Цикл: «Вина», книга №1

Проблема линии в том, что она может быть бесконечно растянутой на многие, невидимые даже тому, кто ее растягивает, непеременяющиеся сантиметры, метры, километры… Моя проблема в том, что мне не нужна бесконечность, чтобы понять, что эта неменяющаяся невидимая линия моей жизни не оставляет позади ничего, кроме темноты и бесконечных отключений, после которых следует головная боль и похмелье. Я не знаю, куда я иду и что вижу в таком состоянии, когда уже не кажется, что ты выпил слишком много или слишком мало; в состоянии, когда не важно, что за таблетку кладет тебе в рот парень по имени Дэни; в состоянии, когда ты не помнишь слова или то, какого цвета были глаза твоей случайной девушки; в состоянии полного равнодушия к тому, что тебя окружает. Словно кто-то тащит тебя за нос, и ты на цыпочках, хоть и не больно, неуверенной походкой идешь в сторону этих желтых тротуаров, набитых бесконечными автоматами. Кто-то рядом, такой же, как и ты, идет, одурманенный, и чувствует, что рядом с тобой он на вершине мира.

Пульсирующая боль, пространство ускоряется.

Я часто сравниваю раритет с ноу-хау, потому что отец говорил мне, что если добавить в виски бурбон, то скорее станешь пьяным в стельку, нежели счастливым владельцем виски и бурбона. Вообще он часто говорит о вещах, которые не всегда понятны окружающим, и ему это прощается, потому что он владелец огромной корпорации, название которой я до сих пор не могу выговорить. Сколько себя помню, рядом с этим небоскребом всегда стояли раритетные автомобили, владельцы которых были членами элитных закрытых клубов. Когда мне было пятнадцать лет, отец подарил мне «Феррари» и гордо бил себя в грудь, хвастаясь, что купил его для меня в Монако на аукционе.

Слово «элитный» следует за мной на протяжении всей этой линии, независимо от того, подходит данная ситуация под это или нет. Это слово обладает какой-то чарующей магией.

У меня было еще много машин, о которых я плохо помню, но именно эта «Феррари» осталась в памяти. Нет, не потому, что это была первая моя машина, а потому что под звуки разрывающейся магнитолы – той самой музыки, когда кричат, надрываясь без устали, и противостоят своим криком всему тому неравенству и ничтожеству, в которое мы сами себя превращаем – я сбил Лэсли Хаббарда.

Он был исследователем в области неврологических заболеваний и, по странному совпадению, превратился в овощ с моей подачи. Что же касается меня, то я был просто лишен прав пожизненно, но не помню, чтобы это в дальнейшем как-то мешало мне водить. За огромную сумму денег отцу удалось уберечь меня от тюрьмы и наказания.

Подонок… И это правда так: я подонок, «элита», «золотая молодежь». Про таких, как я, вы говорите: «им все сходит с рук», «да что они вообще знают о жизни, как смеют рассуждать, когда все, что они могут – это транжирить деньги родителей, употреблять запрещенные препараты и без нужды напиваться, как последние свиньи», «за них все решено, за них все сделано». И эту линию рисует кто-то другой, но не ты.

Это было реальностью, такими были условия, в которых я рос, и другой жизни я не знал. За сводчатыми стенами моей комнаты я видел лес, спокойный и глухой – таким должен был быть и я, но что-то пошло не так. Что-то помешало сбыться мечтам моего отца.

Чрезмерная дозволенность и осознание того, что кончилась «эпоха невинности», но званые вечера, на которых так любят хвастать новоприобретенными акциями монополистских корпораций в сфере недвижимости, шоу-бизнеса и технологий рациональные друзья моего отца, по-прежнему остались.

Извращенная реальность сделала меня тем, кто я есть.

И, глядя на то, как стекает кровь с самой раритетной машины в мире, я думал не о том, что умирает человек, а о том, что отец зря старался, покупая мне ее. Эта машина не для лондонских дорог.

