– Сегодня на занятиях я прочитал стихотворение Томаса Элиота, – вдруг прошептал Юкия.

– Ну, тогда понятно, а я и думаю, с чего бы тебе быть таким паинькой, – поддел его Сэм за неоправданное дикое поведение. – И вообще, кто это такой? Я в жизни не читал его стихов. Откуда ты его знаешь?

Сэм явно начинал выходить из себя от воспоминаний о позапрошлой ночи. После того, как он проснулся в доме Дэни, в комнате, полной нагих трупов, пропитанных плотской юностью, упругостью, с красивыми переливающимися мышцами под тонкой кожей. От одного взгляда на эти тела судорога пробирала все тело от макушки до пят, но он не обнаружил среди них того единственного тела, при виде наготы которого ему хотелось волком выть. Проходя мимо бессознательных тел парней и девушек, он так и не нашел того, кого искал. Завалившись в комнату к Дэни, он нашел его распластанным на животе в обнимку с какой-то рыжеволосой девушкой, каким-то парнем и еще с грудой незнакомых ему людей, валяющихся на полу.

Разбудив Дэни, он начал допытываться у него, где Юкия, что он с ним сделал, и, понимая, что Дэни сам ничего толком не может сказать, Сэм пришел в ярость, ему хотелось разнести белобрысую, цвета масла башку горе-музыканта вдребезги. Обыскав весь дом, они пришли к выводу, что Юкии в нем нет. Испугавшись, Дэни попросил своих охранников прочесать владения – прилегающую зону отдыха, растянувшуюся на несколько миль в поперечнике, скорее напоминающую питомник для диких животных, поросший густой растительностью. К концу дня никто по-прежнему не знал, где Юкия, а Дэни устал от постоянных наездов со стороны Сэма за то, что напичкал Юкию какими-то таблетками. Заявив ему, что больше никогда не приедет в этот свинарник, Сэм ломал голову над тем, что же ему делать: то ли звонить в полицию, то ли семье Юкии. Но от последней мысли его передернуло, Сэму не хотелось встречаться лишний раз с людьми, которых он видел возле больничной палаты своего друга, после того, как Эстер перерезала ему вены.

Его мучил образ худого юноши, бледного, безжизненного, задранного дикими животными, валяющегося где-то там, в серо-зеленой колыбели сорняков и мокрой земли.

Разодранная плоть некогда прекрасного друга. Эти мысли продолжали сводить его с ума даже сейчас. А его друг как ни в чем не бывало сидит, нюхает кокаин и веселится по полной программе, даже не обращая внимания на усталость Сэма, который не спал из-за него две ночи подряд.

– Затем что-то коснулось меня, словно крылышками летучей мыши, и я увидел, как нечто прекрасное совершает постыдные, развратные вещи с моим пальцем, – приступ новой волны смеха окатил Юкию.

– Я ни черта не понимаю, что ты несешь, – злился Сэм.

– Как что-то настолько прекрасное, что дух захватывает от одного взгляда, может быть одновременно таким облитым с ног до головы… грязным, – выдохнул Юкия.

– Тебе виднее, – саркастически заметил Сэм, надеясь как можно больнее задеть этим Юкию, – и что тебя вывело из себя именно это? О ком ты говоришь?

– Этот розовый маленький ротик с пухлыми губками… он нежный внутри, такой розовый, с горячим красным язычком и острыми зубами… этот ротик еще не знает, как надо правильно… – обмякшее тело Юкии начало содрогаться от очередного приступа смеха.

Сэма мучило и любопытство, и внезапно уплотнившиеся в паху брюки.

– Ну, а дальше-то что было? – Сэм знал, что лучше бы ему замолчать, но его до боли в груди интересовало то, что так могло задеть его полуживого друга, обычно не проявляющего интерес ни к одной живой твари.

– На миг я подумал, – Юкия продолжал шептать немного охрипшим голосом, – каково это – засунуть в этот маленький ротик член и порвать его на части, не оставляя от этой ванильной невинности и следа, и посмотреть на его оторванную нижнюю челюсть, на его округлившиеся от боли синие глаза, на кафельный пол, который будет заливать его кровь и сказать: «Подавись своей любовью, сука!» – последнее Юкия выкрикнул так, как будто он действительно совершает то, что описал.

