек и направился к нему.
Радж был так измучен одиночеством, как будто он уже целый год сидел в тюрьме. Взволнованный надеждой обрести товарища, он поспешно шагнул навстречу второму узнику.
Возможно ли? Да ведь это его сын!
Они стояли лицом к лицу и смотрели друг на друга, отец – понуро, съежившись от невольного испуга, а Барнеби – напрягая слабую память и спрашивая себя, где он видел раньше этого человека. Сомнения его длились недолго, – он вдруг схватил Раджа за плечи и, пытаясь повалить его, крикнул:
– Ага, знаю! Ты – тот разбойник!
Радж ничего не ответил и, опустив голову, молча вырывался. Но почувствовав, что бороться с этим юношей ему не под силу, он поднял глаза, в упор посмотрел на Барнеби и сказал:
– Я – твой отец.
Бог весть, какая волшебная сила таилась для Барнеби в этом слове: он выпустил Раджа, отшатнулся и ошеломленно уставился на него. Потом неожиданно кинулся к нему, обнял и прижался головой к его щеке.
Да, да, это отец! Конечно, отец. Но где же он пропадал так долго, зачем оставил мать одну… нет, хуже, чем одну, – с дурачком-сыном? Вправду ли она сейчас так счастлива, как говорит Хью? Где же она? Где-нибудь близко? Ох, нет, нет, разве она может быть счастлива, когда ее Барнеби в тюрьме!
