Секретность. Грифы, печати и обрекающие на всевозможные кары приписки в отношении вероятных нарушителей корпоративной тайны – гирляндами запретов вились вокруг каждой идеи парня. Узнай, руководство корпорации о Виктории, и она не миновала бы этой участи. От одной мысли о том, что виртуального ангела отберут и отправят на доработку кому-нибудь другому, Антону становилось плохо. Расставаться с Викой он не желал, а потому тщательно оберегал тайну ее существования. К счастью, у руководства хватило сообразительности не тушить юношеский пожар созидания своим чрезмерно практичным подходом.

Антон получил доступ к серверам Среды. Одной из заброшенных и практически забытых, но до сих пор пользующейся некоторым спросом. Все эти новые игровые платформы, насыщенные событиями: непрекращающимися войнами, приключениями и загадками, – плодились на рынке услуг со скоростью митоза у новорожденного. И среда первооткрывательница давно утратила популярность. Как и соответствующее оборудование для неполного погружения, на смену которому повсеместно внедрялись Вирт-капсулы.

На заре открытия Вирта, разработчики столкнулись с множеством проблем, которые не способно было решить неполное погружение. Среди них и виртуальное протезирование. Как оказалось, мозг человека, утратившего конечность в реальности, отказывается отращивать ее в Вирте. То есть безногих ногами Среда не наделяла, а если исключение все же имело место, то новообретенные конечности носили характер скорее декоративный. Причина была в первичном сканировании. В связи с чем, в человеческую жизнь вошло понятие страхового сканирования. Ежегодные, а порой ежемесячные или даже ежедневные копии сберегались на специальных серверах и гарантировали страхователю достойное существование в случае наступления страхового случая. А так же гарантировали корпорациям бесперебойный поток пользователей и страховых взносов.

Но, исключения все же случались. Дети, утратившие полную функциональность в реальности, зачастую полностью восстанавливали себя на просторах Вирта. Может быть, благодаря их вере в саму возможность подобного чуда. А может и по другой причине, которую ученым еще только предстояло выяснить. Но не взрослые. И уж тем более не родившихся с нарушением в опорно-двигательной системе. Впрочем, и тут дети своей врожденной непосредственностью порой удивляли и позволяли Среде отрастить им недостающее.

Не знаю, благими ли намерениями был выстлан путь человечества. Но страховое сканирование обеспечило возможность удовлетворительной жизни в Вирте, даже тем, кто вследствие травм и болезней более не мог полноценно существовать в реальности. Но, как оказалось, то, что жизненно необходимо одним, не прочь приобрести за большие деньги и те, у кого в реальности проблем не возникало.

И пока остальной мир по тем или иным причинам всеми силами стремился в Вирт, я греб против течения в надежде отыскать «дырку», способную вернуть меня к жизни вне цифровых казематов.

– Нет, говорить о ней я не буду!

Более категоричным в разговорах с Антоном я еще не был.

– Но…

– Сейчас ты скажешь, что это необходимо для Вики, – перебил я, – жизненно важно для ее развития.

Помолчал. Если бы наш разговор сопровождался визуальным контактом, за эти две секунды Антон успел бы кивнуть.

– Я с этим не согласен.

– Но…

– Ты берешь за основу информацию, искаженную моим сознанием. Интерпретируешь под свою точку зрения и скармливаешь Вике, а она переоценивает ее уже с позиции своих приоритетов. В любом случае первоисточник проходит несколько фильтраций…

– Но, это же прекрасно! – Умудрился все же вклиниться в монолог Антон, – ни о какой копии не может быть и речи. Вика в итоге получает совершенно индивидуальную личность.

– Индивидуальную, говоришь? – Переспросил я, возвращая на стол чашку с недопитым чаем.

Беседуй мы за столиком в каком-нибудь кафе, разговор прервался бы грохотом битой посуды. Но мы жонглируем фактами в моей голове. Хватит с неё погромов. Даже таких крошечных, как разбитая о виртуальную стену чашка.

– Почему именно она? – Нарушил я гнетущую тишину.

