…Вода тихонько плескала на берег, заигрывая, целуя и причмокивая его сухую, каменистую щёку. Надеялась весёлая плутовка оживить его, размыть и погубить или просто шалила от нечего делать? Кто поймёт? Кто скажет, что думает море? А кто скажет, что думает его вода? А волна? Всего одна, только одна… Боги, если кто-нибудь прочитает мои мысли, точно решит, что я рехнулась…

Я вздохнула, а почему чему нет? Если я по сию пору жива, а сколь прошло времени, сколько? Я не знаю… Для меня время течёт медленно, не так, как для всех людей, моя жизнь нескончаема и назола такова же.

– Выходи, Аяя, сколько можно, плавники скоро отрастут, али простынешь, не приведите Боги!

Я обернулась, это Рыба, морщась на Солнце своими босыми глазами, прокричала мне. Ни ресницы, ни брови не защитят её глаз от ярких лучей, здесь, в этом солнечном и знойном краю, ей приходилось бы туго, не люби она жару куда пуще прохлады. Но выходить мне не хотелось, хотя вода, и верно, холодна.

– Выходи, вона, шторм надвигается, – Дамэ подошёл ближе, указывая на какую-то полоску на горизонте.

– Иди-иди, не подглядывай! – сказала я себе под нос, но он услышал, он слышит всё, иногда мне кажется, что он слышит даже мои мысли.

– Да подглядел уже, опоздала ворчать, – сказал он с усмешкой.

– Вот и иди, коли подглядел, глазастый какой! – сказала я уже полным голосом.

Я обернулась в покрывало, выпростав волосы, наши шутки, обращённые друг к другу временами веселы, а иногда грустны, мы провели в нескончаемой дороге столько времени, что стали относиться друг к другу по-родственному. Мы столько видели втроём, столько природных чудес, столько странных мест, диких лесов, диковинных зверей, странных людей и их обыки, нескончаемых лесов, по которым мы шли, не встречая людей годами, пустынь, злых и холодных али нестерпимо жарких, ветра, снега, дождей, зноя, гроз, столько всевозможных и необычайных явлений, что описать или охватить сознанием уже невозможно, надо было сразу записывать. Так я и делала, чтобы чем-то занимать бессмертную душу, примолкшую, затаившую дыхание от боли, засевшей в ней, почти мёртвую… О том, что она жива, знала только я, и то по той боли, что чувствовала всё время, и во сне и наяву. Ничто не могло унять, утишить этой боли. И только это и оставалось теперь для меня: наблюдать за всем, вот я и наблюдала, чтобы не думать, не чувствовать того, что заполняло меня. Бесконечные леса, беспредельные и бескрайние степи и пустыни, все населённые зверями и птицами, змеями, ящерицами, и такими, коих и названий ещё не придумали, потому что мы были первыми, кто увидел их. Поначалу я не имела на это сил и желания, но постепенно, начав чувствовать себя обузой для моих ближних, не бросивших меня, я заставила себя смотреть наружу, а не внутрь себя, где ничего теперь не осталось живого. Но много прошло лет с тех пор, и много было пройдено и проезжено вёрст, пока я начала хотя бы что-то видеть и записывать. Но уже потеряла счёт времени, и теперь не знала, сколько его прошло до того, когда мы добрались сюда на берег вот этого моря.

И тут я вижу, по шири водной глади и необыкновенной её мощи, что это не просто Море как наше, мы дошли до Моря морей, как был некогда на Байкале царь царей… Где теперь Байкал, остался где-то за спиной, на западе, потому что мы непрерывно ехали на восток, всё время навстречу Солнцу, которое приветствовало нас каждое утро. Есть ли теперь Байкал, Великое Море, Великое царство? Я уже не знаю, но тот, кто был там великим Могулом, по-прежнему есть, приходит ко мне ночами во сне, а нередко и наяву невидимой, но ощутимой тенью, и тогда я всем моим существом ощущаю его близость… всегда могла чувствовать мёртвых без страха, а его тем паче.

– Царь-море, а, Аяя? – сказал Дамэ, когда мы десять дён тому приехали на этот берег.

– Да… даже наш Великий Байкал младшим братишком глядит волнам энтим? – промолвила Рыба, выдыхая.

