— Я постараюсь, я непременно постараюсь, — уверял Чарли, волнуясь и краснея.

Он усердно принялся писать пьесу. Писал ее в конторе, когда уходил Блэкмор, писал и дома по ночам. Написанное от всех прятал. Пьеса была почти окончена, когда неожиданно из провинции приехала Фанни. Она приехала домой поправиться и отдохнуть. Фанни сильно кашляла, по вечерам ее трясла лихорадка. Она совсем была больна. Доктора запретили ей пение. Фанни уже не была такая веселая, как прежде.

Чарли рассказал сестре про актеров и признался, что сочиняет пьесу для настоящего театра.

— Для настоящего театра? — воскликнула Фанни. — Воображаю, какая это будет чепуха! Терпеть не могу, когда мальчишки зазнаются.

Однако пожелала послушать пьесу.

— Ты у меня все-таки умный, — сказала она, когда Чарли кончил чтение. — Я думаю, актеры и публика будут довольны. Только у тебя выходит очень длинно, публика любит, чтобы было покороче. Разве ты не можешь написать покороче?

Чарли принялся переделывать пьесу.

Провинциальная труппа целый месяц гостила в Лондоне, и Чарли с Поттером чуть ли не каждый день ходили в театр. Они и в представлениях участвовали, играя маленькие роли.

Чарли играл с наслаждением. Так весело было надевать непривычный костюм. Он выбегал на сцену, на сцене он больше не был Чарли Диккенсом, он был совсем другим, новым человеком.

Актеры хвалили Чарли. Они уговаривали его бросить контору и ехать с ними.

— Вы рождены для сцены, мой друг! — говорил ему мистер Пойнс. — В вашей походке, в движениях — комедия, в глазах же — трагедия. Поступайте к нам в труппу.

— Что же, ты поедешь с ними? — приставал к нему в конторе Поттер.

— Мне бы очень хотелось, — сказал Чарли. — Но жалко оставить отца и сестру. Отец стареет, ему трудно работать. Сестра больна, нужно помогать семье. — Мальчик тяжело вздохнул. — Нет, я не могу поехать, — сказал он решительно.

Торжественный день прощального спектакля наступил. Накануне огромные афиши полетели во все стороны: их просовывали под решетки скверов, затыкали за дверные молотки домов, вывешивали в окнах лавок, расклеивали по стенам домов.

У входа в театр собралось столько публики, что Чарли с Поттером едва могли протолкаться. Такая же суматоха была и на сцене, и в уборных, где поспешно одевались актеры.

Мистер Пойнс стоял перед маленьким зеркалом и наклеивал правую бровь. Увидев Чарли, он обрадовался, подошел к нему и горячо обнял. При этом он старался не выронить из одной руки левую бровь, из другой — накладные икры.

В уборную вошел первый трагик в великолепном костюме разбойничьего атамана.

— Пора начинать! — сказал он Пойнсу.

Пойнс вернулся к зеркалу, налепил другую бровь, привязал накладные икры к ногам и натянул поверх чулки телесного цвета.

— Трудная работа у актеров! — заметил Поттер. — С одним гримом сколько возни!

— Это еще пустяки! — возразил первый трагик. — Вот я, когда играю венецианского мавра в знаменитой трагедии Шекспира, весь вымазываюсь черной краской. С головы до ног. Вот бы вы на меня посмотрели!

— Такое усердие теперь большая редкость, большая редкость! — сказал мистер Пойнс с тяжелым вздохом.

Мистер Пойнс и первый трагик пошли на сцену.

Первые три действия, несмотря на пожары и кораблекрушения, пение, пляски и четыре убийства, большого успеха не имели, но после двух последних — рукоплесканиям не было конца. В разбойничий лагерь пришел жених за своей похищенной невестой, а атаман — его играл первый трагик, — сначала хотел убить жениха, а потом отпустил и отдал ему невесту. Всякий раз, как первый трагик открывал рот, чтобы заговорить, раздавался гром аплодисментов. Успех был огромный.

О молодом сочинителе никто не вспомнил… Впрочем его имени и не было на афишах. Он сам не захотел, боялся и стыдился.

