***

Штейн постоянно получал кучу писем. Писали все: мама и брат, отец и бабушка по отцу, друзья и друзья. Иногда между несколькими листами плотной бумаги в конверте лежала трех- или однорублевая купюра. Для того, чтобы понять, что такое в то время было три рубля, приведу один пример. Собутыльники тех лет скидывались по рублю, и им вполне хватало на две бутылки хорошего вина, триста граммов чайной колбасы, батон хлеба и три плавленых сырка. Раз мы уже вспомнили про родных Штейну людей, то остановимся на них чуть подробнее.

В семье Лёвиных родителей никогда не было так называемого семейного счастья.

Пожалуй, об этом все.

***

Враг-сержант, который зашивал курсантам карманы, он же заместитель командира взвода Гриша Пасюк, был антисемитом. Не такая уж редкая на Украине особенность мировоззрения. Это на практических занятиях по изучению башенного крана руководили Олег Милевич сотоварищи. А в расположении роты рулили Пасюки. Поэтому Штейну приходилось особенно весело. Его первое время испытывали на прочность нервной системы и выносливость. Не только его, конечно. Всех поднимали посреди ночи и, прихватив с собой для устойчивости во время бега автомат и битком набитый вещмешок, заставляли бежать марш-бросок протяженностью десять километров.

– Я тебя загоняю, – глядя исподлобья, убеждал Штейна сержант Пасюк. – Ты у меня пощады запросишь, как твой Иисус Христос.

Лёва в ответ молчал. Он уже знал, что спорить в таких случаях нельзя. Нарваться на наряд вне очереди совершенно ни к чему.

Сержант Пасюк часто бежал рядом с Лёвой, прислушиваясь к его дыханию и присматриваясь к его бледному виду. Поджидая, когда он свалится без сил или запросит пощады, или начнет отставать от братьев-славян. Но Григорий не знал, что Лёва в юности постоянно занимался спортом. Он бегал с барьерами, плавал на байдарках, играл в футбол, занимался греблей в клубе юных моряков. Да и кто бы мог заподозрить, что городской еврейский мальчик может при желании обогнать весь взвод и первым сорвать финишную ленточку, а если понадобится, то еще и забить гол в левый верхний угол кирзовым сапогом. После двух марш-бросков на построении Пасюк вдруг, немного смущаясь, поставил Штейна в пример остальным:

– Ну? Еврей может, а вы, славяне, нет?

После этого Лёва неожиданно для себя стал командиром отделения.

Отмечу одну немаловажную для нашего рассказа деталь. События происходили в конце семьдесят седьмого года прошлого века. То есть учебка готовила специалистов, необходимых для строительства объектов московской олимпиады. Машинисты башенных кранов – крайне дефицитная в то время профессия. Командир взвода лейтенант Банькин, построив подчиненных, доложил:

– Курсанты, Родине нужны механизаторы. Поэтому срок вашего обучения будет сокращен. Ваш выпуск состоится не в мае, а в марте. Лучшие из вас поедут служить в Москву.

Штейн и не сомневался в том, что по всем параметрам окажется лучшим. И теория, и практика давались Лёве легко. Он не боялся высоты, легко управлял махиной крана. Кого же еще посылать в Москву, как не его?

Но кто мог подумать, что и здесь существовали ограничения? Пятая графа советского паспорта, то есть национальность, вставала непроходимым шлагбаумом на пути многих. Лёва не был исключением. И где? Ехать пахать на стройку, пусть и в столицу, тоже было не положено. Черт возьми! Впору было бы эмигрировать, как и отъезжающие первой волны. Отслужив, конечно, срочную службу.

***

Эмиграция, если честно – последнее дело. Это означает, что человек признается в своей несостоятельности, сдается перед обстоятельствами. Все, говорит, звиздец, больше так не могу. Заберите меня отсюда скорее, господа сионисты или америкосы.

А вот вам хрен! Это моя страна, пусть она сама так и не считает. Не нравлюсь, катитесь отсюда сами. Только так, и не иначе.

