Не поступив в институт, Штейн пошел работать. Маме нужно было помогать. Один из лучших учеников школы за месяц до семнадцатилетия стал учеником слесаря нестандартного оборудования. Звучит! Это была песня, а не работа. Участок нестандартного оборудования занимался всем, чем ни попадя. В свободное от распития портвейна время. Он варил металлические швы, резал уголок, таскал станки с места на место, чинил, паял, кроил железо. Работа кипела. Но чаще всего весь участок делал памятники из стального листа. В качестве халтуры. А чтобы начальство не застукало за этим занятием, на шухере сидел дядя Миша с электросварочным аппаратом. Как только кто-нибудь посторонний пытался пройти, он прятал лицо за защитной маской и начинал тыкать электродом куда попало, зажигая электрическую дугу и крича: «Поберегись, курва! Глаза попорчу!»

После чего незваный гость сбегал, пряча те самые глаза.

А вывозил памятники за территорию мастер участка Семен Тузик. Вывозил внаглую, посреди белого дня, на электрокаре. Он подъезжал к проходной, бибикал. Охранник выглядывал, наблюдал пустую электрокару и улыбающегося Тузика.

– Я на полдник! – кричал Семен. Он жил рядом с заводом. Охранник открывал ворота, и Тузик переставал его интересовать. В этот момент стоящие в мертвой точке Лёва и еще один слесарь Славик быстро грузили памятник на электрокару. Мастер мгновенно стартовал. Схема была отработана до автоматизма. Только однажды, когда открылись ворота, с внешней их стороны стояла «Волга» директора завода. Невозмутимый Тузик отдал честь шефу, и на лихом вираже проехал мимо него.

– Что это было? – спросил директор у своего водителя.

– Сема Тузик металлолом сдавать поехал.

– Понятно, – равнодушно произнес директор, – я думаю, раз охрана пропустила, значит, все оформлено честь по чести.

Со спиртным на участке нестандартного оборудования никогда не было проблем. По соседству находился ликероводочный завод. И разделял оба завода только трехметровый забор с орнаментом из колючей проволоки. Но разве это преграда для русского умельца широкого профиля? В определенный момент и в оговоренном месте по сигналу с двух сторон к забору приставлялись стремянки. Одновременно поднимались парламентарии. Один тащил пачку электродов, или несколько подшипников, или набор гаечных ключей «шаловливые ручки». Другой был менее оригинален – обычно это была трехлитровая банка со свежей продукцией. Стороны обменивались верительными грамотами и, чтобы не навлечь на себя гнев руководства, довольные друг другом, быстро спускались на заранее подготовленные позиции.

Там, на заводе, Штейн впервые в жизни по-взрослому напился. Он до этого никогда не пил водку. А тут бригада участка выгодно продала сразу три памятника и решила отметить это дело. Обычно Лёва такие мероприятия пропускал, ссылаясь на слабую печень и нелюбовь к водке. Но его уговорили. Боевое крещение, мол, докажи, что евреи тоже люди, пятьдесят грамм даже не заметишь. Как Штейн дошел до дома, он и не помнил. Всю ночь он куда-то летел, крича тазику у кровати страшные проклятия. А утром оказалось, что Лёва пришел домой в грязном рабочем комбинезоне, забыв переодеться. Он даже не помнил, кого встретил по дороге домой. Лишь соседка тетя Маня сказала вежливо его маме: «Левочка так вырос. Я только вчера заметила».

***

В казарме всегда было весело. Только всем по-разному. Дембеля, то есть солдаты, которым осталось служить месяц, целыми днями лежали на кроватях в углу, бренча на гитаре. Им даже еду, то есть белый хлеб, масло и мясо, приносили туда. Офицеры и прапорщики старались к этому углу не подходить, дабы не провоцировать конфликт.

Старики, то есть те, кому оставалось служить семь месяцев, рулили процессом, указывая, кому и что надлежит выполнять. Кому стирать их обмундирование, чистить сапоги, кому мыть полы, кому пришивать подворотнички – полоски белой материи, облегающие шею под гимнастерками.

Годки или черпаки, отслужившие по одному году, уже никому ничего не стирали, но и за собой ухаживали сами.

А вот молодым было веселее всех. Дембеля, старики, черпаки, прапорщики и офицеры имели их всегда, везде и по любому поводу. Вся рота ложилась спать, а восемь молодых тянули центряк. В их числе и Штейн.

