– Ты… полюбил?! – спросил Миравосор, глядя на меня так, словно видел перед собой диковинку. – Я не видел предвечных, которые… Как тебе удалось? Не понимаю…

– Да как… Я приворожил сам себя, в твоей книге написано, не вести себя с той, кого посвящаешь, как с женой, а я… Я не послушал… Я… – пробормотал я, готовый провалиться сквозь землю из-за того, что вынудил самого себя признать это. – Ежли я не могу быть с ней, не мил ей, не нужен, ежли я такая тягость, Мировасор, подскажи, как снять этот приворот, как мне избавить себя от оков, которыми я сам…

Но, к моему удивлению, он отмахнулся, качая головой:

– Приворожил?! – и расхохотался!

Из-за этого мне немедля захотелось пришибить его, этого наглого и уверенного мордоворота, считающего себя таким непогрешимым, таким всезнающим и многомудрым, что зачесались кулаки. Нет, каково?! Я открыл ему сердце, признаваясь в том, о чём не знает даже Эрик, да что Эрик, сама Аяя не помнила, что было в тот удивительный день её посвящения. А этот выскочка, даже выслушал без особенного внимания и насмехается теперь! Уверен, будь он с виду таким, как представился вначале, мне не пришло бы ни в сердце, ни на ум злиться, а так молодой и нагломордый мужчина насмехается самым бесстыдным манером!

Но, оказалось, что я поспешил яриться, потому что он сказал:

– Чепуха это, Арий, это я написал лишь для острастки, чтобы не лезли к молодым девицам, я знаю мужчин, кто не воспользуется таким великолепным поводом и не сделает новообращенную покорной наложницей? Вот то-то, пришлось пойти на небольшой обман, или лукавство, как ни назови, но… Лишь ради блага женского слабого и зависимого пола, – он развёл руками, извиняясь, руки у него небольшие, не подходящие к телу, не привык он ими ничего делать… – А потому, Арий, утешься, никакой ритуал над собой ты не совершил, никаких оков не наложил на себя тем, что и как тогда сделал. Да и вообще никаких кудес, никакого баальства, как говорят у вас, чистая и довольно простая наука: один Сильный может отверзнуть другого, открыв каналы Силе, вот и всё. Нельзя не открывать, это необходимо. Сила, перетекающая из Земли во Вселенную и через Землю и через всю Вселенную обратно, используя предвечных, как русла, как звенья, проводники, связанные между собой, и объединённые Силой со всей Вселенной, застопориться, а всякий застой опасен взрывом. Поэтому предвечного обязательно надо посвящать. Но не имеет никакого значения, что именно ты делал, целовал ли её ланиты, замирая от счастья, или, не думая о любви, выполнил начертанное, послужив ключом к её замку, важно было лишь твоя готовность послужить этим ключом, и твоё желание, как проявление Силы, более ничто. Место Силы в земле, рисунок о пяти концах вокруг, день Солнца – лишь облегчают этот переход, и придают сил обоим, как… ну, дополнительное топливо. А вот то, что ты…

Он внимательно вгляделся в меня, покачав головой, и окончательно перестал ухмыляться, глаза оживились и заблестели:

– Тут другое важно, Арий, байкальский предвечный. Очень важно и очень странно…

Он даже поднялся и обошёл меня вокруг, словно намереваясь увидеть во мне что-то такое, что объяснит ему то, что он считает таким странным. И что ему так уж странно, не могу понять…

– То, что ты… что ты вообще влюбился, Арий. Признаться, это… Это так удивительно и так необычно. Неправдоподобно даже. Такого я не встречал никогда до сих пор. Предвечные во всём отличны от людей, и, несмотря на дары, которыми так богато одарены, мы никогда не достигаем их нравственных высот. Это люди влюбляются и идут на жертвы ради любви, а мы… Мы любим редко, чаще любовь лишь развлечение, лишь продолжение рода, тепло и уют домашнего очага. А ты… Я говорил, я слышал вашу Байкальскую историю, думаю, многие, а может быть, и все предвечные её слышали, и я, молвить от сердца, не поверил, думал, приукрашивают, как любую легенду. Я сам такого не видел… А тут приходишь ты воочию, и что?.. Всё оказывается куда удивительнее, тут не токмо самопожертвование ради Родины, сила Света против царства Тени… здесь обыкновенная любовь? Хотя… и необыкновенная любовь. Вот уж, сто веков живи и будет, чему научиться и чему удивиться… Как тебе это удалось? Может быть, всё дело в том, что и она предвечная?.. – мне уже начало казаться, что он говорит сам с собой. Но он вдруг снова удивил меня и спросил: – Может расскажешь? Я хочу понять, иначе не успокоюсь. Право, не таись, расскажи?..

