Выйдя из кофейни, я облегченно выдохнула: он был прав, ярость больше меня не наполняла, и я почувствовала, как сжимавшие мою грудь тиски ослабли.

***

Дима лежал в гостиной перед телевизором, растянув ноги на пуфике. Я наблюдала за ним, прислонившись к дверному косяку, он был весел и безмятежен. Почувствовав мое присутствие, он обернулся и, помахав мне рукой, бодро произнес:

– С возвращением, дорогая!

Я улыбнулась и опустилась на диван рядом с ним.

– Ты выглядишь уставшей, – обнял меня он.

– Сложный день, – вздохнула я и положила голову ему на плечо.

– Как насчет всякой дряни и хорошего сериала? – он протянул мне чипсы.

– Отличная идея!

Мы смотрели «Игру престолов»2, как пара подростков громко смеялись отпускаемым друг другом шуткам, поедали снеки и держались за руки.

– Хорошо, что у тебя нет драконов, а то от бедной Наташи осталась бы сегодня только горстка пепла, – смеясь произнес он.

– Не могу сказать, что меня бы это расстроило, – небрежно бросила я, устраиваясь на подушке поудобнее.

– А что бы стало со мной?

– Ты бы уцелел. Огонь не может убить дракона, – запуская свои пальцы меж его, произнесла я.

Он довольно ухмыльнулся и коснулся своими губами моих губ.

Сегодня мне было хорошо рядом с ним, и я его любила. Вчера забылось, а завтра еще не существовало.

Качели в моей жизни продолжались, и я чувствовала, что меня скоро укачает.

«– Опять он тебя ударил, да? Да что же это такое, никак неймётся ему! – вздыхала тетя Надя, прикладывая лед к маминой губе.

– Да я сама виновата, полезла под горячую руку.

– Ой, ничего не говори, и я такая же была, пока мой не издох, царствие ему небесное, – перекрестясь, горячо произнесла соседка, – ведь сколько раз себе говорила, ну не лезь ты, Надя, не лезь, нет, все равно на рожон иду.

– Вот о том я и говорю. Сами виноваты, а потом сидим тут, плачемся.

– Дуры-бабы, что с нас взять. Ну да ладно, утечет вода, не оставит следа.

Подслушивая такие разговоры на кухне, я все больше убеждалась в нормальности нашей жизни, принимая, как неотложную истину, неизбежность насилия и нашу вину в этом. Способствовали тому и постоянные увещевания мамы, что у нас все хорошо. Вот только я никак не могла понять, почему мне так страшно находиться в этом «хорошо». Я боялась до дрожи пьяного отца и ненавидела за то, что он избивал маму. Что-то внутри меня продолжало сопротивляться кроткому восприятию насилия, и я постоянно металась, не зная, к какой гавани пристать: довериться своему внутреннему ощущению о неправильности происходящего или довериться взрослым, которые должны были вести меня и оберегать.

Я не понимала мир, и мир не понимал меня. В детском саду дети отказывались со мной играть, потому что у меня были странные игры. «Сами вы странные», – думала я, глядя, как они от меня шарахаются. В моих играх не было счастливых семей. Вернее не так, были счастливые семьи в моем понимании. Где папа бил маму, родители били детей, и у них было все хорошо. В разыгрываемых мной сценах всегда были одиночество, боль и страдания. Я играла жизнь, которую видела, выхватывая из нее все самое жестокое, потому что именно это казалось мне правильным. Маме было некогда вникать в мои игры. Тем более, играла я всегда очень тихо или про себя, чтобы не нарушать покой отца. Она лишь однажды заметила, как я бью куклу.

– Юля, нельзя так, – сказала она мне, – кукле очень больно.

– Но тебе же тоже больно, когда папа тебя бьёт? – хмуро ответила я, не понимая, почему мою игру прерывают. – Вот и кукла пусть страдает.

– Дерутся и обижают других только плохие люди.

– Значит, папа плохой?

Мама тяжело вздохнула и твердо произнесла:

– Нет, папа хороший и он нас любит.

– Если он хороший, тогда почему он тебя бьет?

Она долго объясняла мне, что у нас хорошая семья, а папа просто не всегда может держать себя в руках, он ошибается, и мы должны любить его и прощать, помогая ему бороться с пороками. Я сосредоточенно слушала путаные мамины объяснения, все больше хмуря брови.

Из всего этого я сделала только один вывод: играть в такие игры нужно так, чтобы мама не видела».

