— У тебя остался Лев Степанович, — почти цинично произнесла Наташа.

— Брось ты, Лев Степанович неделю назад уехал в Парагвай. Мне туда не надо, но все равно противно, когда тебя все бросили. А я тебе помогала. Ты сперла у меня множество тряпок, не отрицай. Черт с тобой.

Знаю, что ты их выкинула. А я потеряла стольких чудесных людей в один день.

— У тебя остался Стас, — продолжала тянуть из Оленьки Наташа.

— Разве что, — уныло отвечала та, — Стас и евроунитаз Сволочи вы все. Паразиты.

Наташа поняла, что истерика пошла на убыль.

— Я одевала тебя и раскрашивала. Без меня ты попалась бы элементарно. Этим вот, которые… Актриса блин… Что ты без меня? Я бы тебе все, все устроила. Ты бы в деньгах купалась. Мы с Шишкиным и с Толиком все продумали. Такая бы у нас компания по продаже картин образовалась. И тебя бы, дуру, во Францию вывезли. А теперь у меня никого. Ты и перовских на нас натравила, и ментов. Толик, козел, слежку почуял, сразу сбежал, а меня оставил. Что я теперь буду делать, одна? Не хочу с тобой говорить! Не бросай трубку, чудовище!

Наташа положила трубку, морщась от боли и брезгливости.

Картина случившегося выходила обширной и загадочной. Наташа задумалась.

Никакого наблюдения за дачей не велось. По крайней мере в то время, когда Наташе приходилось там бывать. Это показалось Наташе аксиомой. А если велось, то последние два дня. Часть съемок демонстрировала целехонькую дачу. Это факт. Что там было нужно Киргуеву? Уж не меня ли он там искал?

Как его угораздило оказаться там среди этого побоища?

Она вспомнила гримасу раздражения и злобы на лице капитана, и ее передернуло. Теперь он станет героем. Посмертно будет награжден. Это ладно. Но ким образом Лев Степанович заранее уехал в Парагвай, если вчера только он демонстрировал перед Наташей свою хватку и мощь, а потом скорость.

Она забралась под одеяло и мелко затряслась. Может быть, эта часть кошмара отошла в прошлое. Но вместить все это было невозможно. Для симпатичного молодого следователя по особо важным делам существенно было не то, что преступники перестреляли друг друга. На его лице было написано, что он хотел бы предотвратить эту обоюдную кровавую баню и всех мирно пересажать за решетку. Для него ценным было разорение гнезда фальшивомонетчиков. И выход на структуру в целом. А это значит…

Наташа сбросила с себя одеяло, вытянулась, потерла глаза кулачками и отправилась в ванную, отдавая себе отчет в том, что сидит под домашним арестом и вряд ли способна его нарушить. Кажется, Владислава не было в квартире, а Бронбеус писал что-то в своем кабинете.

Она долго терла огромной мочалкой свое тело, маленькое и худое, преисполнясь к нему доверием и жалостью, все-таки оно ее не подводит, и голова, отразившаяся в зеркале, вполне гармонически приделана к нему, чтобы составить подвижное целое, единое с миром. Она, может быть, впервые после красивого и страшного сна, который увидела во Пскове, мгновенно поглядела на себя со стороны и осталась довольна тем, что она — как все и потому способна говорить с ними, как равная с равными, а не быть взбесившейся одиночкой.

Она насухо вытерлась, завернулась в халат и вошла в кабинет учителя, думая о том, куда отправился реставратор и что он вообще делает в Москве, кроме того, что возится с ней.

— Владислав Алексеевич в посольстве Франции, — ответил ей Бронбеус, весело глянув из-под стареньких металлических очков, и, саркастически улыбнувшись, продолжил:

— У него довольно много обязанностей кроме тех, что он берет на себя добровольно.

Наташа, предполагавшая, что омрачила своими лютыми обстоятельствами жизнь обитателей этой квартиры, удивилась тому, что Бронбеус смотрит на нее особенно приветливо и чинно.

— Сегодня ты поможешь приготовить обед, — деловито продолжил он. — Твой мозг нуждается в фосфоре и йоде. Слава еще утром все купил, нам остается только выстроить список блюд.