***

У Лёвы в юности было много друзей. Но главных, которые на всю жизнь, трое. Павел, Володька и Юра-капитан. Они особенно сдружились в клубе юных моряков, в котором занимались без малого пять лет. Четверо друзей стали экипажем четырехвесельного яла номер два. Штейна посадили на правый бак, то есть на место правого заднего гребца, как самого слабого из всех. Типа, для мебели. Чтобы не портил общую картину. Так оно, вообще-то, поначалу и было. Но через год Лёва так окреп, что легко поддерживал бешеный ритм, задаваемый Юркой-капитаном. За что удостоился от него короткой, но емкой похвалы «зашибись» и дружеского удара по плечу. Что само по себе ничего бы и не значило, если бы не знать, с какой иронией поначалу его друзья относились к возможности занятия Штейна физическим трудом, а тем более, спортом.

Есть, правда, пара видов спорта, в которых евреям можно себя проявить. Это, в первую очередь, шахматы. Во вторую – фигурное катание. Несколько человек играет в большой футбол. Один – в хоккей. И, пожалуй, все. Да, был еще один известный дзюдоист, один боксер и один штангист. Но это, скорее, исключение из правил, подтверждающее общее положение вещей. Поэтому скорее, когда хотят представить себе еврея, то вспоминают в первую очередь такие качества, как хитрость, жадность, жидкий фарш под кожей вместо мышц, длинный нос и кошачьи глаза. Такая себе шеренга вскормленных на курином бульоне брюнетистых интеллигентов, не приспособленных ни к каким трудностям. Ну, очень неприятное зрелище. Можно даже как-то понять этот бытовой антисемитизм.

***

Как и следовало ожидать, Штейн при распределении не попал ни в Москву, ни в инструктора харьковской учебки. Если имел несчастье родиться евреем, то хотя бы припаси к этому безобразию немного денег. В качестве компенсации за тот моральный ущерб, который получают нормальные люди, вынужденные жить и работать рядом с тобой. Лёва в конце марта семьдесят восьмого года с группой курсантов поехал на восток нашей Родины. Под присмотром того же Олега Милевича. В Харькове уже была весна. Плюс восемь, подснежники, солнце. По мере продвижения поезда на восток в вагоне становилось все холоднее и холоднее. Да и за окном в лесах и на полях появился еще не собирающийся таять снег. Милевич чувствовал свою вину перед Лёвой. Все-таки он притащил его в учебку, а теперь вон оно как обернулось. Ну откуда же он знал, что у его винницкого соплеменника нет денег.

– Штейн, – сказал он, подсаживаясь к лежащему на полке Лёве, – выпить хочешь?

– Шутить изволите?

– Да какие на хрен шутки. Ты хоть представляешь, куда мы едем?

– Военная тайна, наверное.

– В Степную область. Только тихо.

– Тогда наливайте, товарищ сержант. Это за что же нам такая честь?

– Везде люди служат.

– Вам легко говорить. Сдадите нас с рук на руки и тут же обратно.

– Поэтому выпей, Лёва. Ехать еще долго. А патрулей здесь не бывает.

ГЛАВА 2

ТО БЫЛИ ЦВЕТОЧКИ

Воинская часть, в которую прибыли Штейн и еще трое выпускников харьковской учебки, стояла посреди голой зимней степи. Недаром область называлась Степной. И находилась на границе с самой степной республикой – Казахстаном, в то время еще входившим в Советский Союз.

Лёва перестал что-либо соображать. Перестал с того момента, как попал в казарму, где ему суждено было провести ближайшие восемнадцать месяцев своей жизни.

Он перестал соображать прямо с порога, как только Олег Милевич поскорее сдал их документы и бегом свалил оттуда в обратный путь, очевидно, боясь, что его тоже примут за новобранца и заставят мыть полы.

В роту механизаторов попали только двое из доехавших из Харькова бывших курсантов: Штейн и Вова Закута, киевский мальчик-мажор аналогичной национальности. Он был рыжий и наглый. В поезде Закута с Лёвой не общался, сразу же заявив всем, что это дикая ошибка, и за ним скоро прилетит самолет и заберет его к маме.