– О, господи! Так вот вы где! – сказал секретарь.

– А где же еще нам быть, мистер Гашфорд? – отозвался Деннис.

– О, нигде, нигде, – тон секретаря был преувеличенно мягок. – Улицы кишат синими кокардами, вот я и думал, что вы там, среди них. Очень рад, что вы здесь.

– Так у вас есть для нас поручение, хозяин? – спросил Хью.

– Нет, что вы! Какие я могу давать поручения? Разве вы у меня на службе?

– Мистер Гашфорд, но мы же служим нашему общему делу, не так ли? – возразил Деннис.

– Делу? – повторил секретарь, глядя на него каким-то отсутствующим взглядом. – Дела больше нет. Дело проиграно.

– Проиграно!

– Ну, да! Разве вы не слышали? Петиция отвергнута сто девяносто двумя голосами против шести. Это конец. Не стоило столько хлопотать. Только это меня огорчает да гнев милорда. Всем остальным я вполне доволен.

Говоря это, он достал из кармана перочинный нож и, положив шляпу на колено, стал спарывать с нее синюю кокарду, которой щеголял весь день. При этом он мурлыкал себе под нос псалом, звучавший сегодня особенно часто на Сент-Джордж-Филдс, с кроткой грустью подчеркивая слова.

Оба его союзника переглянулись, затем уставились на него, словно недоумевая, как понимать его поведение. Наконец Хью, которого мистер Деннис всячески поощрял, подмигивая ему и подталкивая локтем, решился прервать молчание и спросил у Гашфорда, почему это он снимает кокарду.

– А потому, – подняв глаза, сказал секретарь, не то сердито, не то шутя, – потому, что носить ее, когда сидишь сложа руки, носить ее, когда спишь или удираешь от опасности, – это просто насмешка. Вот и все, приятель.

– А что же прикажете нам делать? – воскликнул Хью.

– Ничего, – Гашфорд пожал плечами. – Ничего. Когда милорда осыпали упреками и грозили ему за то, что он защищает ваши интересы, я, как человек осторожный, не требовал, чтобы вы что-то сделали. Когда солдаты топтали вас лошадьми, я не ждал, что вы тут что-нибудь сделаете. Когда один из солдат был выбит из седла чьей-то дерзкой рукой и я видел смятение и ужас на их лицах, я не требовал, чтобы вы что-нибудь сделали, – и вы действительно ничего не делали. Ага, вот он, этот юноша, такой неосторожный и смелый! Как мне жаль его!

– Жаль, хозяин? – воскликнул Хью.

– Жаль, мистер Гашфорд? – сказал и Деннис.

– Если завтра будет вывешено объявление, в котором за поимку его обещают пятьсот фунтов иди другую пустячную сумму, если в этом объявлении то же самое будет сказано о другом человеке, том, что прыгнул с лестницы в нижний коридор, – вы по-прежнему не делайте ничего, – сказал Гашфорд холодно.

– Черт возьми, хозяин! – Хью вскочил. – Почему вы так с нами разговариваете? Что мы сделали?

– Ничего, – ответил Гашфорд с иронией. – Если вас посадят за решетку, если этого молодца, – он пристально взглянул на внимательно слушавшего Барнеби, – оторвут от нас, его друзей, и от родных, тех, кого он любит и кого, быть может, убьет его смерть, если его будут гноить в тюрьме, а потом повесят у них на глазах, – все равно, не делайте ничего. Вы, конечно, сочтете такое поведение самым правильным.

– Идемте! – крикнул Хью и шагнул к двери. – Деннис, Барнеби, идем!

– Куда? Зачем? – спросил Гашфорд, опередив его и загородив собой дверь.

– Куда-нибудь, все равно! Посторонитесь, мистер Гашфорд, иначе выскочим в окно. Пустите!

– Хаха-ха! Ишь какой… горячий! – промолвил Гашфорд, сразу меняя тон на самый добродушный и приятельски-шутливый. – Настоящий порох! Но перед уходом вы не откажетесь выпить со мной?

– Ну, конечно! – прогудел Деннис, отирая рукавом свой всегда жаждущий рот. – Не сердись, брат Хью! Выпьем с мистером Гашфордом.

Хью утер вспотевший лоб и облегченно улыбнулся. А ловкач секретарь громко расхохотался.

– Подайте чего-нибудь, да живее, не то этот отчаянный убежит, не дождавшись! – сказал Гашфорд, а мистер Деннис поддержал его, усиленно кивая и бормоча ругательства. – Когда его расшевелишь, ему удержу нет!

Хью со всего размаха треснул Барнеби по спине своей здоровенной лапой, заверяя его, что ему нечего бояться. Они пожали друг другу руки – бедный Барнеби был совершенно уверен, что он находится среди благороднейших и бескорыстнейших людей в мире, настоящих героев, – а Гашфорд снова рассмеялся.

