— Она — медсестра, — журчал Катин успокаивающий голос. — Она тоже хочет, чтобы Слава сразу после демобилизации взялся за учебу. И Слава твердо решил…

Степану Корнеевичу по собственному опыту хорошо было известно, что благие намерения — самые страшные враги настоящего дела. Успокаиваешь себя словами, сочиняешь, каким ты завтра станешь замечательным, и вроде бы уже стал таким, а дело-то и не сдвинулось…

— Погляди фотокарточку, Степа, — уговаривала жена, чувствуя, что гнев и отчаяние, охватившие мужа, могут привести к взрыву. — Ну честно, ведь хорошая девушка, а?

Не удержался, взглянул, удостоверился — симпатичная пичужка, есть у мальчика вкус.

— И смотреть не буду, — буркнул он и осекся, в груди заворочалась и стала крепнуть боль. Закончил с кривой улыбочкой: — Гляжу, что отец у вас так — зарабатывать, да не мешать. Делайте, что хотите, как хотите.

Достал из портфеля билет на стадион, купленный накануне сослуживцем, и направился к двери.

— Степа, ты делаешь глупость. Что врачи говорили? Сходим лучше к маме, там и поглядишь свой футбол по телевизору.

— Раз в жизни соберешься на игру — обязательно в такой день надо к маме. Заездили вы меня с вашими мамами. — Слова его были жестоки и несправедливы, ибо теща относилась к нему, словно к родному сыну.

Катя заплакала, а он осторожно и торжественно понес свои горести, убегая от семейных и иных сложностей. Эх, как плохо получилось!

Он взглянул на космических пришельцев с настороженностью. В их мире подобные мелочи, видимо, давно не омрачают отношений. С их высоты наши беды представляются несущественными. И отцовские чувства для них, может, несущественны? Вот он вырастил дочь Валюшку. Она завела свою семью и упорхнула. Вырастил сына, а теперь и он становится чужим… Обида жгла душу, а стороннему наблюдателю все это может показаться глупым. Не так ли? Голос вроде бы не заметил вопроса.

— Друг, расскажите нам о себе. Вспоминайте. В вашем мире нам интересно все.

Он всего лишь один из трех миллиардов землян, и по нему одному будут судить обо всех, по его рассказу будут делать выводы обо всем? Обширность и ответственность задачи угнетали Степана Корнеевича. Он начал вспоминать детство, юность… Говорил осторожно, старался что-то отсечь, защищался. Что им — счастливым, мудрым и всесильным — наши заботы? Наши? Он же улетает, и они теперь уже не наши, они остаются — эти заботы.

— Вы не полностью откровенны, — перебил голос.

— Слушайте, не знаю, как вас величать, вы — опередившие и всемогущие, разве лично вам все это досталось не готовеньким? Разве у вас всегда так было? Почему же вы меня уличаете?

— Мы поняли вашу мысль, она разумна. Мы верим, что законы развития универсальны, а поэтому ваш мир тоже придет к тому, что уже есть у нас. Когда вы изучите нашу историю, вы найдете множество сходных тенденций. Мы уже давно ведем поиски разумных существ в окружающем космосе, а это наша первая дальняя экспедиция. Мы ищем собратьев и старших, но у вас мы встретились с нашим прошлым, с разобщенностью, которую наше общество уже прошло.

Разобщенность? Это верно. Есть. Но есть и другое… Как бы это лучше объяснить?

Недалеко от маленького городка Смолевичи, что в Белоруссии, осенью сорок первого года за линией фронта, ушедшего на восток, встретились солдаты, отставшие от своих частей. Они избрали командиром пожилого усатого дядьку в замызганной гимнастерке. Звали его Василием Артемовичем. Командир повел отряд к своим. Несли раненых, делились без утайки хлебом, табаком, патронами. Шла с ними милая девушка — сандружинница Лена. У нее у самой было прострелено плечо, но она подбадривала спутников, пела песни, смеялась и шла. А ночью на привале втихомолку плакала от усталости и боли.

Мерзли, голодали, тонули в болотах, отбивались от фашистов. Ранило командира. Он умирал, зная, что умирает. Требовал, чтобы его оставили. Но отряд не оставил его. Василий Артемович умер среди своих в санбате под Гжатском. В отряде были совершенно разные люди, но ни разу, понимаете, синекожие, ни разу споры и раздоры не омрачали пути. А в тех условиях это было бы объяснимо, не так ли? Так что, есть и разобщенность, но есть и такая общность, которая сильнее ран, голода и смерти. В вашем устроенном мире легко быть добрым и хорошим.