Я ничего не сказала, заворожённая увиденным, словно встретила что-то не токмо до сих пор не виданное, но вроде искомое, как край жизни край Света…

Мы проехали эти десять дён на юг вдоль берега, но так и не увидели ни окончания, ни хотя бы ослабления этих гигантских валов, кативших на берег длинными едва не с версту грядами. Сила такова была в этих тёмно-синих водах, что стало ясно, что это и впрямь, Царь-море. И вода имела необыкновенный густой тёмно-синий цвет, и дышало оно не как наше, рядом чувствовалось, что это какая-то громадная, не поддающаяся даже воображению чаша воды и где она может заканчиваться, я даже не могу представить. Похоже, мы достигли края земли…

Небольшая лагуна, запрятанная меж скал, прогретая солнцем только и позволила мне спуститься и поближе познакомиться с Царь-морем, в иных местах нечего было и думать, чтобы войти в воду, громады чёрно-синей воды раздавили бы меня как муху. Вода пахла необыкновенно, даже издали чувствовался терпкий горько-солёный возбуждающий желания запах, так сказал Дамэ, во мне ничего не возбуждалось, а Рыба лишь рассмеялась, толкнув Дамэ в плечо. Сама вода оказалась на вкус такой, горько-солёной и это было удивительно, потому что в нашем Море вода была сладкой, прекрасной, а возле этого гиганта от жажды умрёшь.

Я вошла в палатку одеться и расплести намокшие косы, а после мы сели втроём трапезничать, пить из этого Царь-моря нельзя, потому воды мы набрали в ручье, но рыбы Дамэ наловил острогой даже с излишком, пока я купалась, к их ужасу, в ледяной воде.

– Много добычи, Дамэ, на что? – с укором сказала я. – Засолить теперь придётся.

– Ну и засолим, подумаешь, делов-то, соли-то, вона, цельное Царь-Море, засаливай, не хочу! Ажно нашу Рыбину засолить легко можно! Как думашь, Рыба, много там таких как ты плавают? – захохотал Дамэ, локтем толкнув Рыбу в толстоватый бок, от чего она расплескала уху с ложки.

За это Рыба щёлкнула ему подзатыльник, но хохотать Дамэ не перестал, потому что подзатыльник был шуточный и небольный.

– Аяй, может, замуж её Морскому царю тут отдадим, а? Как думашь, возьмёт? Рыба всё ж? Може, нам перловин полных горстей насыплет.

– Ох, договоришься ты, домолотишься, молодик, сколь лет уж, а всё мальцом! – беззлобно сказала Рыба.

Сколь лет… а сколь?

…Аяя потеряла не токмо счёт времени, но и вовсе всё, словно бы и память и чувства…

В тот день, когда на полдне от Байкала на южной оконечности Великого Моря погибли все, кого она любила, она, победившая в итоге орду полуденцев, остатки которой прятались, в охватившем их ужасе, под животами своих уцелевших коней от молний, что сразили их товарищей, Аяя шла от царицы Арланы и юного царя Кассиана, стоявших над трупами великих предвечных братьев и царя Могула, окружённые верной геройской ратью Байкала непобеждённого и непобедимого, единого теперь навеки. Все смотрели Аяе вслед, замерев от восхищения и скорби, потому что победа эта далась байкальцам страшной кровавой ценой, но не будь Аяи, победы вовсе могло не быть. Когда я говорил это ей позднее, она, взглянув больными глазами, промолвила лишь:

– Дамэ, не будь меня, вообще ничего не было бы – ни подлой смуты, ни нашествия…

И переубедить её в том не было никакой возможности, тем более что я, посланник Ада, тот, кто помогал её врагам и всему был первый свидетель, знал, что это правда и Прародитель Зла всё затеял из-за неё, чтобы получить её себе. Так что говорить иное я пытался, но не мог быть до конца честным…

А в тот момент, никто не посмел последовать за царицей, да и кто мог? Одна Рыба, кулём свалившаяся с лошадки, с ошалелым видом сидела некоторое время на земле, но, увидев, что Аяя уходит, поднялась и пошла за ней, я же, так и не добравшийся до центра битвы и видевший всё издали, не мог себе представить, что уеду отсюда куда-нибудь без неё. Она спасла мне жизнь, она дала мне её, новую, странную, какую-то словно бы более настоящую, потому что в ней появилась во мне неведомые дотоле боль, и слабость, и…чувства. И было их так много и так они были сложны, что я пока не научился ни разбираться в них, ни даже называть их правильными словами. Впрочем, я вообще ещё ничему тогда не научился…