“Ах, какой он хороший человек! – думала Нина. - Глядя на его извечную суровость, и не подумаешь, что душа у него такая отзывчивая. Я приглашала его, не рассчитывая ни на что, а он сразу же воспользовался возможностью отблагода­рить”.

Нежность и соучастие к Сергею наполняли ее сердце. Она предполагала, что он испытывает чрезвычайную неловкость из-за того, что завещание, составленное в его пользу, лишило ее привычного комфорта. Окажись Нина на его месте, она чувствовала бы именно это. О, она нисколько не сожалела о деньгах графа, они ведь достались тому, кого граф истинно любил! Тем более, что избранник оказался по-настоящему достойным сей награды. Ведь именно благодаря его чуткости, она может оставить все, как было при жизни графа, не рвать ниточки, связывающие ее с этим палаццо!

После смерти графа содержание дома стало для вдовы тяжелым бременем. Часть слуг ей пришлось сразу же уво­лить, но это мало помогло. Большой дом требовал больших затрат. Данила Степанович советовал продать палаццо, но графиня никак не могла решиться на такой шаг. Слишком уж она любила свой дом.

Палаццо, вместе со всей роскошной обстановкой, граф приобрел для Нины в качестве свадебного подарка. Он гова­ривал, что у этого дома душа такая же простая и изысканная, как у его милой Нинон. Михаил Матвеевич купил дворец у синьора Гаспаро Лоренцини, богатого купца, жившего по со­седству. Нина привезла сюда лишь музыкальные инстру­менты, ибо только их недоставало здесь.

Мысль о синьоре Лоренцини внезапно вызвала у Нины трепет. Утро, гробница и тот незнакомый мужчина… Кто он? Какое отношение имеет к Лоренцини? Кого из их семьи оплакивал? Придет ли снова? Волнение, которое она испытывала, было совершенно необъяснимо.

Данила Степанович, несмотря на свои крамольные воз­зрения и собственное мнение по любому поводу, оказался за­мечательным помощником и человеком весьма сведущим во всем, что касалось Италии вообще и Генуи в частности. Об­ращаясь к нему с вопросом, Сергей тотчас же получал исчер­пывающий ответ. Киселев разбирался одинаково хорошо и в истории, и в географии, и в политике. Возможно, в живописи, архитектуре и музыке тоже, но в этих областях у Сергея про­сто никогда не возникало вопросов.

Особенно нравилось Милорадову в секретаре то, что тот никогда не кичился своей ученостью и всегда готов был прийти на помощь. Должно быть, и дядя ценил его именно за это качество.

Благодаря Киселеву Сергей Андреевич быстро воспол­нял все пробелы в своих знаниях о Генуэзской республике. А здесь было чему удивляться.

Республикой Генуя стала после того, как в 843 году рас­палась империя Карла Великого, то есть без малого тысячу лет назад. Город неоднократно подвергался нападениям и даже был разрушен сарацинами в 935 году, но, несмотря на это, республика становилась все более могущественной, и в 958 году была признана как самостоятельное государство.

Положение города благоприятствовало торговле, чем генуэзцы и пользовались, но при этом они умудрялись ус­ложнять себе жизнь бесконечной борьбой за власть.

“Вот что значит отсутствие доброй, старой, хорошо ис­пытанной монархии!” – думал Милорадов.

В то время как по силе и торговому значению городу не было равных, внутри республики происходили постоянные волнения. Причиной тому были никогда не прекращающиеся разногласия между политическими партиями.

Выбиравшийся народом пожизненно правитель-дож не имел достаточно сил, чтобы пресечь сумятицу. Позднее у дожа появились советники, но и они в этом вопросе не дос­тигли цели. Дело доходило до того, что генуэзцы, дабы избе­жать анархии, добровольно подчинялись чужому господству.

Этого Сергей никак понять не мог, а уж одобрить и подавно!

- Среди этих беспорядков в 1407 году был учрежден банк Святого Георгия, – говорил Данила Степанович. – Он возник из тех ссуд, что правительство брало для своих нужд у богатых граждан. Банк этот по сей день процветает и здрав­ствует. Вот вам и генуэзцы. Это у нас норовят казну раста­щить, чуть какой беспорядок случится, здесь же, наоборот.