— Вы правы, друг. Ваш рассказ был очень интересным. Но мы просим вас поторопиться. Каждый отрезок независимого времени поглощает запасы энергии. Мы ждем вашего ответа.

Степан Корнеевич внезапно вспотел. Вот оно пришло, решающее мгновение. Он улетит с синекожими, а Славка, Валя, Катюша останутся тут. Он для них все равно, что умрет, и они для него тоже… Но Славку он никому не может отдать — пусть парень устраивается, как хочет, пусть женится, разводится, учится, работает, но он его не отдаст.

— Значит возвращение исключено? — уточнил он.

— Энергию для нашего эксперимента накапливала вся планета в течение двадцати двух лет. Если за время нашего отсутствия не будет найдено принципиально нового решения, рассчитывать на это нельзя.

Славку не отдаст и Катю не отдаст!.. Так ведь уже отдает. Они оба за чертой, отделенные этими зыбкими стенами. Вспомнил Катю, но не ту, постаревшую, которая сегодня уговаривала не волноваться. Была в памяти другая Катя, двадцатилетняя.

Они познакомились на студенческой вечеринке. Он с неохотой отправился провожать Катю по ночному городу, но вскоре понял, что ему удивительно повезло. Даже сейчас, вспомнив девушку в белом платье, ощутил счастливое томление.

И тут синекожие внезапно начали вновь показывать свою планету, ее реки, леса, гигантские мосты над проливами. Вместе с обитателями Степан Корнеевич нырял в жерла глубоких шахт, опускался на дно океана, присутствовал на праздничных шествиях, рассматривал планету с искусственного спутника, разглядывал неведомых животных и птиц. Ему продемонстрировали научные лаборатории. В одной из них находились те ученые, которым удалось разработать проект силового пробоя космического пространства.

Оставить свою семью, землю ради этой феерии? Ему протянули руку помощи, вытаскивая из безнадежной темени болезни. Через день или месяц придет это — ледяная лапка спазма сожмет сердце, и навсегда погаснет мир.

Один из синекожих шагнул в глубину серой завесы, и она разошлась, открывая еще одно помещение, похожее на аппаратную. Там были размещены пульты управления, приборы, сигнальные устройства.

Синекожий вернулся и протянул землянину раскрытую ладонь. На белой ткани перчатки лежал золотистый многогранный камень. В помещении стало темно, а камень продолжал искриться и излучать свет, словно в нем вспыхивала лампочка.

— Это очень редкий минерал, — пояснил голос. — Наши предки считали его символом встречи друзей. Мы не знаем, какое решение вы примете, но хотим его вам подарить.

Камень был теплый и непривычно тяжелый. Степан Корнеевич растрогался. Они, видимо, добрые и дружелюбные существа. У них он получит здоровье, будет летать, но надо забыть о Кате, предав самого дорогого человека. Она сойдет с ума, не понимая, куда он исчез. Славка погорюет да забудет, у него жизнь впереди, а Кате не останется даже утешения поплакать на могилке.

— Друг, вы решили остаться.

— Да, не хочу быть дезертиром.

Но тут вмешался еще один советчик — боль. Она накатилась без предупреждений, резко и безысходно. На лбу выступили капли пота. Задыхаясь, почти теряя сознание, выковырнул пробку из флакона и вытряс на ладонь таблетки. Скорее бы подействовало…

— Видите? Наверное, надо лететь, — сказал он.

— Друг, простите нас за муки выбора, который вы должны сделать. Вы излучали интенсивный пучок отрицательных эмоций: обиду, болезнь, неприятие. Именно поэтому мы пригласили вас.

Степан Корнеевич понял. Ему было стыдно и больно. Они отыскали, по их мнению, самого несчастного прохожего.

— Не знаю, что делать. Курносая ходит рядышком да подмаргивает: мол, до скорой встречи. Я, конечно, хочу увидеть ваш мир. Хочу быть здоровым. Хочу вторую жизнь, но она получается только для меня, а зачем мне одному такое долголетие? Если бы я мог с этими новыми знаниями вернуться, если бы я знал, что это кому-то еще нужно…