И это действительно тот автомобиль, тот самый, фотографию которого она доставала всеми правдами и неправдами, чей номер едва ли силой не выбивала, это серьёзно но он.
И ей бы обрадоваться, но в голове у Шани — ветер, запах лаванды и вишни, около двух десятков алкогольных шотов, а руки чуть подрагивают (то ли от возбуждения, то ли от страха), когда она мягко, текуче приближается к водительской двери и осторожно тянет ручку на себя. Звонко клацают длинные ногти; дверь распахивается бесшумно, даже без щелчка, и Шани, только недавно беснующаяся золотистой рыбкой в людском море, мгновением ныряет в тёплый душный салон.
А завести машину и бесстрашно рвануть в подступившую ночь — на это ей хватает доли секунды.
========== 2. ==========
Ночь целует разгоряченную женскую кожу бархатно-черничными губами; ночь — мистически-томная, со сладковатым привкусом мятного ветра и ежевичной жвачки; погожая летняя ночь, когда прохлада бежит мурашками по спине и рукам, когда целует в припадочно-лихародачном дурмане своей власти, когда припадает равными голодными движениями к плоти, освобожденной от лишней одежды в пороке демонстрации тела.
Ночь расцвела свежим летним цветком сквозь зелёные поросли яркой весенней сирени, обуяла ароматом изысканного вампирского парфюма — кровь со вкусом страха на корне языка застыла горчащим удовольствием. Таблетка, растворенная утром в стакане с водой однозначно утолила жажду, а донорская кровь — уняла голод, но Шани отчего-то чувствует внутри себя странно-тянущее чувство, будто бы она снова голодна — но это совсем не так, потому что необходимую (и сверхнеобходимую) пищу она уже получила, и этого ей хватит надолго. Тогда почему Шани чувствует себя так странно, словно генетически наследуемая жажда никуда не делась, но лишь возросла в разы?
Как ей жить — с отзвуками ломающихся костей и очумевшего желания вцепиться прямо сейчас в чужое горло — только вот укусом или поцелуем?
Поцелуем, наверное.
У неё не было секса уже целых два месяца (неслыханный срок, детка), а её постель отчаянно пустует с тех самых пор, как они разминулись с Джин — всего пара недель чувственно-жарких отношений, десятки поцелуев, яркий секс под наркотических делирием вперемешку с бушующим ритмом разгорающегося желания близости, и Шани вновь остаётся одна, чтобы пока что не успеть ни с кем переспать, хотя очень даже хочется. Так что её хотелки не имеют никакого отношения к обычному голоду, нет, это совершенно иное.
И кто ей помешал переспать с кем-нибудь в том клубе?.. Она же плыла среди ревущей толпы на танцполе, абсолютно точно развратная и горячая, та самая однодневка, тусовщица на одну ночь, чтобы потом флиртовать сквозь десятки тысяч миль: «почему не звонила, Шани? я скучаю».
Вся проблема в том, что она собирается остаться здесь подольше — сиять хаотично-лихорадочным солнцем в объятиях женщин (или мужчин? или и тех, и тех), сверкать искренней белозубой улыбкой (это не кровь на клыках, глупенький, я просто ела вишню), мерцать королевой танцпола (в моем теле нет костей, я — пылающая золотом волос и глаз змея с тонкой чешуей вечно весёлой оболочки).
Вседозволенность. Именно вседозволенность, пряный дым наркотика и подступившая к мыскам кроссовок ночь заставила Шани угнать чужую тачку. Автомобиль Ника, если быть точнее, но действительно стоящих оправданий у неё нет — она просто хотела это сделать, в её поступках нельзя искать особого смысла; хочет — творит, хочет — вытворяет, кто посмеет ей запретить этот сумасшедший забег ради мимолетного кайфа от встречи с приемным отцом, пускай даже таким экстравагантно-плохим способом?
Верно, во многом из совершенного виновата ночь — именно в ней раскрывается истинная суть вещей, под покровом тьмы обнажаются чужие души, и творится настоящая магия. Но в её поступках совершенно нет логики, не кроется никакой магии и нет мистической подоплеки, но кто помешает Шани её создать?
Правильно, совершенно точно никто. Будет только так, как она захочет и никак иначе, ведь в противном случае — в чем вообще смысл?
Шани напряженно запускает руку в собственные волосы, путаясь пальцами в кудрях и почесывая острыми ногтями зудящей нервной чесоткой висок. Когда-то давно она даже мучилась мигренями и головными болями, но сейчас — сейчас она мучается их отсутствием.