Когда актеры уехали, Чарли затосковал. Он полюбил актеров, привык каждый день бывать в театре. Чарли и Поттер часто вспоминали мистера Пойнса и его труппу.

— Жаль все-таки, что ты не уехал с ними! — сказал Поттер. — У тебя отличные способности. Из тебя мог бы выйти хороший актер. Такая скука служить в конторе!

— О, в конторе я ни за что не останусь! — воскликнул Чарли.

Что же ты будешь делать? — с любопытством спросил Поттер.

— Там видно будет, — уклончиво ответил Чарли.

Но Поттер не унимался и приставал с расспросами.

— Я хочу стать писателем, — сказал, наконец, Чарли. — Я научусь стенографии и сделаюсь газетным репортером.

— Репортер одно, а писатель другое, — засмеялся Поттер. — Быть писателем очень трудно, писатели ученые, образованные люди.

— В газете я наверное познакомлюсь с такими людьми. Я прочту им свои рассказы, они мне помогут. Им, может быть, понравится, как я пишу. Мало ли что бывает. У меня возьмут какой-нибудь рассказ и напечатают. Редактор мне скажет: напишите продолжение. Читатели хвалят, говорят, что очень интересно.

— Какой ты фантазер! — сказал ему Поттер. — Я тоже был когда-то таким.

Чарли снова принялся за стенографию и стал работать упорнее прежнего. Только бы поскорее научиться и уйти из несносной конторы.

Месяца через четыре Чарли решился сделать первый опыт, записать речь знаменитого адвоката в суде. Но адвокат говорил быстро, карандаш мальчика бессмысленно запрыгал по бумаге, а речь адвоката неслась и мчалась вперед. Со стыдом пришлось отказаться от первой попытки. Чарли стал писать дома под диктовку младшего брата. Брат диктовал медленно и с расстановками. Чарли привык, научился — и второй опыт в суде был удачнее.

Переговорив с отцом, он покинул контору Блэкмора. Теперь у него времени было довольно. Он постоянно сидел в суде, стараясь привыкнуть быстро и точно записывать речи. Дома по ночам приводил записанное в порядок, учился составлять отчеты и писать статьи для газет… Дело пошло у него на лад.

Отец захлопотал — нужно найти сыну работу. Из него выйдет отличный репортер. Трудолюбие и способности удивительные!

Сын радовался: перед ним расстилалась новая дорога…

Скачка с препятствиями. — Как он написал свою первую книгу. — Слава.

Молодой Диккенс мчался в почтовой карете, запряженной четверкой лошадей. Он спешил дать в газету отчеты о новых парламентских выборах, о страшном преступлении в глухой деревне.

^{Молодой Диккенс мчался в почтовой карете.}

Дороги в Англии были тогда не такие, как теперь. Лошади увязали в грязи, карета попадала в канаву, колеса наскакивали на камни. Зимой и осенью, в густом тумане часто ничего не разглядеть… А Чарльз торопился: в Лондоне ждут отчета, публике не нужны запоздалые новости.

— Спешите, спешите! — говорили ему в редакции большой газеты. — Главное, спешите, меняйте лошадей, не жалейте расходов. Мы за все заплатим.

И «Утренняя Хроника» щедро платила за все: Чарльз мчался, кучера загоняли лошадей, лошади опрокидывали карету, карета ломалась… Издатели платили за лошадей и сломанную карету. Чарльз писал в карете и ночью, при свете восковой свечи. Четыре ретивых коня мчали карету, воск капал на большой дорожный плащ… Издатели платили за погубленный плащ. Издатели платили за исковерканные шляпы, потерянные вещи, раздавленные чемоданы. Издатели готовы платить за все.

— Не сломайте только головы, берегите свою голову, молодой человек! Нам другой такой не достать.

Чарльз исследовал место в глухой деревне, где произошло необыкновенное преступление. Вокруг толпились, кричали, шумели оборванные бродяги. Проливной дождь хлестал как из ведра, и два товарища Диккенса держали над его записной книжкой носовой платок, точно балдахин в церковной процессии.

Не раз он проводил холодную зимнюю ночь в сломанной карете, в пустынном месте, на большой дороге. Пьяный кучер храпел, карету засыпало снегом.