Шелковый путь “Борисфена”

Пролог

Юность Сергея Милорадова закончилась зимой 1782 года, когда он свалился с крыши казармы Морского кадет­ского корпуса. Был он одним из лучших гардемаринов сего достойного учебного заведения, и оставалось ему учиться всего ничего, до Троицы.

Последнее воспоминание о прежней жизни включало в себя невыносимую боль и перепуганное лицо Петьки Мали­кова, лучшего друга, вместе с которым они, из чистого озорства, залезли на ту злополучную крышу. Два “великих ду­элянта” решили устроить поединок на рапирах, в нетронутом снегу без секундантов. Вот только никто из них не учел, что под снегом крыша обледенела. На небеса Сережа не отпра­вился лишь потому, что обильный снегопад, случившийся накануне, насыпал сугробы не только на крыше, но и под ок­нами здания.

“Уж не сиганул ли Петька следом за мной? - мелькнула в голове шальная мысль. – С него, дурака, станется!”

Дальнейшее растворилось в жарком беспамятстве, из которого периодически возникали то голос матери, то четкие меди­цинские рекомендации, произносимые на немецком языке, то нежные, почти детские ручки, периодически подносившие к губам Сергея изящную фарфоровую чашечку с настойкой опия.

Случилось это все вскоре после Крещения, но осознать случившееся Милорадов смог лишь тогда, когда в окна све­тило яркое февральское солнце.

Находился он по-прежнему в Санкт-Петербурге, во дворце своего дяди, мать была здесь же, а чудные ручки принадлежали молоденькой девушке, почти девочке, которую Сергей раньше никогда не встречал. Именно она сидела у постели больного, когда тот впервые открыл глаза.

- Ой! – воскликнула девушка. – Софья Денисовна, он очнулся!

Мать, стоявшая у окна, метнулась к постели:

- Сыночек! Неужели Господь сжалился над нами?!

Врач, из немцев, явившийся после полудня, сказал, удовлетворенно потирая руки:

- Могу сказать совершенно точно, что теперь он не ум­рет. Обо всем же остальном известно только Богу.

“Остальное” – были неподвижные ноги, закованные в лубки и настойка опия, ставшая более необходимой, чем воз­дух.

Лишь только действие лекарства ослабевало, боль в но­гах возвращалась с неистовой силой и тогда ни мать, ни Ха­ритон, слуга, перешедший к Сергею после смерти отца, не могли удержать несчастного страдальца, мечущегося в по­стели.

- Сереженька, потерпи, голубчик, - со слезами уговари­вала мать, - доктор сказал, больше нельзя.

- Тогда дай водки! – хрипел он сквозь стиснутые зубы.

И мать не выдерживала. Глотая слезы, протягивала ему заветную чашечку.

Так продолжалось довольно долго. Сначала, в своем полусонном забы­тьи, Сергей только отмечал присутствие той самой девушки. Он не спрашивал о ней, а лишь лениво провожал взглядом из-под неплотно прикрытых век. Потом он ждал ее, и каждый раз со все большим нетерпением. Ее появление всякий раз совпадало с избавлением от мук. Боль, тревога, страхи отступали, оста­валась лишь эта волшебная фея и ощущение безграничного блаженства. Ему казалось, что она, как некое сказочное су­щество, легко парит по горнице, распространяя вокруг себя радужное сияние. Все восторженные юношеские мечты Сер­гея о любви отразились в охватившем его чувстве. “Я обожаю тебя, мой ангел!” – пело его сердце, утопая, захлебываясь в счастье. Если кому-нибудь случалось пройти мимо и засло­нить собой сладкое видение, он вскидывался и пытался от­толкнуть преграду. “Моя! – кричало что-то в его душе. – Ни­кому не отдам!”

Когда он в следующий раз окончательно проснулся, в комнате не было никого, кроме него и барышни.

- Ваша матушка уехала в Павино, и Харитон с нею, – сообщила она, присаживаясь в кресло, стоявшее у по­стели. – Воротятся не ранее среды. Михаил Матвеич в Мо­скве. Ожидаем к Благовещенью.

- Так что ж это, никого нет дома? – Разочарованно про­ворчал он. Бутылка с настойкой и чашечка стояли на чайном столике у окна, куда добраться у него не было никакой возможности.