Сэма затошнило.

После этого странного рассказа, граничащего с безумием и отсутствием какой-либо логики, Сэм отвез Юкию в кафе, будучи уверенным в том, что тот не ел уже двое суток и поэтому его мучили бредовые маниакальные идеи вперемешку с апатией. После того, как Юкия поел, Сэм заметил, что ему стало намного легче, хотя съел он мало, и только официант менял бокалы вина один за другим за их столом.

Оба опьяневшие, они сели в машину. У Сэма все плыло перед глазами и было подернуто радужной дымкой – сказывались две бессонные ночи и выпитый только что алкоголь. Юкия сразу же уснул. Сэм решил, что никуда в таком виде он не поедет и, устроившись, насколько это было удобно, в маленьком салоне машины, повернул голову в сторону Юкии. Тот спал, развернув лицо к Сэму, завалившись на бедро, согнув одну ногу в колене на сиденье и перекинув другую сверху – так его длинные ноги хоть как-то умещались в этом тесном пространстве. Руки – длинные безжизненные плети – запутались и свисали перед ним. Сэм только сейчас заметил сбитые костяшки пальцев, на которых засохла кровь того мужика, с которым Юкия подрался возле школы.

Юкия казался умиротворенным: его спящее лицо было соблазнительным, невинным, казалось, что оно не принадлежит человеку, которого знал Сэм. Черные, как воронье крыло, немного вьющиеся на концах, давно не стриженные волосы спадали на лицо, делая его еще более выразительным. Ему до слез стало обидно за своего друга.

«Он ведь еще совсем ребенок!» – подумал Сэм.

«Как что-то настолько прекрасное, что дух захватывает от одного взгляда, может быть одновременно таким облитым с ног до головы… грязным», – пронеслись в его голове слова Юкии.

– Томас Элиот, хех, – Сэм протянул руку к лицу Юкии и провел указательным пальцем по ровной линии носа. – Похоже, что мы все заблудились в лесу, в который ты нас заводишь, и никто из нас не хочет просыпаться, – Сэм приподнялся на сиденье и поцеловал его в чуть приоткрытые губы.

В ответ на раздражение Юкия сквозь сон потерся головой о сиденье и прошептал: «Эстер».

Потягивая кофе, который только что принес в апартаменты Юкии швейцар, Сэм елозил на стуле, теребя утреннюю газету с нелепым заголовком на первой полосе: «Коррумпированная Америка». Именно в этот момент он заметил спускающегося Юкию, одетого в темно-синие узкие брюки, заправленную в них белую рубашку, которая на удивление была к лицу его чуть смуглой коже, и обутого в начищенные до блеска лакированные туфли. Он сначала подавился, а потом выплюнул кофе, который только что отхлебнул, прямо на газету.

– Все хорошо? – удивился Юкия явно взволнованному другу.

– Юкия… я впервые в жизни вижу тебя в таком… таким! – заикаясь, начал оправдываться Сэм.

Юкия рассмеялся, подошел к Сэму, выхватил чашку из его рук – хотя нетронутый кофе, предназначенный для него, стоял рядом – и отхлебнул.

– Мне нужно вернуть свою машину. И, да, я снова иду в школу, – как ни в чем не бывало проговорил Юкия, не обращая внимание на смущенного его поведением друга. – Подкинешь меня?

Первый урок – математика. Зачем я пришел? Этот пустой коридор, эти двери и запах краски… Меня тошнит, тошнит еще больше, когда я смотрю на двери, ведущие в туалет. Я снова опоздал. Да, мне все равно, что ты мне говоришь, выглядывая, словно злобный сурок, из своего подземного укрытия, из-за этой массивной красной дубовой двери, и только сейчас я замечаю, как много трещин на этом старом дереве, и даже сотни слоев лака не могут их полностью скрыть.

Еще раз злобно окинув меня взглядом с головы до ног, вычислительная машинка наконец-то разрешила войти в класс. Яркое солнце тут же ударило мне в глаза, ослепив на мгновение. И в этом чувстве белого разливающегося по ткани молока я начал утопать в вязком веществе, из которого не вырваться наружу. Я открыл рот, чтобы вздохнуть, но вязкое вещество уже проникло туда, и я начал задыхаться, пытаясь выплюнуть противную субстанцию.