После того случая отец увез меня в Америку, и вскоре я научился тому, как можно перестать различать грань между реальным и нереальным. Все слилось. Все краски мира – в один воздушный шар, и, казалось, лопнет он – и весь мир погрузится в черно-белое кино. Смех над тем, что не имеет смысла, смех постоянно, смех! И словно ты поднимаешься в гору, высокую, огромную гору. У этой горы есть имя, и имя ее «Вина». Руки болтаются по бокам, а ноги, словно пластилиновые, сами идут, и глазам давно все равно.

Как долго я ходил по этой прозрачной линии длиною в мой пульс? Без вины, без угрызений совести за все пролитые из-за меня слезы, без полного присутствия себя в живом теле и надежды на то, что все это оборвется и бесконечная линия закончится.

Линия прекратилась. Она оборвалась?

Нет, я не умер.

Когда я очнулся в больнице, врач сказал, что меня нашли со вскрытыми венами в собственной квартире и что руки мне порезала девушка по имени Эстер, с которой я встречался, а потом потерял к ней интерес, и что это было ее отмщением за бездарно потраченное на меня время.

Я был как «Феррари». Весь в крови, мчащийся на больших скоростях.

Мне было все равно: давая показания против Эстер, я ничего не сказал, и присяжные подумали, что это была попытка самоубийства. Эстер тоже была из элитных кругов, просто у девушки поехала крыша, и ей вдруг пришло в голову убить меня.

Этот случай меня ничему не научил, как и все предыдущие и последующие.

Плоды садов Вероны, взращенные под жгучими лучами интриг, страстей, с постоянной мыслью «МАЛО».

Мои мысли не соответствуют реальности.

– Тебе нужно быть там, на этих больших ярких экранах, к ним так тянет! – говорил мне Сэм, не зная, как переключить скорости в своей новой неуправляемой машине. – Знаешь, все эти звезды и все такое… Твой отец о чем вообще думает? Способность довести девку до состояния, когда она берет кухонный нож и вскрывает парню вены, гарантировано приведет фанатку в кинотеатр, чтобы она купила билет на фильм с его участием.

– Такие вещи, как талантливая игра…

Он начинает смеяться, не давая мне договорить. Вообще, люди по каким-то непонятным причинам никогда не дают мне договорить, словно уже знают, что я хочу сказать, и, не дослушав до конца, перебивают, высказывая свою точку зрения.

– Детка, я воздвигну для тебя второй Тадж-Махал. В смысле, некоторым людям и играть не надо, чтобы бабло текло рекой. Нет, ну ты посмотри на современный шоу-бизнес – ТОСКА! Ни одной приятной рожи, особенно среди парней. Все как на подбор – вампирская муть…

– Да… Точно, вампиры. Ха-ха-ха!

– Накачанные не в меру, противно смотреть, – Сэм был немного нетрадиционной ориентации, а вообще, я всегда видел его с журналом «Men’s Health» и считал чересчур озабоченным мнением окружающих о нем и о людях, с которыми он общался…

– Мне надо выпить…

– Да я тебя умоляю… Десять утра!

– Вот поэтому и надо.

– Что, так плохо?

– Руки болят.

– Да, эта сука знала, как резать!

«Новая девушка в городе…» – раздавалось из динамиков его стереосистемы.

– Бармен, нам пиво. Да, пожалуй, день начнем с темного, а потом по нарастающей… – назвал Сэм наше в ближайшей перспективе алкогольное меню. – Бармен, ты где?!

Когда передо мной поставили огромную кружку пива, я почувствовал себя баварской свиньей. Мне вдруг вспомнилась история о том, как отец дает сыну десять центов и говорит: «Теперь у тебя есть десять центов. В свое время отец тоже дал мне десять центов, и, смотри, кто сейчас твой папа – владелец самых высоких зданий в этом городе. Выше только звезды, сынок».

– Знаешь, Дэни говорил, что хочет организовать поп-панк- группу и ожидает тебя там видеть в качестве… – молчание, – а ты вообще хоть что-нибудь умеешь?

– Десять центов…

– Что, сукин ты сын, еще только утро, а ты уже белочку где-то поймал?