Дети знали, что в тюрьму не пустят: еще слишком рано. Им было холодно и хотелось спать. Чтобы приободрить себя и девочку, Чарли рассказывал ей страшные истории про древнюю крепость Тоуэр. На половину он сам их выдумывал, на половину рассказывал правду. Там раньше была тюрьма, там мучили, пытали и убивали людей. Маленькая служанка слушала его, замирая от страха, с широко раскрытыми глазами. Она плакала, когда он рассказывал про детей короля Эдуарда VII. Дядя убил их отца, сам сделался королем, а маленьких сыновей брата посадил в тюрьму, в самую темную башню, ее зовут «Кровавой». Он велел тюремщику их убить потихоньку, чтобы народ не знал. Дети плакали, кричали, просили не убивать их. Но их все-таки убили.

В Чатаме Чарли раз видел все это в театре. Чарли тоже сочинит театральное представление, когда будет большой, и тогда всех возьмет с собою в театр.

— И маму, и папу, и Фанни, и тебя. Да, да, непременно!

В тюрьме все хорошо знали детей — и тюремщики, и арестанты. Чарли любил бегать вверх и вниз по лестницам и галереям. В галерее он то и дело встречал арестантов. Они разгуливали взад и вперед: ведь надо как-нибудь убить время. Одни были в бумазейных куртках, другие в шелковых халатах с изодранными рукавами. От скуки арестанты ссорились и бранились. Все они нестерпимо надоели друг другу.

По темной лестнице, узкой, крутой и грязной, Чарли спускался в подземелье. В подземелье было тесно, сыро и мрачно. На полу валялись корки заплесневелого хлеба, куски гнилого сыра, мокрые тряпки, яичная скорлупа, куски говядины, обломки тарелок, сломанные ножи и вилки. Здесь сидели контрабандисты. Им строго было запрещено выходить из камеры, но они все-таки умудрялись оттуда выскользнуть, пробирались наверх и навещали других арестантов. У контрабандистов всегда водилось вино. Они играли в карты при свете сальных огарков, напивались пьяными, дрались и пели страшные, дикие песни.

Сначала Чарли очень боялся контрабандистов, но понемногу привык, смело стал входить в их камеру и подолгу слушал их рассказы. Рассказы он очень полюбил. Они были лучше сказок, напечатанных в книгах. Чего только не пережили и не испытали эти люди! И вот теперь храбрецы навсегда заперты в тюрьме, точно львы и тигры в зоологическом саду, в клетках.

^{Мистер Пикквик катается на коньках. Рисунок к книге Диккенса «Записки Пикквикского клуба».}

Мальчик перезнакомился со всеми арестантами в одиночных камерах. Его интересовало, как там все выглядит, какие люди там живут и что они делают. Арестанты охотно ходили в гости друг к другу, вообще были общительны, но попадались среди них и молчаливые, сторонившиеся от всех люди. Мальчика очень занимали эти люди. Он часто стоял перед камерой, где сидел пожилой человек степенного вида. Человек этот всегда был один, молчал и перебирал пачки грязных бумаг, желтых от пыли, или писал чуть ли не в сотый раз длинную историю своих несчастий.

Больше всего Чарли подружился с высоким арестантом в изношенном сюртуке, с беспокойно бегавшими глазами. Губы его были бескровны, щеки ввалились, он очень был худ и сильно кашлял. В тюрьме он сидел лет двадцать. Кроме Чарли, его никогда никто не навещал. У всех арестантов были друзья или родные. У него не было ни родных ни друзей. Из всех арестантов он был самый одинокий. Раз Чарли принес ему в подарок папиросы. Арестант обрадовался и долго благодарил Чарли. Потом сказал мальчику:

— Я так одинок, как будто лежу на дне грязной, вонючей ямы в свинцовом гробу, забитом железными гвоздями. Я мертвец — и нет у меня между людьми ни одной близкой живой души. Я был свеж и молод, когда переступил порог этой тюрьмы, и вот стал стариком. Человеческая рука не закроет моих глаз, когда я умру, и никто обо мне не пожалеет.

Чарли стал заходить к нему каждое воскресенье. Ему очень жаль было этого арестанта. Старик все больше бледнел и худел. Все сильнее кашлял. Наконец совсем заболел и его перевели в больницу. В больнице мальчик никогда еще не был, туда ходить не позволялось. Чарли знал тюремного доктора. Доктор заходил иногда к Диккенсам. Мальчик пошел к нему.