Или нет? Ник — та ещё головная боль, как бы она старалась об этом не думать.
Шани вжимает педаль газа в пол и смаргивает с глаз мутноватую плёнку стекающего дыма и быстро, скользящим ломким движением облизывает нижнюю губу, закусывая её зубами (чрезвычайно сексуально, но если закусить верхнюю — будет в пять раз смешнее, маленький бобёр).
Пальцы, ранее ломко подрагивающие из-за наигранно-театрального опьянения, неожиданно крепко вцепляются в кожаный руль, уверенно управляя машиной, хотя Шани не ездила самостоятельно около года — она прекратила водить автомобиль после того, как едва не разбилась в чёртовой аварии, не справившись с управлением и едва не отправившись в весёлый полет в кювет, но все обошлось, а ей отчего-то перехотелось садиться за руль пьяной, но чем черт не шутит?
Да, детка, чем он не шутит? Ты же любишь подобные славные развлечения, в чем твоя проблема сегодня?
В салоне автомобиля жутко душно, её с ног до головы обволакивает горячий воздух с цепким ароматом пряного мужского парфюма; гудящую мерную тишину яростной поездки рушит её тяжёлое прерывистое дыхание, будто Шани снова убегает и очень боится обернуться назад. Но ведь так оно и есть, если подумать — она делает именно это, бежит и скрывается в попытках оттянуть неизбежное, опять пытаясь скрыться от своего прошлого в очередной раз, но вместо этого снова и снова расчесывает старые гнойные нарывы, чтобы добраться до справедливости и правды, потому что их так мало в обычной жизни, что это способно довести до слез даже её, девочку-конфету, девочку-праздник.
— Блядь!
Шани резко выворачивает руль и сбрасывает скорость, когда находит взглядом спидометр, а следом замечает отметку топлива в баке. Её мгновением прошибает ударом холодного тока, хотя в тачке все так же жарко — Шани встряхивает волосами и забрасывает их за спину. Только полные идиотки угоняют автомобили с практически пустым баком, и теперь — она одна из немногих дурочек, которые совершали подобную глупость. Не то чтобы Шани когда-либо считала свои умственные способности высокими, но настолько тупой быть она не могла. Или могла?
Машина тормозит медленно и беззвучно, пока Шани заворачивает к обочине и… черт побери, смеется.
Шани запрокидывает голову назад и заливисто хохочет, будто хмельная текила циркулирует по венам вместо крови, а глотку щекочут пузырьки от шампанского; она ведь не дура — осознает, что ей крышка.
Ник обожает тачки. Ещё тогда, в далёком две тысячи шестом, когда он от нечего делать учил её водить, даже тогда Шани помнила любовь Ника к машинам (их он любил даже больше, чем её саму). Он относился к ним не в пример бережнее, чем ко всему остальному — например, однажды он разбил телефон об стену, но Шани никогда не помнила, чтобы Ник, например (не дай боже!) небрежно припарковался. Так что да, она все равно что дёргала тигра за усы, но само ощущение — жутковатая притягательность последующего общения и первая встреча после столько долгой разлуки, все это затмевало в мыслях Шани все препятствия.
Стоило подбросить монетку, чтобы привести себя в чувства, но из денег у неё была только кредитная карта и пара долларов где-то в сумочке, которую Шани прицельно швырнула на бардачок. Она перегнулась через сиденье и нашарила рукой свою же блестящую сумку, подтягивая ближе к себе и на ощупь пытаясь найти пачку с сигаретами. А найдя, тут же сунула тонкий фильтр в рот и вальяжно прихватила зубами, пока выискивала зажигалку среди чеков и документов.
— Да блять, — Шани, спустя минуту, все же умудрилась полноценно закурить и расслабленно откинулась на сиденье, вжавшись затылком в мягкую обивку.
Глушить мотор она так и не стала, но вместо этого, пораскинув мозгами (или их остатками) заблокировала двери, продолжая мрачно курить. Серые хлопья пепла падали ей прямо на платье и ноги, откуда Шани их раздражённо стряхивала, пачкая пальцы в серебре остывшего огня. С каждым мгновением ей становилась все жарче и жарче, ночь душным одеялом кутала тело в кокон духоты, пока Шани все-таки не стащила вниз кружевной ворот, обнажая гладкое белое горло.