– Слыхал я, – промолвил он вкрадчиво, стоя среди них с большой бутылью в руках и наполняя стаканы так же быстро и часто, как их ему протягивали. – Слыхал, но не знаю, правда ли это, будто народ, что шатается сегодня вечером по улицам, не прочь разнести две-три католические церкви и только ждет, чтобы кто-нибудь повел его. Мне даже называли эти церкви – на Дьюк-стрит, в Линкольнс-Инн-Филдс, на Уорвик-стрит, на Голденсквер. Но слухам, вы знаете, не всегда можно верить… Вы ведь не собираетесь туда идти?

– Значит, советуете нам ничего не делать. Так, хозяин? – гаркнул Хью. – Ну, нет, мы с Барнеби не желаем идти ни в тюрьму, ни на виселицу. Надо их так пугнуть, чтобы у них пропала охота связываться с нами. Вожаки, говорите, нужны? Идем, ребята!

– Ох, буйная головушка! – воскликнул секретарь. – Ха-ха! Что за бесстрашный, неистовый, горячий парень! Такой человек…

Фразу кончать не стоило, потому что они уже выбежали из трактира и не могли ее слышать. Гашфорд сразу перестал смеяться, прислушался… Натянув перчатки и заложив руки за спину, он долго еще ходил взад и вперед по опустевшей комнате, потом отправился бродить по шумным улицам.

Улицы были полны народа, так как события этого дня наделали много шуму. Те, кому не хотелось выходить из дому, стояли у дверей или окон, и везде разговор шел о том же. Одни уверяли, что мятеж окончательно подавлен, другие – что он опять вспыхнул. Рассказывали, что лорд Джордж Гордон под усиленным конвоем отправлен в Тауэр, что было покушение на жизнь короля, что снова вызваны войска и откуда-то с окраин города какой-нибудь час назад ясно слышалась пальба. С наступлением темноты все эти слухи стали казаться еще страшнее и таинственнее. Стоило пробегавшему мимо перепуганному обывателю крикнуть, что бунтовщики идут сюда, что они уже близко, как все двери моментально захлопывались и запирались изнутри, окна в нижних этажах закрывались ставнями, начиналась такая паника, как будто в город вступила вражеская армия.

Гашфорд крадучись бродил в толпе, ко всему прислушивался и где опровергал, а где подтверждал услышанный ложный слух, смотря по тому, что ему было на руку. Весь поглощенный этим занятием, он уже в двадцатый раз направился было к Холборну, как вдруг увидел бегущих навстречу женщин и детей. Они все сильно запыхались, на бегу часто оглядывались назад, и в уши секретарю хлынул слитный гул множества голосов, доносившийся издали. По этим признакам и красному зареву, осветившему дома по обе стороны улицы, Гашфорд понял, что и в самом деле приближаются его союзники; юркнув в первую приоткрытую дверь, он попросил приюта на несколько минут и вместе с другими побежал наверх, к окнам, чтобы увидеть надвигавшуюся толпу.

У многих в руках были факелы, и при свете их хорошо видны были лица бежавших впереди вожаков. Легко было угадать, что эти люди только что громили католический храм; об этом свидетельствовали трофеи, награбленная добыча, которую они несли: облачения священников и дорогая церковная утварь. Впереди, как бешеные, неслись Барнеби, Хью и Деннис. Вид их был ужасен – с головы до ног они были в саже, в грязи, в известке и пыли, одежда превратилась в лохмотья, волосы были всклокочены, руки и лица исцарапаны ржавыми гвоздями, покрыты кровоточащими ранами. 3я ними, теснясь и толкаясь, валила густая толпа. Горланили песни, оглашали воздух торжествующими криками, перебранивались и на бегу грозили зрителям… Те, кто нес какие-то деревянные обломки, изливали на них свою ярость, как на живые существа: ломали их на мелкие куски и подбрасывали высоко в воздух. Некоторые в диком опьянении, казалось, и не замечали ран и ушибов, полученных при падении кирпичей, балок, камней. Среди толпы несли кого-то на сорванной ставне, – страшную своей неподвижностью ношу, прикрытую грязной холстиной… Все это – ряды сатанински свирепых лиц, освещенных кое-где дымным огнем факелов, безумные глаза, качавшийся в воздухе лес палок и железных прутьев, ошеломляющий кошмар, открывавший взору так много и вместе так мало, казавшийся таким длительным, что промелькнувший в один миг, множество фантастических видений, которые врезались в память на всю жизнь, и вместе с тем множество подробностей, которые невозможно было охватить за один этот страшный миг, – все пронеслось мимо и скрылось.