— Ну же. Если ты не хочешь меня трахать, то я могу тебе отсосать. Я хотела это сделать даже тогда, когда мне было… хм, сколько? Двадцать? Ой, да без разницы!

Шани выпутывается из его хватки, но вместо побега приникает ещё ближе, обжигая своим дыханием мужской подбородок и прижимаясь очень плотно, совершенно не оставляя пространство никакому воображению (дурная, ой дурная! что вытворяет?).

Проворные светлые пальцы скользят по его серой майке-футболке (или как эта хрень называется, она не разбирается, а мужской одежде), а после бесцеремонно лезут под край, чтобы пробежаться самыми кончиками ногтей по животу и бокам, потрогать кожу, а в итоге нахально устремляются к широкому кожаному ремню.

Шани внимательно и заинтригованно смотрит на него снизу вверх, открыто провоцируя очеведно-развратными намерениями (что такое приличия? это совсем не к ней).

— Так что? Или ты не хочешь?

Она забрасывает хрупкие белые руки Нику на шею и приподнимается на мысках кроссовок, в попытках быть повыше (и так слишком короткое платье задирается так высоко, что наконец-то демонстрирует полуобнаженные бедра в алом шелке кружева трусиков), а после намеренно медленно приближается к его рту, словно предлагая самостоятельно перехватить инициативу и поцеловать её первой. Или не целовать вовсе, а лишь оттолкнуть.

— Решай сам, Ни-ик, — она неожиданно порочно протягивает его имя, лаская на языке, будто сладкую карамельную конфету, — поцелуй, минет или секс?

========== 4. ==========

Шани требуется Ник.

Тогда, почти двадцать лет назад, ей отчаянно требовался тот, кто будет заботиться о ней. Ник вошёл в её жизнь именно с этой целью: беспечный красавец с белозубой улыбкой, из кармана которого Шани попыталась стащить кошелёк, но вместо этого незадачливая жертва маленькой воришки вдруг перехватила её тонкую наглую ладошку и как следует встряхнула за волосы. Ник увёз её из мрачных парижских гетто в неблагополучном районе города в блестящую счастьем Америку.

Он заботился о ней, любил её, холил, лелеял и был рядом, когда было нужно — Шани могла открыть глаза ночью от страха, а после забраться к нему в постель, чтобы прижаться к теплому боку; Шани могла мешать ему вести автомобиль во время обещанной поездки на море и доставать идиотскими вопросами с утра до вечера. Шани могла прятать от него дневник с оценками, курить в школьном туалете и обиженно дуть губы в кабинете директора. Шани тогда звали официально-надменным Джоанна и любили ткнуть носом в то, какой Ник хороший отец. «Ах, у вас такой внимательный папа», — однажды заявила ей репетиторка английского (Шани говорила на нем ужасно, продолжая бунтовать и изъясняться на одном из французских диалектов); бедную преподавательницу спасло окончание занятия, иначе бы девчонка выколола ей красивые кроткие глаза цветным карандашом.

Иногда её слишком злило, что Ник такой идеальный. Он был для Шани принцем из сказки на белом коне, но тем не менее, она желала сбежать от принца куда-нибудь подальше и отрезать голову его лошади, но очень поздно поняла, что оказалась в лапах самого настоящего дракона. Сними с меня этот ошейник вечной привязанности, сними же! Шани — ветер, а ты держишь и держишь, сам того не зная. О, жестокая эгоистичная ящерица с крыльями!

Шани в его объятиях — гибкая змея. Ладная, изворотливая, с раздвоенным ядовитым языком; она извивается тонким золотистым хлыстом сплошной опасности — сияющая перецветом распустившихся маков, одуряюще пахнущая ночной похотью. С Шани так и хочется сдернуть яркую шкурку, спустить кожу и освободить хрупкие кости с жёлтым налетом в трещинах коричневых растяжек — и они хрустят, эти самые кости, мнутся бумагой и едва ли не позвякивают, пока отец сминает Шани в жадном сплетенном полуобъятии, заставляя её неудобно выгибать спину.

Шани секундно скалит зубы, будто снова превращается в привычную ядовитую занозу с очередной школьной влюблённостью и гормональным бунтом.

Перехлестом золотисто-карего под длинными чёрными ресницами блестит лукавая усмешка-уловка.

