— Долгая история. В любом случае, я хочу вернуться домой.

В комнате воцаряется тишина. Я чувствую, как он смотрит на меня, чувствую его пристальный взгляд на моем лице, но не поднимаю глаза, потому что уже поняла, что он умеет видеть вещи такими, как они есть.

— Когда я отвезу тебя домой, это будет конец всему. Понятно?

Под «всем» он имеет в виду «нас». Не то чтобы «мы» были, но он явно решил, что это даже не вариант.

Мне не хочется на это обижаться, но я обижаюсь. Не хочу быть настолько заинтригованной этим опасным незнакомцем, но я заинтригована. В глубине души я понимаю, что у нас с ним нет будущего и что мне лучше держаться от него подальше... но он — загадка, которую я так долго пыталась разгадать, что мне жаль все бросать, когда кусочки, наконец, начинают соединяться вместе.

— Тру. Посмотри на меня.

Вместо того чтобы повиноваться, я изучаю свои руки, почти такие же бледные, как и шершавые хлопковые простыни, на которых они лежат.

Мне необходим маникюр. Странно замечать подобное в такое время.

— Тру.

— Я тебя услышала. Ты больше не хочешь меня видеть.

— Я сказал не это. Посмотри на меня.

Его голос слишком соблазнителен, чтобы долго игнорировать. Я поднимаю на него глаза: он сидит в кресле, сцепив ладони на коленях и смотря на меня с той же обжигающей силой, что и раньше.

— Я тебе не подхожу, — мягко объясняет он. — У меня не обычная жизнь.

Лиам пытается сказать, что он не одомашнен, как будто это не очевидно. Он носит эти красивые костюмы только для того, чтобы отвлечь людей от острых клыков и когтей.

— Я в курсе, — сердито бормочу я. — Неужели ты думаешь, что я пропустила ту часть, где ты разбил морды двум парням и сломал шею другому, словно прутик?

На его челюсти напрягается мускул.

— Итак, мы пришли к согласию.

Пародируя его, чтобы он понял, насколько это раздражает, я говорю:

— Я сказала не это. — Когда он прищуривается, я чувствую себя вынужденной все пояснить. — Но раз уж мы об этом заговорили... — Я понизила голос. — Ты... тех троих... ну, ты понял.

Его ответ — это простая констатация факта.

— Да.

Я пытаюсь выработать соответствующую эмоциональную реакцию на его спокойное признание о том, что он убил трех человек прямо у меня на глазах (логический ужас или шок, которому следовало бы последовать), но меня лишь раздирает любопытство, которое даже при моем травмированном состоянии неправильно.

— Голыми руками.

Он производит впечатление сфинкса — его взгляд из обжигающего превращается в холодно-непроницаемый. Человек довел свою загадочность до совершенства.

Надеясь, что он даст мне хоть какой-то ключ к пониманию того, как он стал экспертом в надирании задниц, сворачивании шеи и похищении жизни, я подсказываю:

— Я о том, что тебе даже не нужно было использовать пистолет.

— Ненавижу оружие, — мгновенно жестким тоном говорит он. — И перестань казаться такой восхищенной.

— Извини, но так и есть. Я даже не могу открутить крышку с банки маринованных огурцов без посторонней помощи.

Он медленно выдыхает, как будто борется с противоречивыми желаниями: либо вскочить и встряхнуть в меня хоть немного здравого смысла, либо зацеловать до умопомрачения.

Я изучаю Лиама мгновение, поражаясь его напряжению и железному самоконтролю. Он как будто держит удавку на цепи, которая намотана на его собственную шею. Но под тщательным контролем скрывается смирение.

Он похож на вожатого, мчащегося на полной скорости товарного поезда, который понял, что тормоза отказали, а мост впереди рухнул, и у него нет времени, чтобы спрыгнуть в безопасное место.

— Вопрос, мистер Блэк: почему вы так стараетесь держаться от меня подальше?

— Я же тебе объяснил. Я тебе не подхожу.

— И все же ты здесь. Снова. У нас тут намек на амбивалентность².

Выражение его лица мрачнеет.

— Любишь немного поспорить?

— Я учусь на адвоката. Это хорошая практика. — Дабы это доказать, я продолжаю спор. — Для человека, который не терпит даже свитера, ты лжешь самому себе.

