Заумь? Отстаешь, Павел Петрович, медленно, но неотвратимо. Это закономерность — ученики должны обгонять, иначе не будет прогресса. В общем виде сию истину все готовы признать, но когда касается лично тебя, невольно становишься на дыбы. Поживите, мол, с мое, тогда и поговорим. Увы, преимущество в возрасте — факт, а не довод…

Из работы Завалишина следовали любопытные выводы, хотя и скоропалительные. Мальчишка приедет, и надо с ним обстоятельно все обсудить. При его способностях он быстро справится с запланированной темой. А на эту фантастику рассчитывать нельзя. Слишком неизведанно, слишком теоретично. Берутся преждевременно и за преждевременную проблему, убивают самые творческие годы, а потом перегорают — и все. Бобылеву приходилось встречать таких неудачников. Ей-ей, Володя достоин лучшей участи. Надо спокойно с ним потолковать — греши, но и план демонстративно не игнорируй. Получится твоя блажь — хвала. Не получится — есть куда отступать. Однако следует поспешить. Что-то директор настроен чрезмерно воинственно.

— Мне не совсем понятно ваше несколько предвзятое отношение именно к Завалишину, — сказал Бобылев. — А тот скандал можно бы и простить.

Директор подозрительно поглядел на собеседника.

— Отнюдь. Просто настало время оживить научную работу. Хоздоговорную тематику мы выполняем, но где научный рост? За последние пять лет мы выпустили лишь трех кандидатов и ни одного доктора. Сами понимаете, статистика не слишком приятная.

Дело было не в статистике. Недавняя комиссия из министерства указала в акте, что руководство института не обращает должного внимания на подбор перспективных кадров. И вот в качестве примерной жертвы избран Завалишин. Тем более, что он строптив и не выдержан. Да и откуда ему быть выдержанным: рано остался без родителей и воспитание получил в детдоме.

— Мы решили, Павел Петрович, провести массовую проверку состояния научной работы. Посмотрим, кто чем занимается, что мешает, какая нужна помощь, и будем освобождаться от всех профессионально бесперспективных личностей. Как только ваш Завалишин вернется из командировки, пусть оформляет документы на конкурс, на общих основаниях. — Директор улыбнулся. — Но мне бы хотелось узнать, Павел Петрович, почему вы так его защищаете?

— Он талантлив.

— Гм… Что-то по результатам его пятилетнего пребывания в наших стенах этого не заметно.

— В гиревом спорте талант выясняется просто — поднял на десять килограммов железа больше, чем все остальные, и все очевидно.

— Но все-таки документы пусть он готовит.

Бобылев кивнул, но подумал, что так просто этот ход директора не пройдет. Мальчугана надо выцарапать.

Зеленая коробка городского телефона вздрогнула, раздался звонок. Директор раздраженно сорвал трубку.

— Да, да, это я. А, приветствую. Как мы тут? Вашими молитвами. Что, что? Не понял и прошу членораздельно и с самого начала повторить.

Павел Петрович встал и, перехватив взгляд директора, указал на дверь: «Удаляюсь!» Директор энергично замахал свободной рукой и настойчиво предложил остаться — мол, разговор имеет к вам непосредственное отношение!

— Значит, понравилась наша установка? Очень рад. Это вы там, бородачи, думаете, что лишь ваши бродяги заняты делом в своих горах. Мы тоже не лыком шиты. Стараемся, еще не то будет. Что? — На лице директора проступил явный испуг. — Как? Жив? Где он сейчас? В хирургической? Все ясно, меры примем. Привет. Заходите.

— Что такое? — спросил Бобылев.

— Опять ваш Завалишин. Ну и кунштюк.

— Что такое? Это он в хирургической?

Профессор выслушал рассказ о событиях в отряде Кызылташской экспедиции.

— Чушь какая-то, — буркнул он. — Какой излучатель?

Это был очень знакомый термин. Совсем недавно он встречался Павлу Петровичу. И тут он вспомнил — это же из рукописи Завалишина. Мальчик писал, что теоретические предпосылки достаточны для проектирования прибора. Значит, он его уже сконструировал и даже испытал? Мальчик не раз просил у своего руководителя детально обсудить его работу, а у того не нашлось времени. Больше того, руководитель искренне считал, что помогает мальчику избрать более взрослую линию поведения. Как скверно получилось!

