Наконец счастливый день наступил. Чарли пораньше отпросился с фабрики и зашел к маленькой служанке за своей курткой. Там он застал свою мать и Фанни. Мистрисс Диккенс пришла сюда из тюрьмы; она непременно хотела сама одеть Фанни. Маленькая служанка второпях пришивала пуговицы к черному шелковому платьицу.

В углу на постели были заботливо разложены зеленый газовый шарф, маленькие атласные башмачки и пара черных шелковых чулочков.

— Постой, моя милая, дай мне сообразить, — говорила без умолку мистрисс Диккенс. — Шарф ты накинешь на плечи, а на голову приколешь простенький бантик. Ах, если бы теперь у меня был мой жемчуг! Ты его помнишь, Фанни? Помнишь, как красиво он блестел при свечах? Но твой папа, твой бедный папа… Ах, как мне жаль было отдавать в ломбард мое жемчужное ожерелье!

Мистрисс Диккенс грустно покачала головой и поднесла к глазам платок.

— Ой, не плачь, не плачь, мама! — закричала Фанни. — Мне не нужен этот жемчуг, совсем не нужен. Пожалуйста, не думай об этом. Забудь про жемчуг, мама! Право, забудь!

— Какой ты ребенок, Фанни! Ну можно ли так говорить? — рассердилась мать. — Подумай только: две дюжины чайных серебряных ложек, целый чайный сервиз, молочник, сахарница, чудные фарфоровые чашки и блюдца, вот это самое жемчужное ожерелье, брошка и серьги, — все ухнуло в один день. А я-то… сколько раз я чуть что не на коленях молила моего бедного мужа: «Джон, да сделай же что-нибудь, распорядись как-нибудь!» Я убеждена, что каждый, кто видел нас в то время, скажет, что я твердила это по пятидесяти раз в день. Фанни, ну, скажи, разве неправда? Разве я не напоминала об этом постоянно твоему бедному папе?

— Да, да, мама, это правда.

Но тут маленькая служанка кончила работу и стала всех торопить. Пора одеваться и ехать.

Фанни надевала шарф на разные лады и кружилась по комнате в нарядных туфлях. Наконец все было готово. Тут Фанни вдруг заторопилась, объявила, что уже поздно, что им давно пора быть в академии. Мать, тяжело вздыхая, достала из кошелька деньги: пусть дети поедут на извозчике. Уж так и быть, ради такого праздника.

Чарли всегда ходил пешком, и ехать в извозчичьем кэбе было для него великой, необыкновенной радостью. Кэб грохотал и подпрыгивал по мостовой, лошади спотыкались, кучер бранился, а Чарли сидел рядом с Фанни, гордый, замирая от удовольствия.

У подъезда музыкальной академии толстый швейцар, с золотыми нашивками, широко распахнул перед ними двери. Они поднялись по лестнице, уставленной цветами, устланной мягким красным ковром. Чарли робко держал сестру за руку.

Большой зал был залит ослепительным светом. В глубине его, перед возвышением сидели люди с флейтами и скрипками. Фанни объяснила брату, что это оркестр. Человек посередине начнет махать палочкой — и они заиграют все вместе. Но это будет потом, а сначала играть и петь будут ученики и ученицы.

— Наверху? — спросил Чарли.

— Да, да, конечно. И там же им раздадут награды. — Она указала ему на большой стол.

Стол стоял там же, на возвышении, и за ним сидели важные люди в белых жилетах и высоко, под самым подбородком, завязанных галстуках.

— Это все мои учителя, — сказала Фанни. — А здесь, в зале, сидят родные и знакомые учеников. А в первом ряду знаменитые музыканты. Их пригласили нас слушать. — Она гордо тряхнула кудрями. — Теперь я пойду и вернусь к тебе после концерта. А ты сиди смирно и ничего не бойся. Садись вот сюда! — Она усадила Чарли на боковом месте, а сама поспешно ушла.

Чарли сидел в мягком бархатном кресле, совсем близко от возвышения. Он мог отлично видеть и слышать. Все были нарядно одеты, в зале пахло духами и от этого запаха и яркого света бесчисленных свечей Чарли стало очень весело. Он с нетерпением глядел на возвышение. Сначала вышел маленький мальчик со скрипкой; он был в бархатной курточке с белым воротником. Ростом меньше Чарли. Мальчик низко поклонился публике и заиграл на скрипке. Прямо удивительно было, как хорошо он играл! Когда он кончил, все в зале стали аплодировать. Учителя подозвали мальчика к столу, дали ему большую книгу в золоченом переплете и похвальный лист. Маленький мальчик поклонился учителям, поклонился публике и ушел, видимо очень довольный.