Тонкой свистящей струйкой воздуха из пробитого колеса желание порвать эту комнату в клочья вместе со всем ее содержимым покидало меня. Порой я шутил, что у неё разгон от лапочки до разъярённой суки всего три секунды. Она в ответ караулила вспышки моей ярости или ревности, доказывала, что я не лучше. Правда по-прежнему оставалась на ее стороне.

Антон молчал. В комнате вдруг запахло свежестью, словно миновала гроза. Вика продолжала греметь посудой на кухне и увлеченно напевала, старательно добавляя нотки тюремной хрипоты в звонкий голос. Шансон? И когда только успела подхватить эту заразу? Над музыкальным вкусом соседки ещё предстояло поработать.

Вразрез с печальными лагерными мотивами из кухни, за окном комнаты сверкнула молния. Значит, это моё сознание упустило немаловажный момент: греческое «пахну» – это последствия, а не предвестник грозы.

– Антон?

– Я хотел бы напомнить, что не психолог…

– Антон!

– В файле были сведения о возможном самоубийстве.

Спорткар моих эмоций намертво застыл посреди разрушенной трассы у самой кромки разинувшей ненасытную пасть пропасти.

– Подробней?

– Не знаю!

Теперь молчали оба, каждый о своём.

Вспышки молний чередовались с раскатами грома. Даже самый внимательный наблюдатель не смог бы определить первичность яйца или курицы. Последовательность процессов определялась физическими догмами. Отсутствие знаний в этой области компенсировала логика. Но мой разум отрицал законы природы самим фактом своего существования. Какой толк требовать от него запах озона после грозы, а не заранее. Или раскаты грома, как результат вспышки молнии, а не ее причину.

Некоторые из наших разговоров возвращали на место целые кластеры памяти: чувства, события, мнения. Другие не приносили ничего. Затянувшийся спор обещал своим накалом новые забытые впечатления. Антон настаивал на продолжении раскопок моей любовной истории. Утверждал, что слишком рано мы отказываемся от нити, позволившей разбудить сознание после длительной заморозки мозга. Рассуждая о потенциальной пользе эксгумации моих чувств, он даже дал процессу имя, окрестив его «операцией достучаться до мозгов». В памяти всплыл кинофильм с весьма созвучным названием. Главные герои киноленты старались достучаться до небес. Если исходить из того, что финал картины был предопределен трагичностью начала, то концовку смело можно назвать счастливой.

Антон, по-видимому, прав. Но я все никак не мог разобраться с собственной позицией по отношению к главной героине своего прошлого. Почему-то мне казалось, что обязательно должна существовать ярко выраженная грань между черным и белым. Но, как это ни печально, желания не всегда соответствуют действительности. В моем случае действительность сильно мне задолжала.

– Допустим, – вернулся я к разговору, – причём здесь…

– Она приходила!

Уверен, мне и раньше случалось путать солонку и сахарницу. Ошибаются и удивляются все, даже те, кто об этом ничего не помнят. Отсутствие прошлого позволяло моему настоящему избегать капканов чрезмерной убежденности. Дарило новизну в каждом самом крошечном открытии. Разве что чувство «déjà vu» быстро старило наивность моих восторгов от сюрпризов.

– Когда? И куда?

– В институт нейробиологии, – непоследовательно ответил юноша, – до и после похорон. Точнее кремации.

– Кремация, тоже похороны, – машинально поправил я.

Дозирует он, что ли информацию этот юный не психолог.

– Ну, не тяни, приходила и что?

– Хотела забрать Вас… точнее тело.

– Да, что ж ты такой мнительный. И?

– Поначалу не отдали. Точнее отдали все, кроме головного мозга. Но она каким-то образом узнала и вцепилась в институт мертвой хваткой…

Каким-то образом… Ничего удивительного. Забрать тело из института нейробиологии, который не занимается лечением пациентов, но интенсивно изучает нервную систему человека. Уточнить, как я, точнее мои останки, там оказались. Услышать о завещании,… кстати, мне ли принадлежит авторство этой гениальной идеи? Или руководство корпорации подсуетилось задним числом? Берём одну врожденную недоверчивость, одного патологоанатома и один слегка разукомплектованный труп, смешиваем и, вуаля – коктейль разъяренная бестия готов.