И снова мы прыгали и плясали вокруг неё, и снова любили её, нашу королеву, и снова королева любила нас.

Когда же сняли её и уложили на умытый семенем пол, лицо её было белым как августовский снег.

Моя мерзкая удлинённая физиономия со смурными плутоватыми глазками устало зажмурилась. Я сглотнул слюну и захотел на воздух.

– Остановите! Выпустите! – крикнул я.

– Подожди-ка, – подскочила ко мне добрая старушка, – дай мне десять рублей, пока не ушёл.

Я извинился перед старушкой и заявил о неприемлемости её просьбы и недостойности её поведения.

– Дай мне десять рублей, дай, дай мне десять рублей, – настаивала старушка.

«Найти бы какую-нибудь славную девушку по имени Бибигуль, но не старушку!» – подумал я, дёрнул левым плечиком – нерешительно, затем правым – решительно, и выдавил стекло своей задницей в розовых ажурных подштанниках.

– Свобода, судари, свобода! – крикнул сударь. – Он принёс нам свободу!

«Так вот кто я – цуцундр-освободитель», – осознал я, вываливаясь вон.

Только пересчитав кости и обнаружив даже несколько лишних, я увидел, что на перроне написано «Квамос!».

«Далеко же тебя занесло, эдакий ты летяга – прямо летун какой-то», – подумал я, и мне снова захотелось зарыться.

«Квамос!!! Это звучит гордо!» – подумал я далее, и мне неудержимо захотелось разрыться. Сбылась мечта раздолбая: я – в Квамосе, образцовом посткоммунистическом городе.

Примерно в одно время с Павлом, в погожий сентябрьский день, появились на просторах Восточноевропейской равнины Псевдоаркаша, выдававший себе за Аркашу, и выдававшая себя за Гангу Лжеганга.

Они ходили в белых одеждах, и Псевдоаркаша предлагал всем встречным испить у них крови, Лжеганга же предлагала им свою плоть в качестве компенсации.

Но везде принимали их как героев – ибо неистребима была в восточноевропейцах тяга к прекрасному, духовному, вечному, олицетворяемому в народном сознании именно исполинской фигурой Аркаши. На городских окраинах мэры встречали их речами, цветами и ключами от города, почётные жители подавали хлеб-соль, самые красивые девушки окружали Псевдоаркашу, а самые могучие юноши – Лжегангу.

– Ну что же, город, пришёл и на твои улицы праздник, – возвещал Псевдоаркаша. – Давай, принимай гостя, принимай своего героя.

И их принимали – с плакатами: «Миру – мир! Народу – Глюков! Аркаше – Ганга!»

– Наш народ, – вещал как бы вдохновлённый этим, как бы импровизируя, Псевдоаркаша, – самый народный народ в мире!

– Наш Аркаша, – кричал народ, как бы импровизируя, заранее заготовленную речовку, – самый гениальный вундеркинд в мире!

– Правильно! Верно! – кричал Псевдоаркаша. – А наша Ганга – самая сексапильная Ганга в мире!

– Ганга! Ганга! – кричал народ. – Покажи нам кусочек секса!

– Щас! – отвечала Лжеганга. – Щас, мои хорошие, только расстегну пуговки на своей блузке, щас, мои пригожие, только развяжу ленточки на своих чулочках – и покажу!

Народ ревел от восторга, а Лжеганга удалялась к ближайшим кустам в сопровождении отборных юношей, которые и расстёгивали, и развязывали, и всяко по-иному услаждали ненасытную натуру Лжеганги. К прочим обитателям равнины в тот день Лжеганга больше не выходила.

Псевдоаркаша же очередной выходкой переключал на себя внимание возбуждённой толпы, заставляя её рычать от восторга хищным и страшным стадным рыком.

Образцовые посткоммунистические города особенно замечательны тем, что жизнь в них являет нам повседневные образцы настоящего посткоммунистического трудового, ратного и культурного подвига.

Именно с целью побудить население к новым трудовым подвигам мои новые друзья (а лишь увидев их, я сразу понял: мы станем друзьями) бросали на тротуар образцового города окурки и сплёвывали на этот же тротуар сквозь щели, рассекавшие их образцовые лица.

