– Вот, Василий, мы с вами в одинаковых мыслях!

Пока Василий дипломатично вёл диалог, глаза его неотрывно смотрели на выдающийся бюст подружки, который трудно выходил из духовки. Когда она, наконец, выпрямилась, он, по природе своей любознательности и, чтобы корректно отвести взгляд, спросил:

– А если требуется уменьшить?

– То же самое – капуста. Капуста, капуста и капуста. Вот мне сейчас нужно уменьшить печень. Попробуйте у меня печень. Чувствуете? Значит, моя еда – баклажаны.

Василий пробовал минут пять, пока насильно не заставил свою руку оторваться от горячей печени, которая давала выдающиеся ощущения, сродни даже бюсту. Он сходил в кладовку и нашёл там для такой восхитительной печени банку баклажанной икры. Заодно и бутылку вина местного разлива из своих холостяцких закромов.

Всё это он поставил на стол. Стол и табуретки подарил ему я из раскладного автомобильного набора.

– Нинон! Нас принимают как порядочных! – воскликнула восторженно одноклассница поэтессы, но, на всякий случай, Василию пояснила: – Шутка.

Василий подумал: а что бы хотел в своём организме увеличить он? Вытащил из морозилки кривую сардельку, попробовал мысленно её выпрямить, прикидывая, не увеличится ли длина, а может, и вес, однако точный мерительный инструмент остался на работе. Кинул сардельку в кастрюлю. Потом посмотрел на бюст подружки и кинул вторую, несколько прямее.

Затем, устыдившись своих суеверных мыслей, вытащил третью. Содержимое кастрюли стало выглядеть логично, как порция на троих.

Вино подвигло всех присутствующих на обещанные стихи. Но поэтесса сказала, что она ещё не собралась. И вообще, из вежливости слово сначала надо дать хозяину.

Василий обрадовался, что догадался вчера подготовиться, и с запинками, подсказками, но дочитал до царевны, что тýжит в темнице. Подружка первая догадалась, что пора аплодировать. Указывая на поэтессу, она сказала:

– Нинон, а ведь это ты у нас в темнице. Тýжишь себя, тýжишься… Ну-ка почитай своё.

Поэтесса зарделась и сказала, что не хотела бы сразу после Александра Сергеевича Пушкина. Подружка налила в рюмки.

– Во-первых, не после Пушкина, а после Василия. А во-вторых, попробуй после местного разлива.

Девушки закусили капустой и баклажанной икрой. Василий капусту не одобрял, и теперь знал, за что: не мужское это. Он предложил каждому по сардельке. Поэтесса отказалась категорически. Видно было, что она сосредоточенно собирается. Подружка некоторое время помялась, потом наколола на вилку самую ровную.

– Пол хочет сменить, – пояснил в этом месте рассказа бригадир. – Это сейчас модно.

Дома он злоупотреблял телевизором. Бригадира подняли на смех, мол, зачем что-то менять с такими-то кочанами…

Между тем подружка, осмотрев сардельку со всех сторон, впилась в неё остренькими зубами, не снимая оболочки. Василий удивился, насколько полезен этот сорт сарделек, что поглощать их приходится с такой скоростью.

Тут, наконец, собралась его Нинон:

– Мне только сейчас это пришло, – объявила она, слегка стесняясь, и прочла, правильно расставляя положенную у поэтов заунывность:

– Четырехстопный ямб, – похвалила подружка.

– Хорошее название, – одобрил Василий.

– Это размер, – пояснила поэтесса. – Все стихи имеют свой размер.

– Ти-ти-ти-тá, ти-ти-ти-тá, – так звучит ямб, – пояснила подружка. Василию понравилось, что поэзия измеряется в ти-тях.

В этом месте своего рассказа Василий попросил меня пояснить, что такое ямб и если возможно, то, сколько это будет в наших понятных миллиметрах. Но другие мужики начали его торопить, опасаясь, что до конца обеда он не успеет дойти до самого интересного.

Выпили ещё. Поэтесса перестала закусывать совсем. Даже капустой. Лицо её побледнело, а глаза закрылись. Губы шептали. На тарелке оставалась её сарделька. Василий, считая именно поэтессу главной гостьей и как бы своей собственностью, мысленно распространял эти права и на поэтессову сардельку. На минуту он задумался, какую долю сардельки отмерить однокласснице, чтобы остаться гостеприимным хозяином. Он переглянулся с подругой. Взгляды их становились всё более понимающими друг друга.

– А я знаю, о чем думает Василий! – объявила подруга. – Он думает, что в мой рот не влезет эта толстая сарделька. Угадала? А вот вам, Василий!

Быстрым движением она наколола на вилку последнюю сардельку и, дразня Василия, теперь уже не торопясь, стала грызть её своими мышиными зубками.

– А по зубам? – спросил бригадир возмущённо. – У меня в семье за такое…

Но публика зашикала на него:

– Тихо, не перебивай! Слушай.

Поэтесса тем временем опять собралась, открыла глаза и продолжила импровизировать:

– Браво, Нинон, это мой любимый размер, анапест!

– Я правильно услышал? Анапест? Или анапестик? – спросил бригадир.

– Откуда я знаю? Афанасьич вон знает, – кивнул на меня Василий.

Бригада загомонила, предлагая свои варианты толкования. Василию понравился самый первый.

– Да, братцы, я тоже так подумал, что это они про пестик.

– Небось, проверил втихаря, на месте ли? – спросил бригадир. Все грубо засмеялись.

– Дураки. У меня всегда всё на месте. Будете дальше слушать?

– О-о-о! – загомонила бригада. Один только бригадир посмотрел на часы.

Как-то незаметно быстро допили бутылку. Василий подумал, не выставить ли вторую, но поэтесса спохватилась, сказала, что дома её ждут.

– Да брось, Нинон, никто тебя не ждет, – опять выдала её подруга.

– Нет-нет, я слышу. Мне надо домой…

– В туалет ей просто надо было, – сказал бригадир, который знал про девушек после двадцати всё: его старшая была уже на выданье.

– Вообще-то торопилась, – подтвердил Василий. Бригада приняла мнение бригадира как рабочую версию.

Василий стал одеваться и даже успел обуть один ботинок, но поэтесса категорически остановила:

– Ни в коем случае, Василий, вот этого не надо. Сегодня у меня счастливый вечер… Мне всё, наконец, стало самой про меня понятно. Мы уходим.

Она посмотрела на подружку требовательно. Та перевела взгляд на Василия и пожала плечом, извиняясь за причуды гения.

– У Нинон обостренное чутьё. Раз она что-то слышит, значит, в этом что-то есть.

Василий смотрел в окно, как они, обнявшись и поминутно останавливаясь, шли через широкий, слабоосвещённый двор в подъезд дома напротив. Ему показалось, что поэтесса рыдала. Василий подумал, что придётся учить поэтессу закусывать.

Девушки зашли в подъезд, а он всё стоял, пока у него не затекла одна нога. Тут Василий заметил, что стоит в одном ботинке. Он переобулся в тапочки. Потом вернулся за стол и доел капусту.

Луна светила ему на подушку и не давала заснуть. Василий пытался вспомнить, где у него при жене была заначка с сигаретами. Может, что там осталось. Но потом вспомнил, где, и вспомнил, что не осталось.

Наконец дрёма стала нагружать ему веки и даже, кажется, успел присниться наш бригадир.

– Брешешь, – не поверил бригадир.