— Хотеть тебя и брать тебя — это две разные вещи, — резко заявляет он.

Брать тебя. От этих слов у меня перехватывает дыхание.

Но после глубокого вдоха практичная сторона моей личности решает сделать публичное заявление о том, что, как бы ни мучила его жажда, я не могу заставить его пить. Если он решил, что эта странная, опьяняющая химия между нами не нужна, так тому и быть.

Я не гоняюсь за мужчинами. Это недостойно.

Кроме того, в какой-то момент будущего, когда обезболивающие и вероятный посттравматический синдром исчезнут, меня охватит ужас, когда я пойму, что он убил троих мужчин, чьи тела таинственным образом пропали.

Я снова обращаю свое внимание на шершавые простыни.

— Дай мне минуту переодеться, пожалуйста, — тихо прошу я.

— Одеться?

— Я же сказала, что хочу вернуться домой.

— Считаю, тебе лучше остаться здесь до завтра.

Его тон тверд, но он мне не хозяин. Меня не волнует, что остальные преклоняются перед ним.

— Нет, не хочу.

— Решать не тебе.

На долгое, неловкое мгновение воцаряется тишина. Интересно, когда в последний раз кто-то бросал ему вызов, если вообще бросал?

Он все-таки встает и застегивает пальто.

— Это для твоего же блага.

Не оглядываясь, он выходит из комнаты и закрывает за собой дверь.

Тяжело вздохнув, я рассматриваю иглу, что воткнута в тыльную сторону моей руки. Кожа вокруг нее черно-синяя и болит, когда я к ней прикасаюсь. Я осторожно отлепляю пластырь, удерживающую пластиковую трубку на катетере, и делаю глубокий вдох.

На счет «три» выдергиваю иглу.

Небольшой щипок, появление капельки крови и все. Отбрасываю катетер в сторону и свешиваю ноги с кровати.

Встав с кровати, тихо стону. Волны боли расходятся от моих ребер, куда меня пнули. От этого колющего чувства приходиться стискивать зубы. Через мгновение боль затупляется, превращаясь в терпимую пульсацию. Я шаркаю по холодному линолеуму к шкафу рядом с ванной комнатой, где, как я предполагаю, находится моя одежда.

Когда я открываю дверцы шкафа, то с ужасом обнаруживаю, что там висят мои любимые джинсы, черное шерстяное пальто и черный кашемировый свитер, которые я надеваю только по праздникам. Также там мои ботинки, черные кожаные туфли на низком каблуке, носки и нижнее белье, которое висит на другой вешалке в прозрачном пластиковом пакете.

Одежды, которая была на мне во время нападения в переулке, нигде не видно.

— Интересно, — шепчу вслух, разглядывая свои вещи.

Волк побывал в моей квартире. Впустила ли его Элли или он дул на дверь, дул на дверь, да и сдул ее?³

Или, может быть, просто позвонил ей и попросил принести сюда мою одежду? Но как он мог узнать ее номер телефона? И если бы Элли пришла сюда, разве не осталась ждать моего пробуждения?

Я решаю оставить эти вопросы на потом, потому что мне надо заняться более важным делом — посещением туалета. Подробности я узнаю позже, не то мой мочевой пузырь вот-вот лопнет.

Включив свет в уборной, вижу свое отражение в зеркале, отчего мне хочется быстрее одеться и уйти.

Левая сторона моего лица покрыта уродливыми фиолетовыми и черными пятнами в форме подошвы ботинка. Левый глаз заплыл. Нижняя губа разбита. Волосы — крысиное гнездо, а белки глаз настолько красные, что кажется, словно я только что проснулась после девичника в Вегасе, не помня, откуда у меня огромная татуировка Элвиса.

Теперь я понимаю, почему Лиам решил, что я должна остаться в больнице.

Воспользовавшись туалетом, мою руки, чищу зубы щеткой и зубной пастой, оставленной кем-то на раковине, и пытаюсь разобраться с начесом на голове, проводя по волосам пальцами и приглаживая их. Но это не работает. Поэтому я сдаюсь и одеваюсь, двигаясь осторожно, потому что мое тело делает все возможное, чтобы убедиться, что я помню травму, которую оно недавно перенесло.