***

Я приоткрыла глаза. Он стоял спиной ко мне, застегивая запонки на своей белоснежной рубашке.

Я потянулась на кровати, широко зевнув.

– Проснулась, соня? – улыбнулся он и присел на край кровати.

– Еще не до конца, – нежась в постели, прошептала я.

Его губы страстно коснулись моих в пробуждающем поцелуе, и я ответила ему тем же, охватив руками его шею.

– Я уже должен идти, дорогая, – нехотя отстраняясь, произнес он.

– Может, ты немножко задержишься? – пробежав пальчиками по его груди, кокетливо предложила я.

– Сегодня не могу, у меня важное совещание перед предстоящей командировкой, – он чмокнул меня в лоб, – я обещаю вернуться пораньше, – он разгладил смятый край простыни и, прежде чем уйти, произнес: – Я люблю тебя.

– И я люблю тебя, – с тоской посмотрев ему вслед, проговорила я.

Я сбежала в гостиную, сладко потягиваясь. Наташа вежливо со мной поздоровалась и, накрыв завтрак, поспешила удалиться. Конечно, я извинилась перед ней за тот брошенный стакан, но после случившегося она меня старательно избегала. Мы и раньше относились друг к другу с холодным терпением, а сейчас вообще практически не соприкасались, благо, наш большой дом это позволял.

Прошло уже две недели, а в «Пироге» после того разговора с Сергеем я больше не появлялась. Мне стало легче дышать, а муж был как никогда мил и обходителен, мы снова переживали светлые дни нашей любви, воскрешенной, словно феникс. Прошлое отлично прячется в чулан: если завалить его получше коробками, набитыми доверху тяжелыми вещами, то о нем на какое-то время можно забыть, и сейчас я жила своим счастливым настоящим.

Ожидание возвращения Димы в хорошие дни было утомительным. Все обязанности выполняла Наташа, моей главной задачей было ей не мешать, и я бродила по нашему огромному дому, как забытое привидение. Я включала везде свет и открывала шторы, стараясь сделать его хоть немного жилым. Это до жути раздражало Наташу, она всегда старательно выключала зажженный мною свет, а я включала опять, наше молчаливое противостояние могло продолжаться весь день.

Этот дом всегда казался мне слишком большим для нас двоих, пустота его огромных комнат меня растворяла, я чувствовала себя в нем неуютно и боялась оставаться один на один с этим пространством. Поэтому мой обход напоминал скорее сухой подсчет комнат, я просто проверяла, чтобы ни одна из них не исчезла.

Два года назад я начинала с цокольного этажа, который занимала прачечная, котельная и спортзал с бассейном. Теперь же я лишь открывала дверь и смотрела на широкие короткие лестничные пролеты с большими поручнями, ведущие вниз.

«Дверь была не закрыта, я упала, всего лишь случайность».

Эти слова, словно мантра, всплывали каждый раз в моей голове. Я прокручивала снова и снова обрывки воспоминаний, и всякий раз во мне всплывали другие, которых там быть не должно. Я сжала до боли виски, пытаясь их вытеснить, и закрыла дверь.

На первом этаже была расположена гостиная, кухня, столовая, огромный холл в окружении зеркал и ванная. В гостиной проходили наши семейные вечера, перед камином, телевизором и белоснежным роялем.

Второй этаж представлял собой целый лабиринт из череды комнат: три спальни, гостевая, детская, игровая, Димин кабинет, ванная, три гардеробные. Из всего этого пространства обитаемой была только наша спальня. В домашнем кабинете Дима практически никогда не работал, предпочитая решать все свои дела в офисе, поэтому он служил лишь атрибутом нашей красивой жизни и местом для хранения бумаг и сейфа. Я быстро прошагала все комнаты, выполнив свой ритуал. Следующей на очереди была игровая, я невольно улыбнулась, зайдя туда. Эта комната воплощала все наши нереализованные детские фантазии: батуты, горки, бассейны с сухими шарами, лазалки и мячи, в своем детстве я не могла о таком и мечтать, а Диме иметь такое никогда бы не позволил родной отец. Когда мы только переехали в этот дом, то днями напролет проводили здесь время, жуя попкорн и сладкую вату, катаясь с горок, стреляя бластерами, безумно смеялись и бесконечно любили друг друга. Не знаю, когда мы были в ней последний раз, но сегодня был отличный день, чтобы вновь здесь оказаться.