Доктор был маленький, одутловатый человек. Говорил хриплым голосом и от него всегда несло табаком и водкой. Он выглядел оборванцем в своей изношенной, изодранной куртке и грязных панталонах.

Доктор только что встал и поспешно застегивал куртку, хотя было уже поздно. Чарли робко попросил, нельзя ли ему навестить знакомого арестанта в больнице.

— В больнице? — спросил доктор. — Ничего нет проще. Это по моей части. Пойдем туда со мною.

Он вынул из кармана гребенку, взъерошил волосы — это заменяло ему причесыванье, обмотал шею засаленной тряпицей и достал из шкафа ящик с инструментами. Уткнув подбородок в засаленную тряпицу, с огромным ящиком под мышкой, он стал похож на пугало. Они сбежали по лестницам и, пройдя нижнюю галерею, вошли в огромную, печальную комнату с двумя дюжинами кроватей вдоль стен. На одной из кроватей лежал старый арестант, друг Чарли. Он был бледен и страшен, часто стонал и громко хрипел.

— Откройте окно, — попросил он.

Окно открыли. Крик, хохот и ругань донеслись со двора.

— Воздуха! — сказал больной слабым, еле слышным голосом. — Здесь душно. Мне нечем дышать.

Доктор и Чарли подошли к нему. Больной узнал мальчика и, взяв его за руку, притянул к себе. Мальчик низко нагнулся над больным, почти коснулся лицом его посинелых губ.

— Двадцать лет, мой мальчик, двадцать лет я мучился. Мой единственный сын умер. Я не мог с ним даже проститься. Страшно, ох, страшно одинок я был здесь!

Он скрестил руки и еще что-то бормотал; но Чарли не мог больше понять его слов. Старик замолчал.

Больные арестанты переглянулись. Доктор наклонился над больным и быстро отступил назад.

— Вот он и на свободе, братцы! — сказал один из больных арестантов.

— Да верно ли, что умер? — возразил другой. — Он и живой то был, как мертвый. Не разберешь ведь…

Чарли стало страшно. Он побежал прочь.

Подходя к камере отца, Чарли еще в галерее из-за дверей услышал звонкий смех и веселый голос Фанни. Она без умолку тараторила.

— Чарли! — закричала она радостно, кинулась к нему, обхватила его шею руками и вместе с ним закружилась по комнате.

— Пусти, пусти! — старался высвободиться от нее брат. — Говорят тебе пусти!

Он забился в угол.

— Да что с тобою? — удивилась Фанни. — Мама, на нем прямо лица нет! Где ты был? Да что ты — оглох? Говори скорее, где был?

Но Чарли угрюмо молчал. Ему очень не хотелось рассказывать про больницу и мертвого арестанта.

— Наверное у контрабандистов. Тебя там побили? Скажи правду! Сколько раз тебе говорили: не смей туда ходить! Я тебя уже два часа жду. Мне пора к подруге. Сегодня день рожденья Мэри Бэднелль. Будет много гостей. Она меня пригласила.

У Фанни было много подруг и по воскресеньям она часто ходила в гости. Она очень выросла и стала совсем красавицей.

— Что это ты такой скучный? — продолжала она тормошить брата. — Молчит как пень. А я еще хотела взять тебя на праздник. Теперь ни за что не возьму.

— На какой праздник? — спросил Чарли с удивлением.

— У нас в академии скоро будет праздник. Всем, кто хорошо учится, дадут похвальные листы и награды. Мне тоже дадут. Наверное. Обещали. Я тебя хотела взять, но тебя нельзя взять, — подруги будут смеяться, скажут: привела с собой оборвыша!

От обиды Чарли покраснел и слезы выступили у него на глазах. Ему очень захотелось пойти на праздник. «Неужто же не возьмет? — думал он с тревогой, поглядывая на сестру. — Нет, это она так только, дразнит. Ведь она добрая».

Мать вступилась за него.

— Мы ему сошьем новую курточку. Как только быть с башмаками? Башмаки совсем изорвались.

— Я скоплю денег и куплю новые башмаки, — решительно сказал Чарли.

Мальчик с нетерпением ждал праздника. Он скопил себе денег и купил новые башмаки. Башмаки были дешевые и плохонькие, но все-таки лучше старых, рваных. А маленькая служанка смастерила ему новую синюю курточку из старой материнской юбки. Она шила ее по вечерам на своем чердаке. Она и для Фанни перешила платье из старого платья мистрисс Диккенс.