Так вот, прямо с порога дежурный по роте сержант Голованов, будущий Лёвин заместитель командира взвода, широко улыбнулся вновь прибывшим и вручил им по лому.

– Присоединяйтесь к нашей жизни, – сказал он, и восемь молодых вышли на улицу.

В конце марта в тех краях мороз стоял крепкий. Вдоль дорожек громоздились созданные руками солдат ледяные навалы правильной формы. И сейчас салагам предстояло сбивать лед с тротуаров, чтобы не скучно было коротать время до обеда. Закута сразу же показал, что не намерен хоть как-то физически себя утруждать. Он приставил лом к стене и закурил. Штейн же вкалывал вместе со всеми, даже не задумываясь, зачем он это делает. Явно их проверяли на вшивость.

Через час разрешили вернуться в тепло казармы. Восемь салаг осеннего призыва выстроились пред светлые очи дембелей, которым оставалось служить около двух месяцев. Сержант Голованов доложил:

– Это наглый еврей (показав на Закуту), а это хитрый еврей (показав на Штейна).

Других определений не нашлось.

– За мной скоро приедут, – убежденно сказал Вова, – может быть, даже сегодня.

– Так нам надо спешить, – выразил общее мнение кто-то из дембелей. – С него и начните.

Закуту утащили куда-то в каптерку, то есть на вещевой склад, где была очень хорошая звукоизоляция. Минут через пятнадцать он вылетел оттуда дрожащий и красный, но без единого синяка. Он молчал, стиснув зубы, но ясно было, что досталось ему хорошо. Опытные бойцы били, не оставляя следов, сильно и больно. Лёва решил, что настала его очередь, и морально подготовился к этому. Но, как ни странно, его никто не собирался трогать. Сержант Голованов показал ему койку, выдал туалетные принадлежности и сказал, мол, давай, парень, приводи себя в порядок, через двадцать минут обед.

***

Штейн попал в бригаду монтажников башенных кранов и подъемно-козловых устройств. Каждое утро, кроме выходных, после завтрака сержант Голованов строил свой взвод, и они направлялись на работу. Где-то в километре от военного городка находились базы механизаторов разного профиля: автокрановщиков, водителей, бульдозеристов и, конечно, крановщиков-высотников. На работе было гораздо легче – делай честно свое дело за себя и за того парня, которому скоро домой. Там Штейн и познакомился с капитаном Кротовым, одним из главных действующих лиц нашего рассказа, который командовал крановщиками и монтажниками на работе.

Кротов сразу же показался Лёве каким-то ненастоящим военным. Он форму носил, как будто это был домашний тренировочный костюм. А когда хотел чего-нибудь от подчиненных, то говорил:

– Товарищи солдаты, пожалуйста, откатите эту тумбу в тот угол.

– Она очень тяжелая, – отвечал за всех сержант Голованов. – Нам не справиться.

– Ну что же, – вздыхал капитан. – Тогда пусть лежит здесь. А вот этот ящик? Не затруднит вас перенести его в помещение склада?

Но, увидев огорченное лицо Голованова, Кротов тут же отказывался от этой идеи:

– Да, я понимаю. Это тоже не к спеху.

У Кротова были жена и дочка девяти лет. Иногда, примерно два раза в неделю, он приходил на службу с неумело закрашенным тональным кремом синяком под глазом. В остальные дни он приходил с разбитой губой или расцарапанной шеей. Покомандовав с утра, Кротов запирался на складе и ложился спать до обеда. Видно, ночка бурная была. А его подчиненные оказывались предоставленными сами себе. То есть сидели в тепле и мечтали о доме. Это кому положено было. А первогодки всегда находили себе занятие. Оно буквально лежало под ногами. Подметали, чистили, подшивали свежие подворотнички себе и людям.

Но основные трудности подстерегали молодых солдат в казарме.

Один марш-бросок ночью на десять километров с полной выкладкой Штейн запомнил на всю жизнь. Из отпуска приехал прапорщик по фамилии Честный. В дороге, видно, он несколько дней пил и был зол на весь свет за то, что нужно приступать к своим обязанностям.