— Действительно, папа, неужели ты не веришь в мою честность; разве я похожа на лгунью? Я просто очень-очень соскучилась. Мне надоел образ Джо в Шотландии, и я его сменила его на свое имя. Я просто очень хотела увидеть тебя, — Шани обиженно вздергивает острый подбородок и трется носом о мужское плечо, прежде чем сдавленно фыркнуть от очередного сухого смешка, застрявшего в горле полухрипом, — поверь мне, Ник. Я просто… скучаю.

Скучаю с её губ слетает фальшивой ненастоящей ложью, хотя в голове нет ни грамма театральной наигранности; Шани лжет и не лжет одновременно — она действительно соскучилась чрезвычайно сильно, ибо в противном случае даже не почесалась бы, а не то чтобы принялась искать любимейшего папашу по всем канавам; однако, ему это знать совершенно необязательно. Её голос льётся мёдом по коже, патокой по языку.

— Я так по тебе скучала. Безумно сильно.

Ведь ты совсем другой, Ник. Ты из тех, папа, к кому возвращаются, к кому бегут с другого края света, потому что так захотел левый сосок и ноготь на левом мизинце; ты просто есть, от любви к тебе невозможно избавиться.

Шани приехала сюда ради него.

И ради себя.

И… О, Франческа! Воспоминания о Франческе только хорошие — длинные светлые локоны, горящие яркие глаза, проворность тонких пальцев, приподнятый уголок темно-алых губ; Франческа — жар возбуждения, зуд желания, сухость вожделения; Франческа — та, о ком стоит вспоминать чаще, чем просто по праздникам. Шани снова улыбается, бесстрашно обнажая зубы.

— Не ревнуй, Ник. Клянусь богом, каждая моя бывшая девушка — произведение искусства. Франческа едва ли не на первом месте. Люблю опасных и красивых женщин, знаешь ли.

Знаешь ли? Да весь мир знает о том, что Шани Эйвери обожает женщин! Всех рас, национальностей, ориентаций и типов внешности; Шани буквально источает флирт при виде любой особи женского пола.

Она говорит: “у меня нет соперниц, только соратницы”, и в этом она права, потому что её трудно представить за ссорой с девушкой, чтобы последняя не сделала.

— У меня был всего один официальный бывший мужчина, Ник, — она тонко хмыкает, — после него я перешла на девочек. Хотя нет, я бессовестно лгу — я и до этого любила себе подобных.

Шани много бы ещё могла сказать, прощебетать и упомянуть, о многом могла напомнить и за многое укусить, но когда зубы Ника погрузилась в её шею, то все связные мысли вылетели из головы.

Говорят, каждый вампир при укусе другим вампиром ощущает что-то свое, что-то особенное, сугубо индивидуальное: кто-то недовольство, кто-то боль, кто-то возбуждение.

Шани относится к совершенно странному варианту — она наполняется эйфорией. Обычно именно Шани та, чьи зубы смыкаются на чужой шее, с хрустом сминая податливые тонкие позвонки острыми зубами, но сейчас ей почему-то нравится наконец-то полноценно стать чужой жертвой. Трудно лишить независимости и внутреннего стержня наглую самодовольную вампиршу; ни один человеческий мужчина не сможет полноценно ни покорить, ни овладеть существом, способным расправиться с ним лишь по позыву голода от нечего делать, но сейчас Шани жизненно необходимо понять, что перед Ником она все ещё та беззащитная девочка, забившаяся от двухметрового амбала в угол и злобно шипящая проклятья на небезызвестном французском. Ей надо вспомнить то ощущение страха и беспомощности, когда он за шкирку вытаскивал её из переулка и встряхивал, будто нашкодившего котенка — и за все эти годы Ник был единственным, кто заставлял её чувствовать себя одновременно в заботе и беззащитности, будто Шани в его руках — оголенный нерв, каждое касание — искра, каждое слово — пускает ток.

Зубы Ника смыкаются на её шее, пока Шани гортанно стонет ему в ответ, расползаясь по дверце автомобиля беспомощной бескостной тканью. И вульгарное кружево платья кажется бесконечно тяжёлым и жарким, дыхание вырывается из груди кровяным стоном на опухших губах — целуй, бери, кусай, люби. Сегодня я вся для тебя.