– То есть, во-первых, нас надо перепрятать. Во-вторых, только вместе?

– Да.

– Ну, так прячь, чего ждём?

– Перенос не отработан…

– Слушай, а можно в процессе транспортировки меня чуток подчистить? – не стал я дослушивать о проблемах переноса.

– В каком смысле?

– Удалить бесполезную память.

– Не знаю, нет времени. Да и уверенности, что после подобных процедур Вы все еще будете собой, тоже нет. А вот опасения, что это вообще угробит всю затею – есть.

А счастье было так возможно… впрочем, нет никакой уверенности и в том, что потеря памяти о ней, сделала бы меня счастливым.

– Антон, мне, если честно все равно! Делай, что считаешь нужным. Удиви меня, так сказать.

Я усмехнулся. Улыбка наверняка получилась грустной. Ну, так и послесмертие у меня какое-то пока не сильно веселое.

Нет, самоубийство – чушь. Я бы не стал бросаться под колеса автомобиля, подвергая прочих опасности. Есть варианты гораздо более простые и, как ни странно, более эффективные.

– Так что там с идеями? Помощь нужна?

– Нет. Я займусь подготовкой. Просто ждите меня здесь.

Юное дарование у нас ещё и шутит.

Принять душ? Не принять? Однозначно принять. Впереди, как-никак, трудный путь. Легкие моей кармой почему-то не предусмотрены.

За окном шелестел листвой дождь. Звук беспрепятственно проникал в комнату через распахнутые створки оконной рамы, блуждал по помещениям квартиры, вплетаясь в щелканье механизма настенных часов. Баюкал неугомонную секундную стрелку, словно не желающее спать дитя.

Вика закончила мыть посуду, насухо протерла ее полотенцем и расставила по местам. Я не мешал. Как и не пытался понять, кому может понадобиться порядок в квартире, которая перестанет существовать, лишь только моё сознание покинет эту виртуальную нишу. Антон предупредил о десятиминутной готовности. И мы готовились: слонялись по квартире призрачными тенями, фиксируя детали и раскладывая их, словно пасьянс, по полочкам собственной памяти.

Порой, Вика останавливалась и долго смотрела на меня. Очень внимательно вглядывалась в лицо, будто старалась запомнить каждую крохотную складочку, каждую морщинку. Я не отводил взгляд. Когда-то я тоже так смотрел, но не на неё. Ловил малейшие изменения в изгибе губ. Изучал крохотные тени у глаз. Это было очень давно. И дело даже не в том, что прошли годы. На самом деле прошла жизнь. Нелепая и веселая, грустная и бесшабашная – вся. Теперь я это наконец-то осознал. Той жизни больше нет, как скоро не будет и этой. А время для смерти по-прежнему не наступало.

Нервничал ли я? Скорее всего, нет. Хотелось грустить, как бывает, когда покидаешь компанию приятных попутчиков на своей железнодорожной станции. Возможно, продлись путь, и кто-нибудь из них разлил бы томатный сок на мои любимые шорты. Или я бы сказал какую-то обидную глупость… Не важно, чтобы случилось. Но на том отрезке пути, который мы проехали вместе, нам было хорошо и уютно. Тепло. И незачем тащить их за собой, словно багаж, в неопределенное будущее. Всему своё время и место. Пусть они остаются в светлом прошлом, улыбающиеся и счастливые. Пусть память о них греет и радует даже в самые холодные ночи.

– Готовы?

Наверное, в такие моменты разумно еще раз взвешивать все «за» и «против». Вновь мысленно пробежаться по цепочке грядущих событий в поисках слабого звена. В конце концов, попросить еще время на раздумья или отказаться вовсе…

– Да!

– Даю десятисекундный отсчёт.

Я улыбнулся в ответ.

– Десять.

Прощай прошлая жизнь…

– Девять.

Простите меня все, кому причинил боль…

– Восемь.

Прости и ты, как я тебя прощаю…

– Семь.

Будь счастлива…

– Шесть.

Люби и будь любима…

– Пять.

Прощай жизнь в виртуальной квартире…

– Четыре.

Спасибо за все Антон…

– Три.

Здравствуй новая жизнь!

– Два.

Я буду жить вечно!

– Один!