— Я хотела расспросить вас про Владислава Алексеевича, — начала было Наташа.

— Он тебе сам все расскажет, Наташенька. А что касается всего другого, так знай, что чрезмерно винить себя — значит проявлять зловредный эгоцентризм.

Наташа подумала, что Бронбеус говорит с ней так, словно она за эту ночь решительно повзрослела. Вспомнив пустынный и светлый ландшафт, снившийся ей, Наташа вздрогнула. Ничего подобного она не видела никогда. Как это она прежде не догадалась. Часто ли бывает такое? Один раз в жизни, два или три? Отчего-то ей важно было знать количество периодов, хотя она чувствовала, что ничто не делится, как не делится она сама.

— Я должна позвонить маме, — произнесла она неожиданно для себя.

— Прямо сейчас? — весело спросил Бронбеус. — А может быть, она сейчас прогуливается?

Но Тонечка уже вернулась с прогулки. Она была оживленной и шумной, что поразило Наташу. Рядом с ней, похоже, кто-то находился.

— Это моя гениальная доченька, — произнесла она, прежде чем приступила к разговору.

— Ты долго не звонила, я понимаю, что была очень занята. Мы так тебе благодарны, мы счастливы.

Наташу пронзила совершенно дикая мысль, что рядом с матерью находится Лев Степанович с револьвером, диктующий эти невероятные слова с тайной издевательской целью. Наташа готовилась к другому разговору, тяжелому и безвыходному.

— Мама, что стряслось? — спросила она. — Ты в порядке. Васенька?

— Васенька тебя обнимает, умница ты наша.

— Кто с тобой рядом? — настороженно спросила Наташа. — Я знаю, что с тобой рядом кто-то.

— Конечно, со мной рядом соотечественница. Мы очень сдружились за последние дни.

— Уф! — произнесла Наташа, все еще ничего не понимая.

— У меня радостная новость для тебя, да что я говорю, для всех нас. — Она произнесла торжественно и по слогам, как будто боялась, что дочь может не услышать хоть одно слово, из-за чего сообщение станет менее торжественным и радостным: — Операцию сделали сегодня, и прошла она блестяще. Доктор говорит, что через полтора месяца наш Васенька будет ходить самостоятельно. Очень хорошо, что ты деньги перевела вовремя. Спасибо тебе, доченька. Операцию сделали бы даже без этого взноса, но то, что мы полностью расплатились и вовремя, — это здесь особенно ценится. К нам так хорошо относятся, у Васеньки даже сестрички все особенные, правда, ни одна из них не говорит по-русски. Но я боюсь, что ты опять переутомилась. Да еще и Зоя Егоровна сообщила мне, что ты затеяла какой-то ремонт… Береги себя. Но если ремонт, на твой взгляд, необходим, то конечно, конечно.

Тонечка рассмеялась, она пребывала в приподнятом состоянии.

«Слава богу, — подумала Наташа, — она мне о ремонте говорит, а я-то с ума схожу…»

— Врачи превосходные, — щебетала Тонечка, — молодые, вот только никто не говорит по-русски. Правда, Васенька уже знает много французских и немецких слов, одна сестричка говорит с ним по-французски, другая по-немецки. При определенном стечении обстоятельств Васятка в будущем изучит оба языка… Не слишком обременяй себя работой, имею в виду картины, уж лучше ремонт, я ведь знаю, что ты сама в основном будешь его делать. Денег, которые ты нам перевела, хватит с лихвой на все…

С Наташи этого действительно хватило.

— Конечно, мама, я займусь ремонтом, — ответила она, — никаких картин, тем более что дела прежних заказчиков весьма плохи…

После разговора с матерью Наташа долго приходила в себя. Странные мысли проносились в ее голове. Она пыталась вспомнить, когда и как и какие она перевела деньги на счет клиники, не вылетело же из головы это важное обстоятельство. Обмануть себя она не могла, деньги она не переводила. Такой суммы у нее просто не было. Но факт, что деньги поступили и семья в безопасности.

«Королевский музей, королевский музей, — звенело у нее в голове. — Я точно свихнусь, если этого уже не произошло…»

К Бронбеусу пришли студенты, от которых тот, вопреки своему обыкновенному радушию, в этот раз постарался избавиться как можно скорее.