К замку по зеленому полю двинулась кукла-перчатка – солдат с барабаном через плечо и пунцовой розой во рту.
– Я шел с войны, во рту держал я розу…
Вокруг артистов уже собралась толпа. Я высунулась из кареты, чтобы разглядеть представление – ведь все равно заняться больше нечем. Принцесса с длинными желтыми косами выглянула из башни.
– Дочь короля сидела у окошка,
Дочь короля сидела у окошка.
Ри-рон, рон-патаплон,
Сидела у окошка.
Из-за ширмы показалась артистка – яркий наряд не вязался с ее бледностью и худобой. Широко улыбаясь накрашенным ртом, она пропела, шевеля куклу-принцессу:
– О барабанщик, отдай мне свою розу!
С противоположного края ширмы выглянул чернявый парень в красном колпаке.
– Дочь короля, отдай мне свое сердце!
Дочь короля, отдай мне свое сердце!
Ри-рон, рон-патаплон,
Отдай мне свое сердце! – вывел он сильным низким голосом.
Солдат и принцесса призвали на помощь отца-короля, но тот наотрез отказал жениху.
– О барабанщик, слишком уж ты беден! – проскрипел король-отец.
В толпе зрителей зашелестели вздохи. Как знакомо. Бедность и любовь несовместимы. Не то чтобы на мне кто-то хотел жениться, но так ужасно было сознавать, что никто и не попытается…
Перед ширмой заколыхались голубые полотнища, изображающие море.
– Три корабля приплыли в твою гавань,
Три корабля приплыли в твою гавань.
Ри-рон, рон-патаплон,
Приплыли в твою гавань!
Резкий звук барабана и посерьезневшее лицо певца – меня внезапно охватила дрожь. Какой красивый голос! Певец, казалось, смотрел прямо на меня – неужели он принял меня за знатную даму, а не за прислугу – почти такую же, что кучер и лакей на запятках кареты – только что без ливреи. Сдвинув прямые темные брови, певец глядел мне в лицо и выводил:
– Первый корабль моим нагружен златом,
Первый корабль моим нагружен златом.
Ри-рон, рон-патаплон,
Моим нагружен златом.
Второй корабль нагружен жемчугами,
Второй корабль нагружен жемчугами.
Ри-рон, рон-патаплон,
Нагружен жемчугами.
Из-за ширмы ему кинули барабан, и певец принялся отбивать ритм. Зрители захлопали в такт.
– Третий корабль – он для моей принцессы!..
Отец принцессы – кукла в короне и желтых буклях – крутил головой, не в силах скрыть изумление:
– О, барабанщик, кто же твой отец-то?
О, барабанщик, кто же твой отец-то?
Ри-рон, рон-патаплон,
Кто же твой отец-то?
Высокий мастеровой с портновским метром под мышкой при этих словах громко засмеялся, ткнув локтем свою соседку – необъятную женщину в высоком нормандском чепце. А певец, сверкая белыми зубами, заливался:
– Сир, мой отец – это король английский,
Сир, мой отец – это король английский!
Ри-рон, рон-патаплон
Это король английский!
Весь перекресток хлопал и топал в такт комедиантам – песня приближалась к концу. Даже на лицах двух дворян, остановившихся неподалеку от кареты, появились снисходительные улыбки.
– О барабанщик, бери же мою дочку!
Кукла-король подвела куклу-принцессу к барабанщику. Тот отвесил преувеличенно глубокий поклон и издевательски любезно ответил:
– Благодарю! Нашел я и получше!
Благодарю! Нашел я и получше!
Ри-рон, рон-патаплон
Нашел принцессу лучше!
Сзади к принцессе и ее батюшке-королю подошла темноволосая кукла в пышном голубом платье. Поправив на голове маленькую корону, она прицелилась и отвесила конкурентке пинка. Зрители захохотали. Барабанщик взял принцессу в голубом под руку и они ступили на палубу третьего корабля. А незадачливый отец-король так и остался сидеть со своей дочкой.