— Погодите, а что с Володей? Ожог? Он в Ташкенте?

— Геологи вызвали вертолет. Уверяют, что будет жить. Да… Я считаю, Павел Петрович, что вы уделяете мало внимания нашим молодым кадрам. Завалишин разработал высокоэффективную установку для дробления горных пород, установка уже дала великолепные практические результаты, и я, директор института, должен узнавать об этом от посторонних. Да, плохо мы знаем наших людей. Не доходим до каждого сотрудника.

Профессор Бобылев встал. Он уже не первый год работал с этим человеком и в достаточной мере изучил его руководящий стиль. Порой профессора даже забавляла эта непоколебимая уверенность в том, что все окружающие страдают полным отсутствием памяти. Но сейчас это не казалось забавным. Профессор был зол и на собеседника, и на себя.

— Пять минут назад вы настаивали на изгнании Завалишина из института.

— Позвольте, но вся информация о его творческой деятельности поступала ко мне только от вас.

Павел Петрович безнадежно махнул руками.

— Где сейчас Володя? Номер палаты? Я еду к нему.

— Возьмите мою машину, — успел крикнуть вдогонку директор.

Володя и Алик Хайдаров шли по аллее больничного парка. Желтые, бурые, красные, багровые листья жестяно хрумкали под ногами.

— Ну что там нового в нашем секторе?

Алик с юмором описал, как ждут, не дождутся Володю. Ус терзает Алика вопросами о схеме излучателя и рычит на него за то, что он вовремя не сообщил об экспериментах Завалишина.

— Ох, забыл, Володька, я тебя сейчас развеселю.

Володя поощрительно кивнул: давай, весели. Вот что ему рассказал Алик. Узнав, что у Завалишина пропал блокнот с рабочими записями, Бобылев устроил настоящее судилище. Все уборщицы, когда-либо работавшие в секторе, были вызваны на допрос. Вера Никифоровна намеревалась быть прокурором, но ее вежливо выпроводили. Вера Никифоровна разгневалась и ходила по всем лабораториям, изливая свою обиду и уверяя, что она немедленно подает заявление об уходе. Уборщицы в один голос говорили, что порядки они знают. Их предупреждали в отделе кадров. Они опасливо сообщили Бобылеву, что подозревают Веру Никифоровну. У нее, мол, есть привычка — любую бумажку или там дощечку уносить к себе в кладовую. В заключение состоялся драматический допрос коменданта. Вера Никифоровна разрыдалась, хлопнула дверью и через десять минут выложила на стол Бобылеву кипу бумаг, заявив: «Да хай они сказятся, оци бумажки».

Хайдаров, как человек, хорошо знающий почерк Завалишина, перебрал весь этот хлам и разыскал блокнот. Лишь в самом начале было выдрано несколько листов. Вера Никифоровна сквозь слезы призналась, что бумага ей нужна на пирожки. Вот-вот, заворачивать пирожки, которые она получает в столовой и продает в обеденный перерыв для удобства сотрудников сектора.

Володя хохотал до боли в скулах.

— Уф, не могу больше! На пирожки? Так и выдала? — он перевел дух и тут внезапно сообразил: — Значит, блокнот есть?

Алик Хайдаров торжественно преподнес своему другу бесценное сокровище.

— Ну молодец, что захватил его с собой. Займусь теперь. Надоели мне до чертиков эти больные со своими охами, детальными описаниями, кто как спал и тому подобное.

— Сегодня не займешься. Жди гостей. Сейчас должен приехать Ус, а за ним собирается Ирочка.

Володя насупился.

— Алик, ты должен мне помочь, но без расспросов и советов.

— Опять штучки?

— Я вполне серьезен. Сделай так, чтобы Ирочка не приходила. Уговори, или придумай что-то необидное.

— Не понимаю, — игриво промурлыкал Хайдаров, но почувствовал, что его шуточки неуместны. — Попытаюсь. А вон шествует Павел Петрович.

Когда Алик распрощался и ушел, Бобылев уселся на скамью и внимательно поглядел на младшего научного сотрудника.