– Что, лять, расслабились тут без меня? – заорал Честный с порога. – Давно яйца в мыле не были?

– Никак нет! – заорал в ответ дежурный по роте ефрейтор Гребенюк. – Рады вам, товарищ прапорщик, аж до слез.

– Посмотрим, – более миролюбиво ответил Честный и сразу же направился в туалет. Нет, не за тем, что вы подумали, а для проверки чистоты и порядка.

Вышел он из туалета с горящими глазами, держа правую руку вверх.

– Что, лять, давно в чужих руках под себя не мочились? – заорал прапорщик опять. – Общее построение. Кроме дембелей, конечно.

Через десять минут весь личный состав роты, кроме дембелей, был построен в казарме. Честный продолжал держать правую руку вверх.

– Это вопиющий случай в моей службе, – громко заявил прапорщик. – Голованов, выдай всем автоматы, противогазы, саперные лопатки и плащ-палатки. На все про все пять минут.

Через четыре минуты и тридцать секунд рота построилась вновь. Теперь уже со всем вышеперечисленным на себе.

– Товарищ прапорщик, – решился спросить сержант Голованов, – что случилось-то?

– И ты еще спрашиваешь? Я, в святая святых армейской жизни – туалете, нашел обгорелую спичку. Мне больно говорить об этом. Невыносимо даже думать.

– Хоронить побежим? – понимающе спросил Голованов.

– Другого выхода нет, – вздохнул прапорщик. – Давай, командуй бойцами.

Марш-бросок по пересеченной местности под названием «Похороны спички» начался.

Весь личный состав, кроме дембелей и дежурных, побежал. Прапорщик и два сержанта ехали сзади на «Жигулях» Честного. Через час, обогнав бегущих и просигналив, машина остановилась посреди степи.

– Здесь, – показал рукой прапорщик и пошел отлить. А Голованов разъяснил:

– Копаем яму глубиной два метра, размерами пять на пять.

– Зачем такую большую? – спросил кто-то.

– Таковы суровые правила. Меньше нельзя, – ответил сержант.

И стало ясно, что спорить бесполезно. Копали, естественно, только молодые. Хорошо, что земля оттаяла после зимы и легко давалась. Через два часа яма была готова. Голованов подозвал дремлющего в машине прапорщика. Он встал, опять отлил и подошел к яме.

– Стройся! – скомандовал сержант.

Честный снял фуражку и произнес:

– Товарищи бойцы! Сегодня мы прощаемся с дорогой нашим сердцам вещью – обгорелой спичкой. Когда-то она была стройным, зеленым деревом. Радовалась солнцу и питательному дождю. Потом она превратилась в одну их многих спичинок, лежа в коробке рядом с подружками. Но чья-то злая рука, гнусно попользовавшись, швырнула нашу спичку в сортир. Но она не закончила свою жизнь под ногами неблагодарных солдат. Она заслуживает другой участи. Голованов, возьми ее.

Сержант бережно принял спичку у прапорщика, завернул в кусок белой материи и, спрыгнув в яму, положил ее на дно.

– Давай, – махнул Честный. И молодые солдаты начали сбрасывать землю обратно в яму. Потоптавшись и уплотнив грунт, они встали обратно в строй. Прапорщик достал табельное оружие и произвел выстрел вверх, изображая салют погибшей.

***

Закута, и правда, быстро куда-то слинял. Оказалось, что его перевели в почтальоны. После какого-то письма из Киева. Соответственно, и жил он где-то в казарме роты обеспечения. «Наглый и хитрый», – сказал о нем все тот же дембель. «А ты, Штейн, глупый», – добавил другой. То есть, если бы у Лёвы в военном билете в графе национальность значилось чуваш, мариец или негр преклонных годов, к примеру, то при его способностях, физическом здоровье, внешних данных и отсутствии комплексов он бы никогда не попал в армию. А раз попал, значит – точно глупый. Спорить не о чем. Один еврей на всю роту механизаторов. Как сказал какой-то дембель: «Вы слышали новый анекдот? Еврей-слесарь». Имея в виду запись в военном билете Штейна. В графе специальность значилось «слесарь». Ха. Три раза.

***