Представление закончилось. Из толпы полетела за ширму медная мелочь, иногда рыбкой сверкала серебряная монета.
Певец, не снимая с руки куклу-барабанщика, стянул колпак и засновал в толпе, спеша обойти зрителей побогаче. Следя за его маневрами, мой случайный сосед, седой господин в старомодных брыжах, произнес:
– Шутки шутками, но подсунуть принцу Уэльскому нашу принцессу вместо испанской инфанты – это блестящая операция, барон.
– О да, наша принцесса – настоящий Троянский конь. Наотрез отказалась менять веру! Королева-католичка – это последнее, в чем нуждается английский парламент, – кивнул его собеседник.
– Да уж, Ришелье удалось одновременно насолить и Испании, и Англии! Не думал, что когда-нибудь буду восхищаться этим выскочкой, но сейчас я просто вынужден это сделать, – с этими словами пожилой мсье опустил в колпак комедианта полновесный золотой.
Комедиант поклонился, повернулся и вдруг очутился совсем рядом – в окне блеснули его черные глаза, сверкнули зубы – и на колени мне упала роза.
У меня не было ни единого су – но комедиант уже отцепился от дверцы и ввинтился в толпу.
Подобрав монеты, артисты подхватили ширму и кукол, и труппа двинулась через Новый мост. Карета вздрогнула – мы тоже выруливали из затора.
Я поднесла розу к лицу. Нежные лепестки прильнули к моим губам словно в поцелуе, заполнили карету бесхитростно-сладким ароматом. Раньше мне никогда не дарили цветов, и я решила счесть это добрым знаком.
Полностью занятая своими мыслями, я даже не воспользовалась возможностью полюбоваться Лувром – когда карета прогрохотала по набережной мимо дворца, я все еще разглядывала розу. Но дом графини Шале на улице Турнон оказался совсем рядом с резиденцией короля.
Меня ошеломило великолепие моего нового обиталища – я не сразу заметила, что слуга открыл дверцу и ждет, пока я вылезу из кареты – так поразил меня дом графини. Три этажа, стрельчатые окна, лепнина и украшенная уже знакомым гербом арка – было от чего прийти в замешательство. Мне показалось, что в доме поместилась бы вся улица Бон-Пуа. А может, и весь мой родной Сен-Мартен-де-Ре – вместе с колокольней.
На подкашивающихся ногах я поднялась по широкой парадной лестнице и попала в огромную гостиную. Столько позолоты я видела только в Нотр-Даме! Среди этого великолепия я не сразу заметила маленькую женщину в черном, что спешила навстречу с доброй улыбкой на нездоровом одутловатом лице.
– Вот и вы, дорогая Николь! Я всегда хотела дочку! – после этих слов камень скатился с моей души.
Глава 5. Граф Шале
В первый же день ее светлость усадила меня с собой обедать, тем самым определив в домашней иерархии на ступеньку с надписью «Из господ». Так что мои опасения, что прислуга будет меня третировать, к счастью, не оправдались. Но и разговаривать, кроме графини, мне было не с кем – слуги держались вежливо, но отчужденно.
Два сына мадам Шале вместе с женами и детьми обитали в родовой вотчине Перигор, так что в доме было пустынно. Графиня жила одна, не считая слуг – мажордома, экономки, горничных, лакеев, кучеров, кухарки и судомоек. И меня.
Я скучала по мсье Паскалю, тете и даже Серпентине. Книг в доме было немного и все больше религиозные: постановления Тридентского собора, сборники Папских булл да невесть как попавшая сюда «Похвала глупости» Эразма Роттердамского. Почетное место занимал толстый том, переплетенный в позолоченную кордовскую кожу – мемуары маршала Блеза Монлюка, который приходился отцом хозяйке дома. Графиня очень гордилась этим фактом, хотя вряд ли прочла хоть строчку из его воспоминаний. Военное дело меня интересовало мало, но со скуки я прочла и мемуары.