Но я не постиг тогда ещё законов этого города и, побуждаемый желанием вступить поскорей в отношения с моими друзьями, вступил с ними в отношения посредством следующего послания – Послания к квамосцам:

– Не стоит бгосать окугок на тготуаг – не осенний ведь это лист, и не вогоново пего. Поднимите же его и донесите до угны – либо это сделаю я.

Я хотел, чтоб мои новые друзья, впитав в себя мой жизненный опыт, сразу стали на голову лучше и чище меня.

А после я думал рассказать им, как хорошо жилось социалистическому цуцундру в Советской стране, и как хорошо живётся демократическому цуцундру в Российской стране, сопроводив свои рассказы собою в качестве живой иллюстрации.

– Бгатья квамосцы, послушайте же меня, – агитировал я их далее, ощутив вспышку интереса к первой части Послания. – Я как и вы – за пегестгойку, я как и вы – за демокгатию, я как и вы – за самодегжавие. Я хочу вместе с вами, во главе с вами стгоить новое спгаведливое общество, где не будет ни цуцундгов, ни гусских, и никто не будет кидать окугки на улицах наших гогодов обгазцового содегжания.

Но здесь я столкнулся с недопониманием со стороны моих новых друзей.

– Ведь я же пгав, а вы не пгавы, и это не вы должны наказать меня, а я должен наказывать вас, но я же вас не нака… Уй-яя! – доводил я истину до своих новых друзей.

О, как я был самонадеян, юный курчаво-лысый Цуцумбер!

– Если господа отпустят меня, они увидят, что я хогоший цуцундг, я – цуцундг-освободитель, – стоял (вернее, лежал) я на своём, маленький упрямый Цуцумбер.

«Цуцундр, да ещё освободитель. Неужели этого недостаточно для моих новых друзей?» – подивился я про себя.

– Цуцундгизм не пгойдёт! – выкинул я свой последний козырь.

Я, наконец, попал в точку и тут же получил за свою меткость весь разыгрываемый в городе комплект призов и наград.

– ¡Не пройдёт! ¡Не пройдёт! ¡Не пройдёт! – подтвердили мои новые друзья, и их дружеские ноги, только что выбивавшие из меня пыль заблуждений, образовали заградительные флеши на пути цуцундризма. – Ты попал в очко, за что тебе респект и уважуха! Мы охренительно зауважали тебя – ты даже не представляешь, как – и готовы на раз-и, два-и исполнить любой твой закидон. Ну давай, мозгуй, что тебя заводит? Хочешь, мы вон того пидора приволочём тебе в пару?

– Я хочу мига, – сказал я, зная наверняка, что мой ответ придётся им по душе.

– Он хочет мига, нас он не хочет, – задумчиво сказали они. – Вот маньяк! У нас нет мига, но мы найдём тебе магду18 – хочешь?

Мне захотелось немножко покапризничать, и я немножко покапризничал – но только немножко.

– Если нет мига и нет Бибигуль – славной пышной девушки Бибигуль, – сказал я, покапризничав, – я согласен на Магду.

– Так пошли к Магде, – засуетились они и потащили меня туда, где жили эти таинственные существа, умевшие считать: «Айн, цво, драй» – эти высокие розовощёкие Вольфганги, эти колбасолюбивые Зигфриды.

Когда-то, во сне или в детстве, я ласкал на картинках их лица с упругой, как мне казалось, кожей, я заливал счастливой слюной их коленки – такие круглые, такие наивные… И вот пришло время, к которому я, выходит, тогда готовил себя: время обласкать и залить их уже наяву.

Нас представили друг другу по всем правилам диппротокола, и Вольфганг оказался Вольфгангом, Зигфрид – Зигфридом, а я – мной. Магды среди нас не было, но я не стал настаивать на её немедленном появлении, ибо знал: они и так страдают, им плохо без моей любви, им гадко без моего прощения.

– Пгивет вам, мигные гегманцы, – я поздоровался с ними первым, и мои слёзные железы нешуточно возбудились.

– Здравствуй и ты, свободолюбивый сын цуцундров, – очевидно, ответили мне они по-германски.

И я рассказал им правду: