От моего резкого движения он чуть не упал, но удержался, неловко взмахнув руками. Плотный темноволосый парень в добротной суконной куртке и засаленных кожаных штанах навис надо мной, неуверенно растягивая в улыбке верхнюю губу с пробивающимися усиками.

– Такая милая девушка скучает тут одна… – произнес он, с видимой заминкой, присловье желающих знакомства. Я подумала, что надо уходить, как жаль, я так удобно устроилась… Он подался назад, словно готовый освободить дорогу убраться с моего пути, и я вдруг остановилась. Парень выглядел добродушно, его большие карие глаза казались простыми и не опасными. Подмастерье. Выпросил у хозяина свободный вечер.

– Я не скучаю, – сказала я и уставилась на витражи Сен-Шапеля. Он тут же засопел и уселся рядом. Я выставила локоть, но он смирно сложил руки на коленях и тихо сказал, кивая на колокольню:

– Красиво, да? Я там не был, туда простых не пускают, но издалека здорово красиво!

– Да, очень, – согласилась я.

За спиной зашушукались капустницы. Ну и пусть шепчутся, небось на их изможденные прелести никто не польстился!

– Я вот смотрю – такая красивая девушка… И одна. Есть у вас кавалер? – прогудел он над ухом.

– Не понимаю, какое это имеет значение.

– Ну как же? – он по-детски надул щеки. – Я вот тоже один, а весной каждый ищет пару, как говаривал мой папаша – каждая щепка на щепку лезет… Ой, простите, мадмуазель, папаша мой был человек неученый…

– Был? – я присмотрелась повнимательней к его густым, давно не мытым волосам и широким ссутуленным плечам. – Он умер?

– Да, оспа, – вздохнул парень. – Меня Жером зовут.

– А меня зовут Николь, – сказала я, не дожидаясь вопроса.

– Красивое имя… – он мечтательно зажмурился. – И сама ты красивая. Словно ангел!

Мы помолчали, но уже словно вместе, а не по отдельности. Видимо, сочтя что формальности соблюдены, он потянулся обнять меня за плечи. Еще чего! Правильно истолковав мое фырканье, он убрал руки и снова замолчал, улыбаясь. Солнце припекало. От бревен поднимался пьянящий дух соснового бора, внизу лениво шлепала вода. Я закрыла глаза и почувствовала, как его рука, едва касаясь, медленно движется к моему бедру. Вот его пальцы коснулись моих. Тепло и противно. Тут сзади хрустнуло, раздался неразборчивый вскрик.

Парень вскочил на ноги и вдруг махнул через бревна одним прыжком. Очутившись на песке, он помчался во всю прыть и успел скрыться под мостом, пока я поняла, что замшевого кошелька, который я все это время сжимала в руке, больше нет. Кулак пуст. И нет никаких сомнений, у кого сейчас находится подарок тети Люсиль.

Слез у меня уже не осталось, я зажала рот рукой, сдерживая хихиканье. Сегодня мне везет, как висельнику с Гревской площади!

– Мадмуазель, мы вам кричали, – раздался сзади комариный писк. Девчушка-капустница с сочувствием смотрела на меня, нахмурив то место, где у людей брови. – Но он тоже услышал…

– Спасибо, – вздохнула я. – Сама виновата, нечего было зевать.

– Как же вы теперь домой доберетесь? – от вопроса этой пигалицы мне стало нехорошо: скоро стемнеет, кучер не нашел меня и наверняка уехал, как я доберусь до улицы Турнон?

Капуцины уже ушли, парочки, что миловалась в укромном уголке, тоже нет, лишь возчики, хмурясь, застегивают куртки. От реки вдруг потянуло холодком. Я поплотнее стянула на груди плащ, но сырость, казалось, забралась под кожу. Или это страх?

– Мадемуазель, хотите с нами? Мы возвращаемся в Сен-Жермен, до ворот Конферанс можем вас подвезти.

Значит, им надо на правый берег! Какая удача – если я доеду с ними до набережной Лувра, там рукой подать!

Девушки быстро и бесшумно, словно рой капустниц, рассаживаются на телегах, бережно прикрывая юбками пустые кувшины из-под молока, возчики молча подбирают вожжи – и мы трогаемся.