Это происходило так. Дежурный выливал на некрашеный деревянный пол пару ведер воды, а салаги, держа тряпки, как паруса, задом вперед мчались шеренгой, собирая воду. Выжимали в ведра и мчались опять. Спать Лёва ложился на два часа позже остальных. Утром, за час до подъема, его поднимали опять. Для той же процедуры. Свежевымытые полы – как приятно. Конечно, не всем.

***

В мае поехали домой дембеля. И прибыл новый призыв. К восьми молодым, среди которых был и Штейн, прибавились шесть духов. Дышать стало легче. Появилось даже свободное время для ответов на письма. Кто-то заметил, как Лёва пишет стихи, и тут началось. Старослужащие раздирали Штейна на части, добиваясь, чтобы каждая их них помогла оформить дембельский альбом. Причем заставляли не только сочинять, но и рисовать, недоумевая, что до сих пор не разглядели в этом еврее такой талант.

Перлы типа «Зеленью вся степь одета, отслужить осталось лето», «Мы с тобою, Маша, словно два бойца. Не забыть вовек мне твоего лица», «Когда ложишься спать, подруга, то прочь гони ты моего недруга» пользовались бешеным успехом. А полное отсутствие художественных способностей Штейн компенсировал природной смекалкой, переводя в дембельские альбомы картинки из журналов и открыток через кальку. Лёва расправил плечи, стал выглядеть гораздо чище. Его уже почти не заставляли мыть полы. А как же. Поэту необходим полноценный сон. И за обедом его начали сажать за другой стол, где мяса в каше было побольше, и суп из отдельной кастрюли, и чай без марганцовки и брома.

Но работу никто не отменял. По рабочим дням Лёва все так же запасовывал тросы в бобины, закручивал и раскручивал сотни гаек, таскал квадратное, перекатывал круглое и чистил ржавое. Где-то рядом строился ракетный комплекс, но туда Лёву пока не допускали. Международная общественность уже встала на защиту угнетенного в Советском Союзе еврейского народа, и первая волна эмигрантов покатила в Израиль. И прокатилась по тем евреям, которые никуда не собирались уезжать. Прокатилась, как электричка по травинке, залетевшей на рельсы. Разрезав ее пополам.

Однажды в казарму воскресным утром зашли трое кавказцев.

– Гдэ у вас тут еврэй живет? – спросил один из них дневального. Тот испуганно показал пальцем на Лёву, смотрящего вместе со всеми любимую передачу «Служу Советскому Союзу». Лёва, услышав, что речь идет о нем, мгновенно посерел и попытался спрятаться за спинку кровати.

– Брат! – заорал тот же кавказец. Они втроем начали тормошить Штейна, хлопать по плечам, трогать мускулатуру, одобрительно цокая языками. Оказалось, что это были представители народа, называемого горскими евреями. Лёва и понятия не имел, что существует такая разновидность, живущая в Дагестане. Они очень чисто говорили по-русски. Акцент, с которым кавказцы вошли в казарму, применялся специально для таких случаев. Все трое работали шоферами, отслужили по полтора года и навели шороху в Лёвиной роте, предупредив о нежелательных последствиях местных стариков. «Если, канэшно, кто-нибудь нашего брата абидит».

От них Лёва узнал, что существуют еще и бухарские евреи, чертой оседлости которых является Узбекистан. А сам Штейн, судя по всему, относился к самым неуважаемым, европейским.

В конце лета произошло неординарное событие – Лёву перевели работать на башенный кран. Капитан Кротов спросил его:

– Товарищ Штейн. Вы еще не забыли, как управлять башенным краном?

– Никак нет, товарищ капитан, – чуть не заорал Лёва от радости.

– С завтрашнего дня я вас перевожу в крановщики, – Кротов посмотрел на солдата, боясь возражений.

Это еще был, конечно, далеко не ракетный комплекс. Это был старенький кран на бетонном заводе. Лёвиным сменщиком работал Серега Яцкий. Трудились по очереди – утро, вечер. Служба стала в какие-то моменты даже доставлять радость. Особенно в те, когда Лёва забирался в старенькую кабину и смотрел сверху на копошащихся внизу солдат и офицеров. Была только одна проблема: чтобы пописать, надо было спускаться вниз. Но решение находилось в одной мудрой поговорке «Нету лучшей красоты, чем, сами понимаете, что сделать с высоты». Что Лёва однажды и воспроизвел, предварительно убедившись, что под стрелой никого нет. Как написано в плакате по технике безопасности.