Вышла луна. Вдруг решили искупаться в последний раз. Надя ловко и красиво убрала косы вокруг головы и, войдя в воду, поплыла. Она понимала, что Федька ею любуется, ей хотелось произвести на него ещё большее впечатление – нырнула, но больную ногу в холодной воде свело судорогой, и стала Надя тонуть. Федька сначала ничего не понял, но когда на серебристой поверхности озера девочка не появилась, он, страшно замычав, бросился в воду. И раз, и два, и три нырял он, в ужасе шарил по илистому дну. Нади не было, он выныривал, что-то выл и нырял вновь. Петя инвалид ничем не мог помочь, только что-то кричал Федьке, который его не слышал.
Когда Федька, наконец, нащупал на дне тело девушки и, задыхаясь, подтащил её к берегу, уложил на песок, то понял, что Надя не дышит. Федька наблюдал как-то, как взрослые спасали утонувшего мальчика, и решил, что ему нужно действовать также. Он бил Надю по щекам, растирал ступни, приподнимал её, кладя на колено, чтобы избавить лёгкие от воды, и вдруг закричал ей громко и отчётливо: «Надя! Надя! Надя!», не удивляясь совсем, что заговорил. Надя шевельнулась, задышала, приходя в сознание, а Федька от счастья заплакал, стал гладить её мокрые волосы, щеки, беспрерывно повторяя: «Надя! Надя! Надя!»
Странная Зина
Описываемые события происходили в те дивные времена, когда у людей на балконных верёвках сушились стираные полиэтиленовые мешки, а некоторые граждане умудрялись даже зашивать прохудившиеся. В морозную зиму народ этой удивительной страны вывешивал за окно авоськи с суповыми наборами, с трудом добытыми пельменями и тощими курицами. Сообразительные вороны совершали нападение на продуктовые запасы и нарушали их целостность. Такое весёлое было времечко.
Зину считали странной. Потому что была она очень доброй, а когда вокруг полно зла, к нему привыкают, и добро начинает вызывать раздражение. Вот, если немножко, то ещё можно, а когда слишком, то глупостью попахивает. Ведь любой человек, следуя элементарному инстинкту самосохранения, должен вначале думать о себе, а потом о других. У Зины всё было наоборот: она всех жалела, в любой момент готова была обнять и прижать, накормить и выслушать, поддержать и успокоить.
А жалеть и поддерживать надо было её – ни кола, ни двора, ни мужика, ни детей. Комната, в которой она жила, была похожа на кабину лифта. Крохотное окно, выходило во двор с кошками на заборах и гаражных крышах. Кошек было чёртово количество, и все бесприютные, никому не нужные, а, значит, охваченные Зинкиной любовью.
Она варила кашу беспризорной орде, поливала комбижиром и выносила в алюминиевой кастрюльке. Угощение раскладывала в кошачью многоразовую посуду – консервные банки.
О Зинкином возрасте никто ничего не знал, это никого, в общем-то, и не интересовало. Жила себе и жила…
Однажды случилось событие, удивившее весь двор. У Зинки завёлся жених. Героем её романа стал изгнанный кем-то на улицу за пристрастие к спиртному мужичонка, который уже не единожды ночевал во дворе на скамейке, укрывшись мятым пиджаком.
Когда Зина выносила котам еду, он просыпался, и, с трудом разлепив глаза и сфокусировав взор, наблюдал за заботливой женщиной. Эти наблюдения привели к непоколебимому выводу – она прекрасна! Зинка словно услышала мысли отдыхающего на скамейке, и вынесла ему бутерброд с любительской колбасой. Такого понимания дядька давно не испытывал, а знавал он, сирый и несчастный, от женщин, в своей жизни только упрёки да шантаж…
Стал он за Зинкой ухаживать и говорить всякие приятные слова, что-то типа «красивше вас, Зинаида, я женщин не встречал! А уж в отношении доброты, я просто испытываю потрясение”.
