– Не отдали…
– Да. К тому моменту он уже был заморожен в криогенной камере.
– Ты ещё разрыдайся, – вспылил я, – разговаривали бы мы сейчас с тобой, если б отдали. Эх, тискал бы девственниц в чертогах Одина.
Звук, который с одинаковым успехом интерпретировался, как всхлип и как старательно подавленный смех, звучал слишком далеко, чтобы в нем окончательно разобраться. А мысли продолжали крутиться вокруг одноглазой физиономии сурового северного бога. Подсознание старательно сигналило о какой-то связи. Но о какой?
– Дальше-то что?
– Она приходила в институт, как на работу. Руководство во избежание лишней огласки, решило проблему…
– Чего?!
– Нет, нет. Не подумайте. Ей просто выдали другой, потерявший потенциал мозг.
Вот же настырная.
– Мертвый что ли?
– Да.
– Ещё что-нибудь было в твоем файле?
– Не в моем, а в Вашем. Помимо прочего, она аргументировала необходимость полной кремации Вашим обещанием.
– Обещанием чего?
– Совместной следующей жизни.
Солонки, сахарницы. Я уже смирился с тем фактом, что мой разум и до аварии был не совсем адекватен. Характер поступков, память о которых успела восстановиться, мало соответствовал понятию человек разумный. Скорее уж человек эмоциональный. К тому же я не сомневался, что автокатастрофа и последующая многолетняя заморозка не способны были улучшить мои показатели. Но, в действительности все оказалось гораздо интересней. Очередной постулат о притяжении противоположностей, оказался не про меня. Точнее не о нас. Судя по последним данным, мы оба были одинаково чокнутыми.
Что касается обещаний, то она действительно могла заполучить любое. Несколько раз я отказывал, собирал всю свою волю в кулак и говорил нет, тщательно пряча взгляд от блеска ее насмешливых глаз. Говорил, а затем мучился сомнениями: может все же стоило уступить, согласиться?
Встретиться в следующей жизни, было моей идеей. Не потому, что я верил в существование какой-либо жизни после этой, в которой меня угораздило быть все время на второстепенных ролях. Вера не причём. Все дело в надежде. Именно она, словно ядовитая гадина, свила свои кольца там, где, казалось, кроме как для разочарования не было более места. А вот, поди ж ты, нашла. И не оставляла меня ни на секунду, пичкая разум нелепыми бессмысленными идеями. Наподобие той же кремации, прах после которой предполагалось развеять над комплексом Ниагарских водопадов. Интересно развеяла? Или, как всегда, поступила по-своему и воткнула урну с моими останками где-нибудь рядом с прахом любимой кошки?
Даже победа в споре о том, кто из нас распрощается с той жизнью раньше, не добавляла особой радости. Впрочем, можно ли считать моё нынешнее состояние окончанием жизненного пути? Или же она добилась своего, и я буду жить вечно? По этому поводу мы тоже часто сталкивались лбами. Как будто обычных человеческих бордюров для спотыкания нам было мало. Я не желал вечной жизни, а она никак не могла понять, что мне не требуется бессмертие. В ее симпатичной головке почему-то совершенно не укладывалось понимание того, что вечность без неё – это слишком долго. Смешно, как будто у кого-то из нас было право решать.
Антон молчал. Возможно, ушёл, а может по-прежнему, плетёт паутину программного кода виртуального ангела. За окном продолжал полыхать с голодной яростью небесный огонь. Словно ненасытные молнии, утоляя голод, собирались выжечь кислород из атмосферы напрочь.
Я заглянул на кухню. Вика мурлыкала у засыпанного мукой стола. Яркое весеннее солнце щедро делилось светом сквозь оконное стекло. Этого стоило ожидать. Виртуальный карман, ставший нашим домом, принадлежит уже не только моему разуму. А насколько моим остаётся сам разум?