Вспышка. Веки сомкнулись, непроизвольно защищая одно из основных чувств от возомнившего себя оружием света. Секунда, другая… Темнота и неизвестность – убойный коктейль из двух компонентов. И достойный эпилог долгого разговора о непредсказуемости последствий не откалиброванного переноса сознания.

Любопытство вынудило приоткрыть глаза. Не каждый день приходится менять среду обитания столь кардинальным образом. Вначале слегка, в надежде уберечь зрение при помощи ресниц, а затем, когда опасения уступили свои позиции недоумению, полностью. Ничего не изменилось. Я, определенно, выполнил все необходимые манипуляции, которые свойственны нам с рождения – широко распахнул глаза… Затем повертел головой, пошевелил руками и ногами – безрезультатно. Тьма – густая однородная субстанция без единого проблеска. Та самая, которая когда-нибудь станет основополагающей для появления света. Но не сейчас. Все мои попытки, осмотреться, осознать, где я, да хотя бы просто пошевелиться были напрасны. Как можно осмотреть то, что не имеет границ? Ощутить движение тела, которое растворил в себе непроглядный мрак? Я сам фрагмент этой субстанции, крошечная частица чего-то безгранично большого, не поддающегося определению. Что же я теперь?

Прежде, чем разум позволил истеричным мыслям поработить себя, в глубине всеобъемлющей тьмы зародилась искра. Точка света в безграничном океане. Она сразу же привлекла к себе внимание. У пребывающего на грани адекватности разума появился ориентир. Точка росла, стремительно расширяясь в пространстве. Что-то приближалось. За секунду до того, как я успел ощутить испуг, на расстоянии вытянутой руки вынырнуло оно – бледное, исходящее внутренним светом лицо, которые обрамляли волны колышущегося во тьме капюшона. Движение черных лоскутов материи на фоне окружающего мрака, удавалось различить скорее при помощи воображения, чем разглядеть благодаря зрению. Само существование моих глаз в данный момент было настолько же спорным, насколько очевидным был факт наличия на презревшем тьму лице одинокого зрительного органа. Материя колыхалась, искажая границу фосфоресценции. Единственный глаз сверлил меня с упорством буровой установки.

– Где он, смертный? Где мой ворон?!

Теперь я знал, как звучит голос моего личного кошмара. Словно наждачная бумага царапает барабанные перепонки. Будит своим скрежетом бесконечный, необузданный ужас в душе. Пробирает морозным трепетом до самых отдаленных уголков поглощенного тьмой тела.

Вопль, пока ещё безмолвный, но хорошо знакомый по многочисленным пробуждениям в пылу ночных кошмаров, родился в истерзанном страхом сознании. Клокочущей волной рванулся из груди наружу и захлебнулся в хлынувшем навстречу мраке.

Горка окурков возвышалась над краями пепельницы. Обугленные фильтры будто цеплялись друг за друга, стремясь удержаться на вершине.

Рука ткнула очередной огрызок сигареты в термостойкий пластик. Пальцы упали на клавиатуру. Пробежались по клавишам, набирая проверочную комбинацию, щелкнули по кнопке «Enter». Экран монитора старательно отобразил все действия процессора, строку за строкой и поделился результатом: «несоответствие не обнаружено». Пальцы отстучали хаотичную дробь по столешнице. Скрипнуло пластиковыми колесами офисное кресло, перемещая оператора к соседнему терминалу. Вновь перестук клавиш, «Enter». Машина выдала на экран исходный код Среды. Человек сдвинул оба монитора. Система отказывалась находить ошибку, но это не значит, что ее нет. И если машина может себе позволить роскошь – отказать, то человек не мог и не хотел.

Антон мял в руке очередную сигарету. Организм давно уже пресытился никотином, окурки в пепельнице крупнели с каждым часом. Если так пойдёт и дальше, то вскоре сигареты будут попадать в могильник сразу из пачки, минуя рот курильщика. Ошибка, которую обнаружил юноша, была незначительной. По крайней мере, на первый взгляд. Но она была, а система почему-то отказывалась ее находить. Глаза метались от экрана к экрану, «вручную» сверяя вязь символов разработанного им обновления с действующим кодом Среды. Цифру за цифрой, букву за буквой, строку за строкой…