Молочницы шепчутся между собой, бросая на меня косые взгляды, но мне уже все равно. Впечатления прошедшего дня смешиваются, как разные течения у маяка Бален на западной оконечности острова Ре – схлестываясь, ни одно не хочет уступать, и вода, зажатая и с севера на юг, и с запада на восток, образует единственно возможную форму – квадрата. Квадратные волны бывают только там. Это говорят и те, кто знает вдоль и поперек и Средиземное, и Северное море, и Балтику, и Атлантику. И даже те, кто добрался до далеких заморских колоний – утверждают, что такого чуда больше не найдешь нигде…

– Приехали, мадемуазель, – наклоняясь ко мне, шепчет девочка. Крахмальный край ее треугольного чепца клюет меня в лоб. – Вы говорили, вам надо на улицу Турнон.

Волны перед глазами уступают место сумеркам и знакомой улице, в конце которой виден особняк графини Шале.

– Спасибо, вы меня просто спасли, – бормочу я. – Храни вас Господь!

– И вас, мадемуазель! – девчушка, имени которой я даже не спросила, машет мне, пока телеги с так и не разомкнувшими уст возчиками скрываются за поворотом.

Графиня никак не могла найти какую-то мантилью. Служанки перерыли все сундуки, но искомая накидка так и не находилась.

– Да что же это такое! – простонала ее светлость, прижимая к глазам платок. – Никакого порядка нет в доме!

Служанки молчали, изучая пол с рассыпанными померанцевыми корками, разорванными саше и сухими пауками – следами бурных поисков.

Призванный к ответу мажордом мсье Констанс нахмурился, хмуро оглядел испуганных служанок и наконец выразил уверенность, что искомая мантилья не иначе как находится на чердаке – в одном из сундуков, сосланных туда с вышедшими из моды предметами одежды.

– Что значит вышедшими из моды? – возмутилась ее светлость. – Эту мантилью мне привез из Италии мой отец, маршал Монлюк, каких-то пятьдесят лет назад!

– Конечно, ваша светлость! – склонился в глубоком поклоне мсье Констанс. – Подарки маршала – это для всех нас неугасимая лампада! И неопалимая купина.

– Хорошо, – высморкалась графиня. – Тогда ты и ты – она указала на двух служанок, – ступайте на чердак и без мантильи не возвращайтесь!

Она открыла было рот, чтобы сказать что-то мажордому, но оглядела его шишковатые от ревматизма колени и повернулась ко мне.

– Николь, дорогая моя, прошу вас – возглавьте поход за мантильей!

– Да, мадам! – я еще никогда не была на чердаке, но признаться, мне давно хотелось посмотреть из чердачного окошка – захватывающий, должно быть, вид! Интересно, можно ли рассмотреть королевский дворец?

Я возглавила маленькую процессию, мы быстро миновали парадные покои – с обтянутыми шелком стенами, расписанными потолками и устилающими пол коврами. Коридор второго этажа, где комнаты давно стояли необитаемыми, служил галереей портретов предков – настолько дальних, что им не нашлось места в гостиной, где картины занимали стену от пола до потолка. В центре висел, конечно же, маршал Монлюк – отец графини – суровый старик с изуродованным мушкетной пулей лицом.

Портреты, казалось, провожали нас глазами, пока мы дошли до чердачной лестницы. Ступеньки завизжали под нашими ногами, как привидения.

Что за великолепие! На чердаке хоть в мяч играй – настолько он был велик. Солнечные лучи шпагами протыкали воздух сквозь щели в ставнях, золотые пылинки кружили, угасая в вышине под стропилами. Пахло мышами и пылью.

Первым делом я подняла железный крюк и отворила ставни, впустив солнечный свет. Девушки, жмурясь, подошли к окну. Передо мной расстилались черепичные крыши Парижа. Слева вздымались сизые стены королевского дворца, сверкала серебром лента Сены. Близ восточного подъезда Лувра распласталась церковь Сен-Жермен л’Оксеруа, чей колокол подал сигнал к резне в Варфоломеевскую ночь… Я поскорей отвернулась. И увидела Бастилию – словно мрачный утес вознесшуюся на востоке. Пушки на крыше тюрьмы сияли в солнечных лучах – как громко они, должно быть палили пятнадцать лет назад – когда Генрих Четвертый погиб от руки Равальяка… А еще громче – в сентябре 1601 – когда родился дофин, будущий король Людовик Тринадцатый…