– Что ты опять вбегаешь, как помешанный!? – разозлился я, когда один из челядин влетел в мои палаты, едва не сорвав двери с петель.

Я сказал «опять», потому что в последние несколько месяцев это происходило не впервые, и всякий раз оказывалось, что или сгорело целое село из-за вышедшего из-под земли огня, или завалило камнепадом деревню неподалёку от скалистого леса, или в лесу возник пожар, тоже пожравший несколько деревень и сёл, или набегали волки из лесу и резали скот, или нашествовала саранча, или мор, к которому я теперь не имел никакого отношения… Словом, этот девятый от ухода Арика с Байкала год выдался на редкость неудачным и на блюдомое мною царство, мой дорогой Байкал, напасти сыпались одна за другой.

Пришлось отвлечься от книги, которую привезли мне на днях путешественники из дальних стран. В ней рассказывалось о чудесах морей вдали от наших славных берегов, о необыкновенных животных, обитающих в их глубинах и на берегах. Я неторопливо читал всё это и разглядывал рисунки, размышляя над тем, что тот, кто эту книгу составил, конечно, приврал больше половины. Никак я не мог поверить в то, что существуют огромные как горы животные, способные плавать легко, как обычные рыбы или тюлени, что есть мягкотелые создания с множеством щупалец, могущие утянуть на дно целый корабль, что на дне морей могут расти целые каменные деревья самых причудливых цветов… Если бы все эти чудеса существовали, то почему их не было у нас? Ведь наше Великое Море не хуже, а я уверен, лучше всех прочих и уж точно богаче на чудеса. Зато о рыбах, подобных нашим, там не говорилось ни слова. Может быть, тот, кто составил и записал всё это вовсе всё придумал? Как придумывают сказки? Хотя… тут мои мысли повернулись по-иному: за свою долгую жизнь я понял, что самое невероятное, самое неправдоподобное и оказывается правдой…

Вот именно на этой мысли и прервал меня вбежавший, как безумец челядной, а, учитывая всё вышесказанное о всевозможных напастях, я понимал, что ничего радостного от его внезапности ожидать не приходится, хотя мелькнула на мгновение мысль, даже тень мысли, что, он примчался доложить, что Арик во дворе…

Но нет, конечно, нет… Какая всё же тоска-назола без тебя, Ар, чтоб ты провалился! А что, если он не возвращается потому что нашёл Аяю и они… счастливо зажили вместе?.. От этой мысли мне стало окончательно тошно. Надо сказать, я думал об этом настолько часто, что мне стало не по себе от моей собственной слабости, оттого, что я, освободившись, кажется, от своей бесплодной страсти, всё никак не могу забыть её, что нет-нет, а взгрустнётся и задавит горло тоска о тех длинных и таких коротких зимних месяцах, что она была рядом со мной. Я с нею был совсем иным, я чувствовал иначе, иначе думал, даже мир вокруг себя видел совсем по-иному и внутрь себя смотрел тоже иначе. А вот без неё всё снова стало обыкновенным, как было тысячу лет. И над этой странностью я всё время размышлял: как много могут значить короткие, но яркие мгновения в жизни, как быстро она проходит во время их и как растягивается вне… Вот почему Арик, не придумал ничего, чтобы измерить, как может растягиваться и сокращаться время? А может быть, и продлить те чудесные дни, когда мы счастливы?.. Не хотелось бы признаваться, но я много раз подумывал отправиться разыскивать Аяю ещё до того, как ушёл Арик, не в первые годы, нет, тогда меня полностью захватывала бурлящая радость от власти, наконец приплывшей мне в руки вполне. Но прошло несколько лет и я начал тосковать, потому что без той сладкой муки, которой была мне жизнь с ней, мне временами становилось до того тошно жить, что впору было что-то сотворить вокруг, чтобы перестать скучать, а уж без Арика и вовсе стало хотеться попроситься за Завесу к Повелительнице Той Стороны, что была так добра и снисходительна ко мне во все времена. И вот, едва я подумал об этом, как на Байкал посыпались невзгоды одна за другой, как наказание или то самое развлечение моих тоскливых дум.