- Отчего же, сударь! Я есть. – Улыбнулась она. – А при­вести себя в порядок вам поможет Степан, камердинер графа.

“К черту Степана, - подумал Сергей, - он, пожалуй, по­старше дяди будет, глухой, как пень, и ноги еле волочит”. А вслух спросил:

- А вы кто ж у нас такая?

- А я - Нина Аристарховна Милорадова.

- Ясно, - невежливо буркнул он, хотя ничего ясного в ее имени для него не было. Очевидно, отыскалась еще одна родственница, седьмая вода на киселе, которую добрый дя­дюшка приютил из жалости.

Отвернувшись от собеседницы, он тут же забыл о ней, потому что только сейчас полностью осмыслил то, что всем его жизненным планам пришел конец. Сергей лежал, и плакал, не в силах справиться со своей душевной болью, которая впервые стала сильнее физической, а девушка молча сидела рядом с ним.

- Вот что, Нина Аристарховна, - наконец разомкнул он губы, - подайте-ка мне моего лекарства!

Это прозвучало не как просьба, а как приказ, но ему было не до церемоний. И услышал в ответ:

- Осталось лишь на один прием. Доктор сказал, что в опии больше нет нужды, но я могу дать вам последнюю дозу на ночь.

- Да что он знает, ваш доктор! – Кулак Сергея с размаху врезался в перину. – Давай лекарство, мне больно!

Нина Аристарховна неторопливо поднялась и поплыла к чайному столику. Так же медленно она наклонила бутылку, переливая лекарство в чашечку, и шагнула к кровати. Горящим взором он следил за ней, протягивая навстречу дрожа­щую руку и, будто во сне, увидел, как чашечка выскальзы­вает из ее белых пальчиков и падает на пол, рассыпаясь на множество осколков, а настойка маленькой лужицей растека­ется по паркету.

- Мне очень жаль, сударь, но опия больше нет! - строго сказала она, глядя Сергею прямо в глаза.

- !!! – Он с трудом проглотил, чуть было не сорвавшееся с губ ругательство. – Ты специально это сделала! Я пожалу­юсь дяде!

- Как вам будет угодно.

Нина повернулась к нему спиной и вышла из комнаты. В слепой ярости он схватил подушку и запустил ей вслед.

Так четырнадцать лет назад состоялось его знакомство с Ниной. Внезапное чувство к молоденькой дядиной жене не просто вскружило Сергею голову. Оно вернуло его к жизни, заставило стать тем, кем он стал: преуспевающим диплома­том, чья карьера неуклонно шла в гору на зависть всем не­доброжелателям. Страстное желание заполучить Нину в жены вдохновляло его много лет и с течением времени не ос­лабевало, а лишь усиливалось. Разумеется, он постарался, чтобы о его порочном чувстве не стало известно никому.

Поначалу люди, столкнувшиеся с Милорадовым, при­писывали его успехи протекции дяди и благоволению к их семье императрицы, но вскоре на собственном опыте убеж­дались, что имеют дело с человеком незаурядным, обладаю­щим острым умом и несгибаемой волей. Там, где требова­лось найти бескомпромиссное решение, Милорадову не было равных. И лишь он один знал, что самым большим компро­миссом в его жизни была Нина.

Ни до, ни после встречи с нею, Сергей не испытывал подобных чувств. Женщины нравились ему всегда, но так как Нина не увлекала ни одна. Возможно, дело было в ее недоступности, а может быть, в том, что являла она собою сплош­ные противоречия: внешнюю кротость и твердость характера, беззащитность и готовность броситься на помощь, изящные манеры и абсолютное равнодушие к светской жизни, любо­знательность и отвращение к сплетням. Она так разительно отличалась от всех знакомых Сергею девиц и молодых жен­щин, что он, не зная ее толком, смог почувствовать это. Не от мира сего была эта Нина. Этим и пленила Сергея, человека трезвого, здравомыслящего, отнюдь не склонного к пустой мечтательности.

Та ночь, когда разбилась чашка с опием, стала единст­венной, которую они провели в непосредственной близости друг от друга. Возвратившись в комнату, Нина подняла по­душку и в ответ на неуверенное извинение, сказала:

- Макс Фридрихович предупреждал, что у слабых людей от опия случаются нервные расстройства, так что я не сержусь.