После него приходили еще мальчики и девочки, все они были гораздо старше.

Многие девочки были старше Фанни, наряднее одеты, в белых платьях и с пышными бантами в волосах. Они играли на разных инструментах, а иные пели.

Наконец вышла Фанни. Она была красивее всех, хоть и была скромнее одета, и пела лучше всех. Чарли замер от радости и весь раскраснелся, когда увидел, как все восхищаются его сестрой. Она подошла к столу и Чарли видел, что даже самые важные учителя любуются ею. Ей дали самую большую красивую книгу и похвальный лист. Когда она ушла заиграл оркестр.

Чарли был как в чаду. Ему казалось, что он не в зале, а в каком-то удивительном саду, в голове у него все перепуталось и перемешалось. Вокруг не нарядные женщины, а большие диковинные птицы с яркими перьями, а к потолку привешена не люстра со свечами, а горит яркое солнце.

Оркестр играл и убаюкивал Чарли, и в звуках оркестра ему мерещилось все, о чем он так часто думал. Но все легко и просто, нет больше ничего трудного и печального. И сам он больше не обиженный, заброшенный маленький мальчик, он большой, красивый, знаменитый…

За ним пришла Фанни и повела пить чай вместе со всеми учениками и ученицами. Их угощали пирожными, фруктами, конфетами.

В эту ночь Чарли долго не мог заснуть. Он ворочался с боку на бок и с отвращением слушал, как громко храпела за стеной злая старуха Ройлэнс. Прижимая голову к подушке, он горько плакал, вспоминал как пела Фанни. Фанни-певица. А он? Завтра он опять наденет старую, рваную куртку и пойдет на работу. Опять будет голодать и приклеивать ярлыки к банкам с ваксой. Опять будет рассказывать товарищам все одни и те же надоевшие сказки. Новые ему прочесть некогда. Скоро он даже старые забудет. Забудет все, что знал, все чему раньше учился. Он никогда не будет образованным и ученым человеком. Не напишет ни одной книги. Где ему написать!.. Его дело — банки с ваксой. Никогда он не будет писателем. Никогда, никогда, никогда! Он уткнулся головой в подушку и зарыдал. Его маленькое тело тряслось, а грудь разрывалась.

Отец и сын. — Знакомится с воришками. — В гостях у корабельного мастера. — Чарли просит милостыню. — Страшные встречи на мосту. — «Держи вора!»

На другой день было воскресенье. Чарли неохотно поплелся в тюрьму. Знакомая дорога не развлекала его, думалось все о том же. В тюрьме он застал Фанни; сестра без умолку тараторила и рассказывала про вчерашний праздник. К Диккенсам приходили в гости арестанты. Джона Диккенса знали и любили в тюрьме. Он всем читал вслух похвальный лист дочери и показывал книгу, ее награду. Гости говорили, что Диккенс счастливый отец — дочь будет знаменитой певицей. Фанни хвалили и ласкали; на Чарли никто не обращал внимания. Было горько и обидно. Чарли ушел из камеры, долго ходил по скучному тюремному двору — взад и вперед, взад и вперед. Потом решил заглянуть к контрабандистам. Там, как всегда, было грязно, душно и темно. Как всегда, играли в карты при тусклом свете сальных огарков пили вино, дрались и горланили разгульные песни. Старый контрабандист рассказывал свои приключения. Но мальчик не раз слышал эту историю — все одно и то же. Лучше вернуться в камеру. В камере отец сидел один. Маленькая служанка увела детей гулять. Фанни ушла — она торопилась в гости, к подруге, мать стряпала на кухне. Отец сидел у стола и с довольным видом пил пиво. Чарли печально стоял у камина, устремив глаза на огонь. Джону Диккенсу стало жаль сына.

— Тебе скучно, Чарли?

— Да, папа.

— Поди сюда, ко мне, мой мальчик.

— Я лучше постою у камина, папа. Мне очень холодно.

Отец и сын помолчали. Потом отец снова позвал Чарли.