К тому времени, когда Сергей Андреевич и Харитон до­брались до рекомендованной капитаном гостиницы, новый российский консул имел вид далеко не самый презентабель­ный. Лицо его покраснело, волосы слиплись от пота, превра­тившего обильно насыпанную на них пудру в липкую кашу, под которой кожа невыносимо зудела. Одежда на спине и подмышками промокла насквозь и к тому же не раз, образо­вав вокруг высохших пятен сивые разводы. Для Милорадова, всегда ревниво относившегося к своей внешности, это было настоящей трагедией. Показаться в консульстве в таком виде он не мог, к тому же еще и чувствовал себя отвратительно: с трудом переставлял ноги, его мучили тошнота и головная боль, перед глазами плавали красные круги. Харитон же, не­смотря на то, что тащил на себе изрядную долю багажа, был свеж, и полон сил. И не мудрено, на нем-то были всего лишь холщовые штаны, рубашка и украинский брыль, который он купил себе еще в Херсоне на базаре и с которым с тех пор не расставался. Да и к жаре он привык за время пути.

- Видать, солнышко ударило вас с непривычки, - без­ошибочно определил он.

Сергею казалось, что, глядя на него, холоп усмехается в длинный ус. Ах, как он ненавидел эту его манеру исподтишка подсмеиваться над всем подряд!

- Над чем смеешься, быдло? – прохрипел Милорадов, без сил опускаясь на широкую деревянную кровать, зани­мавшую почти половину комнаты.

- Да Бог с вами, барин, - глаза холопа испуганно округ­лились, но оправдываться Харитон не стал, сознавая беспо­лезность любых слов. Вместо этого он раздел хозяина, уло­жил в постель и обтер влажным полотенцем.

Тот при этом все порывался встать:

- Пусти, мне нужно идти, разыскать толмача, императ­рица ждет. Не выполним задание, – в Сибири сгноит! – Хо­рошо знакомый и всегда скрываемый им страх сейчас вылез наружу.

- Лежи, Сереженька, соколик, не в себе ты сейчас, - удерживал его не на шутку перепуганный слуга, - я сам все сделаю. И консульство найду, и толмача приведу, а императ­рица - далеко… подождет, куда ей деваться.

- Да что ты болтаешь, дурачина! – Сергей уже смеялся, держась руками за голову. – Кто подождет? Что ты найдешь? Ты ж по-итальянски ни бельмеса не знаешь!

Холоп, однако, был о себе более высокого мнения. Он без лишних разговоров изловил на лестнице чернявого италь­янского мальчонку, показал ему новенькую денежку и жес­тами объяснил, что даст монету, если мальчик посидит с больным и проследит, чтобы компресс на его голове оста­вался холодным. Промедление было больше недопустимо, но вовсе не из-за болезненного состояния барина и не из-за его дел, и уж, конечно, не из-за императрицы, - оставшийся на шхуне багаж мог отправиться в Марсель, а вот это, с точки зрения добросовестного холопа, было со­вершенно непозволительно.

Харитон, хоть по-итальянски и не понимал, сумел и ба­гаж со шхуны доставить, и консульство разыскать. Под ве­чер, когда он явился к хозяину вместе с толмачом, Сергей чувствовал себя уже немного лучше, помогли уксусные при­мочки, прописанные тем же Харитоном.

Даниил Киселев, секретарь и переводчик российского консульства, оказался здоровенным детиной с загорелым до красноты скуластым лицом и выгоревшими добела коротко подстриженными волосами. Брови и ресницы у него были ненамного темнее волос, нос вздернут и усыпан веснушками, глаза яркие, пронзительно синие. Короче, обладал он внешностью самой заурядной и где-нибудь на московском базаре мог бы затеряться в толпе. Здесь же, в Генуе, он не просто на целую голову возвышался над всем прочим мужским населением, он разительно выде­лялся.

Появившись в комнате, Киселев, казалось, занял в ней все свободное место.

- Батюшки! – воскликнул Данила Степанович, об­наружив своего нового начальника в столь плачевном со­стоянии. – Да за вами теперь глаз да глаз нужен!

Вяло поприветствовав его, Милорадов устало смежил веки. Появление этого верзилы внушило ему абсолютное спокойствие. Возвратилась былая уверенность в собственных силах. Уж с таким-то парнем они пол-Италии в корабль за­пихнут, если Государыне потребуется.

В противовес своей медвежьей внешности Киселев об­ладал живым, тонким умом и чрезвычайно покладистым ха­рактером. Насилие ни в коей мере не было свойственно ему. Должно быть, именно поэтому за пятнадцать лет он так и не продвинулся по службе. Граф Милорадов сам когда-то вы­брал его на место секретаря-переводчика и привез в Италию. Послужной список у Киселева тогда был никакой, опытного дипломата могли подкупить разве что исключительно поло­жительные отзывы преподавателей Московского универси­тета о бывшем школяре.

Михаил Милорадов утверждал, что избрал Киселева только потому, что тот красиво писал и отменно владел язы­ками, хотя у Даниила Степановича было собственное мнение на этот счет.

Даниил Киселев происходил из потомственных москов­ских дворян. Семья его славилась не столько богатством, сколь просвещенностью и любовью к наукам. В Московском университете Данила Степанович, среди четырнадцати дру­гих молодых людей, постигал основы медицины, но стать знаменитым хирургом ему, увы, не было суждено. Он не вы­носил вида крови, и сердце его принадлежало отнюдь не анатомии. Из медицинских наук он более всего преуспел в составлении различных микстур, мазей, болтушек и порошков. К сожале­нию, его умение смог по достоинству оценить лишь профес­сор-итальянец, преподававший химию и фармацию. Осталь­ные считали такое увлечение несерьезным - Россия посто­янно с кем-нибудь воевала и армии, в первую голову, нужны были хирурги, а не аптекари.

Общаясь с преподавателями, а также штудируя труды великих медиков, Киселев досконально изучил не только ла­тынь и древнегреческий, но и четыре европейских языка, из которых больше всего предпочитал итальянский, ибо дневал и ночевал в лаборатории своего учителя.

Профессор и представил молодого тогда еще Даниила графу Милорадову.

- Возьмите Даниеле под свое крыло, - сказал старый ученый своему другу дипломату, - не пожалеете. Он из тех, кому на ваших просторах будет тесно. Не любят у вас, если кто хоть чуточку отличается от других. А такому, как он, не дадут и головы поднять.

Михаил Матвеевич подумал и согласился. И впоследст­вие ни разу не пожалел о своем решении. Он сам был из тех, кто знает себе цену и предпочитал иметь дело с умными людьми.

Дипломатическая служба избавила Киселева от необхо­димости ампутировать конечности, зашивать огнестрельные раны и хоронить своих пациентов. Во всем же остальном он против медицины ничего не имел и по приезде в Геную сразу же обзавелся лабораторией, подобной той, что имелась у его учителя в Москве. Консул не возражал. Выгодно было ста­рику иметь персонального лекаря. Он сам и был первым паци­ентом у своего помощника. Так что Даниила Степановича с графом связывала еще и врачебная тайна.

Беловолосый великан оказался настоящим чародеем. С его появлением горница наполнилась ароматом сухого сена, мяты и лаванды. Он поколдовал в углу, напоил больного ка­кой-то сильно пахнущей, горькой жидкостью с изрядной примесью водки и извлек из недр своего саквояжа длинный сверкающий предмет. “Ланцет”, - догадался Сергей. Рассмот­реть страшное орудие подробнее в слабом свете мерцающей свечи он не смог, но не сомневался, что ему предстоит крово­пускание. Старый доктор-немец, пользовавший некогда Сер­гея, довольно часто прибегал к этому методу. Однако не­обычный переводчик поступил иначе. Предмет в его руке оказался не ланцетом, а пинцетом. Воспользовавшись им, Данила Степанович извлек из банки жирную пиявку и приле­пил ее пациенту за ухом. Сергей дернулся от отвращения, но смолчал. Против такого лекаря разве попрешь?

Горькая настойка подействовала, устранив тошноту, а пиявка, насытившись, отвалилась, избавив от головной боли. Теперь хотелось только спать. Пусть толмач делает все, что угодно, он, похоже, неплохо справляется…

Когда Сергей открыл глаза, было утро. По горнице гу­лял слабый сквознячок. О вчерашних событиях напоминали только звон в ушах да обгоревшая кожа на носу. А в кресле у кровати сидела Нина. Лицо ее хранило все тот же след пе­чальной задумчивости, пленившей Сергея когда-то. Будто и не было четырнадцати лет разлуки. Ее появление вновь изба­вило его от страданий. Все было точно так же, как и тогда!