Зина расцветала на глазах. Во двор стала выходить не во фланелевом халате и видавшем виды фартуке, а в платьях, да всё в разных. Поскольку было их пять, то получался недокомплект «неделька», но пока надевалось последнее, первое из мужской памяти должно было уже стереться. На это и был расчёт. Зинка, конечно, опасалась, что мадам выбросившая мужичонку на улицу, одумается и заберёт назад утраченное. Но никто за мужиком не приходил. Звали героя Зинкиного романа Колей, и приятное знакомство стало плавно переходить в любовь. Она выплывает из подъезда, а он уже сидит на скамейке с букетом надёрганной на соседской клумбе оранжевой календулы. И не было для Зины ничего на свете лучше этого букета, поскольку ей вообще никто и никогда никаких календул не дарил. И не календул тоже. Ни разу.
В течение дня Николая не было, он куда-то уходил и что-то, видимо, делал, поскольку на скамейку возвращался навеселе. Зина была занята работой на почте. Когда утром она, выглядывая в своё окошечко, видела Колю, сердце ёкало от радости. Жених был на месте – никто не забрал, никуда не стащили. Надо было что-то делать. Пока она думала, решение пришло само. Коля, расшаркиваясь и извиняясь, словно датский принц, спросил, не будет ли она так добра, чтобы позволить ему у неё умыться. Забрезжил кульминационный момент их платонических отношений. Заботливая Зина устроила Коле банный день, договорившись с соседями по коммуналке. Пока Николай целый час вспоминал былое во вспененной ванне, Зина, смущаясь, пробежала по соседям и набрала чистой одежды, которой ей не могли не дать, помня о её щедром сердце. Искупанный и переодетый Николай стал выглядеть вполне прилично и даже хорошо.
В аккурат к его выходу из ванной на столе в Зинкином лифте уже дымилась варёная картошка, на тарелочке красовалась жирная селёдочка в прозрачных колечках лука и стоял, привлекающий к себе особое внимание, шкалик водки. Увидев такое к себе расположение, Николай понял, что именно так выглядит счастье. Жилплощадь, конечно, оставляла желать лучшего, но лифт был лучше скамейки. Всё необходимое в нём для полного благополучия имелось – диван, стол, два стула и старый изъеденный жучком комод. Наряды Зинкины висели по-простому на гвоздях, вбитых в белёную стену.
Николаево сердце дрогнуло, и он тут же предложил Зинке свою отмытую руку и пронзённое стрелой нетрезвого амура сердце. А чего тянуть?
Зинка долго размышлять себе не позволила, с ответом не тянула и отдала свою девичью честь тут же на протёртом зелёном диване.
И потекли счастливые денёчки. Стал Коля жить в добре и холе, как все нормальные люди. Расслабился на всем готовом, Зина на работу не гонит, даже не спрашивает, что её мужчина умеет делать. А он, как-никак, фрезеровщик второго разряда. Правда был он полгода назад изгнан с завода за систематические прогулы и пьянки. Утром Зина вставала, готовила кошкам размоченный в молоке хлеб и несла во двор, а Коленьке ненаглядному жарила яичницу с колбасой, варила кофе и бежала на работу. Почтовый работник – должность ответственная, особенно когда приходила пора разносить пенсию. В эти славные дни у неё получалась прибавка к жалованью, потому что каждый пенсионер совал ей в кармашек то рубль, то два. Зинка оправдывала ожидания, поскольку к вечеру бежала в магазин за чекушкой, чтобы порадовать любимого. А он радости не скрывал.
Усиживал он родимую быстро, крякая после каждой рюмки как-то по-особенному – громко и с наслаждением. Потом пускался в долгие разглагольствования за жизнь и засыпал, разбросавшись на диване так, что Зинке и пристроиться было негде. Она сидела на табуретке, поджав ноги, и любовалась своим счастьем, которое, как известно, может иметь различные формы. Ей Колькины формы очень нравились.
У Зинки ещё до Коленьки поселилась кошка подкидыш – серый уличный кошмар. Кошка по кличке Мышка. Дворовые коты имели обыкновение размножаться часто и бесконечно. Вышла Зинка с обычной своей кормёжкой, а к ней навстречу крошечный облезлый заморыш. До того маленький, что несчастное создание скорее было похоже на мышь. Полудохлый котёнок проживал в подвале, но почти никогда не успевал поесть. Пока выберется из пыльной темноты, консервные банки уже пусты. Дрогнуло доброе Зинкино сердце, забрала она эту дохлость к себе в кабинку – фактически подарила кошке жизнь.