Глава 8
Утро. Птичий щебет и яркое солнце. Чьё настроение отражала весенняя атмосфера за окном сегодня, пока что было неясно. Вика плескалась в душе. Я рассматривал трещины на потолке. Как оказалось, подсознательно разум творил гораздо эффективнее, чем под влиянием моих старательных усилий. Однако, какой-нибудь мастер внутренней отделки со мной бы не согласился. Кто же так творит? С трещинами, потертостями, паутиной в углах… но, меня подобные детали интерьера только радовали. Сознание оживало, добавляя крохотные черты уюта в общую картину нашей обители. На подоконнике появилась маленькая иконка. Такая же, с маминой подачи, сопровождала меня во всех поездках. Глядя на неё тогда, я чувствовал и верил, нет, ни в Бога, а в силу материнской заботы. Во что верить теперь я ещё не решил.
Моё существование, бесспорно и это определенно привело бы Декарта в восторг. Уж чему-чему, а мыслительному процессу кардинальность постигших меня изменений не мешала ни сколько. Возможно, даже наоборот – стимулировала. Но извечный вопрос: что дальше, – совершенно не давал покоя и не позволял насладиться безмятежностью цифрового послесмертия.
Я уже выяснил у Виктории, что никаких порочных связей между нами никогда не было. Программа и без того с трудом поддерживала сознание «на плаву». Размороженный мозг все больше спал, чем бодрствовал. И преимущественную часть моих воспоминаний из виртуальной жизни Вике приходилось моделировать самостоятельно, опираясь на слабо достоверный источник информации – сновидения. Она находила след самых сильных эмоций в сознании и разматывала их словно спутавшиеся в клубок рыболовные сети. Извлекала в качестве улова разрозненные фрагменты памяти и старалась вернуть их на место. К сожалению, руки, которые имели доступ к моему мозгу ранее, были не столь заботливы и, продолжая рыболовную аналогию, кромсали «путанку» без зазрения совести.
Вике пришлось изрядно потрудиться, восстанавливая связи между фрагментами растерзанных в клочья воспоминаний. Поскольку мы и есть совокупность наших поступков, мыслей и эмоций, которые хранятся в памяти и словно скелет несут на себе прочие составляющие нашей личности. Структуру моей сущности приходилось собирать буквально по крупицам. Что-то она ошибочно моделировала сама, что-то неправильно сводила в единый компонент из разрозненных осколков… А что-то осознанно использовала в качестве наживки, не делая реверансов в сторону рамок приличия. Программа получила задачу и не церемонилась с выбором средств из щедро предоставленного Антоном арсенала. Что и породило эпизоды ложной, вызывающей краску на лице, памяти. Но в целом, метод проб и ошибок дал положительный результат, и я был безгранично за это благодарен.
– Надо поговорить, – ворвался в размеренное утро голос Антона.
– Говори, раз надо.
– У нас проблемы!
– Тоже мне новость.
Я прикрыл глаза, свет яркого солнца пробивался даже сквозь сомкнутые веки.
– Тебя, Вас… Ваш мозг признали бесперспективным!
– Списывают?
Глубоко внутри я и сам удивлялся собственному равнодушию. Впрочем, память хоть и вернулась далеко не вся, но и того, что удалось вспомнить, с лихвой хватало для безразличия.
Бесперспективный… Мне знаком этот термин. Когда-то я объяснял ей, что наши отношения бесперспективны, они не развиваются, у них нет будущего. А у меня, в связи с этим нет желания стараться. Замкнутый круг. Иногда…
– Да. Бесперспективные образцы подлежат уничтожению, между прочим!
Вот значит как. Очередная финишная черта.
– Есть предложения?
Антон молчал. А я нежился в лучах виртуального солнца. В ванной комнате перестала шуметь вода.
– Есть одна идея, но вероятность успеха очень низкая, я не готовился в этом направлении.
– А подменить?
– Ваш мозг?
– Ну да, – я пожал плечами.
Почему бы и нет. Однажды они уже проделали эту процедуру, возвращая мои, якобы утратившие потенциал останки.
– Нечем, и времени нет. Да и куда я дену Вику? Она скорректировала свой код под основополагающее сознание – Ваше. Неизвестно что с ней произойдет, если эту связь прервать.
Ну, вот опять. Не обо мне ты печешься, гений цифры, а о своём творении. Впрочем, мне без разницы. Пропал задор. Словно сведения о вероятном самоубийстве, постепенно обретают свое внутреннее подтверждение.