В шестнадцатом веке, во время войны между Карлом V и Франциском I, Генуя переходила из рук в руки - от испан­цев к французам и наоборот. Правитель Андреа Дориа вос­становил независимость.

Тогда же было выработано новое государственное уст­ройство, которое сохранилось до сих пор.

О нынешнем политическом устройстве Генуэзской рес­публики Сергей знал. Теперь его интересовали публичные учреждения, вроде того банка.

Выяснилось, что здесь, в Генуе, есть ни много, ни мало, но шестьдесят четыре (!) благотворительных организации, общий капитал которых составляет фантастическую сумму. Средь них два лучших в Италии госпиталя, приют для бед­ных, рассчитанный на две тысячи двести больных и обездо­ленных, и сиротский дом для шестисот девочек, принадле­жащий семейству Фиеско.

Еще в городе имелась публичная библиотека, архив Святого Георгия с большой коллекцией рукописей, архив го­сударственного совета, Академия изящных искусств и один из самых великолепных в Италии театров. А о генуэзском университете с его уникальной библиотекой в восемьдесят тысяч томов, ботаническим садом и физическим кабинетом Данила Степанович мог вообще говорить часами. Но это нового кон­сула мало интересовало.

Как Сергей ни старался, ему так и не удалось найти ошибку в действиях своего предшественника. Для вербовки колонистов граф Милорадов предпринял все то же, что сде­лал бы сам Сергей. И все без толку. Шелководы не являлись ни в одно российское консульство, где бы оно ни находилось.

Почему?! Сергея начинала злить их тупость. Как можно не понимать собственной выгоды? Первый его отчет канц­леру не содержал ничего утешительного. Милорадов смог лишь пообещать, что в кратчайший срок посетит все селения, где разводят шелк и лично побеседует с работниками планта­ций.

Итальянская осень значилась лишь в календаре. Дома в эту пору шли дожди, пожелтевшая листва опадала с деревьев, в окна вставлялись вторые рамы и у Сергея всегда ныли ноги. Здесь же продолжалось лето. Жаркие дни, изобилие фруктов, зеленые деревья и ласковая, удивительно теплая вода в море. Милорадов не чувствовал усталости даже когда им с Киселевым приходилось делать в день по сорок-пятьдесят верст верхом. Казалось бы, чего еще надо? Ан, нет. Сергей Андрее­вич не находил себе места.

Не мог он понять этих итальянцев. До чего же несговорчи­вый народ! Им такие условия предлагают, а они носом кру­тят!

В Америку едут, и даже в Австралию, а в Россию не хо­тят!

А ведь Новороссия не Америка, плодородные земли там никем не заняты. За них не нужно воевать ни с индейцами, ни с кем другим. Наоборот, всем, пожелавшим там поселиться, предлагается кредит на постройку дома, тридцатилетнее ос­вобождение от налогов и полное самоуправление в своих ко­лониях!

А в какой стране, скажите, колонисты увольняются от военной службы на вечные времена? Во всем мире никто не предоставляет таких привилегий, как Россия! Знай себе, сиди на солнышке, разводи червей и считай деньги. Так чего ж им еще надобно?

Не только Милорадову было не по себе. Нина Аристар­ховна с каждым днем тосковала все больше, побледнела, ут­ратила аппетит. Личико ее осунулось, печальные глаза стали еще больше и выразительнее. В целом, такие метаморфозы в ее внешности нравились Сергею. Теперь, если бы не высокий рост, она во всем соответствовала бы его идеалу, но его испу­гала быстрота этих перемен.

“Как бы не случилось с ней чахотки, - встревожено ду­мал он, - вот была бы незадача. Жениться на чахоточной было бы не с руки”.

Своими опасениями Милорадов поделился с Киселевым. Данила Степанович и сам заметил непривычную молча­ливость графини. Она больше времени, чем обычно, прово­дила у могилы графа, возвращаясь еще более печальная, чем уходила. Не приносила больше трав. Шитая бисером картина так и оставалась незаконченной.