Вышел и вышел. И остановился в недоумении, куда и за каким хреном он на улицу вышел, когда на улице был сильный мороз. И мы сильно недоумеваем, зачем нам потребовалось выгонять действительного статского советника Антон Антоныча Сквозник-Дмухановского на улицу, когда на ней был сильный мороз.
Но мы недаром проходим (в смысле, числимся) по разряду русской прозы, так что по старинной русской традиции пошлем Антон Антоныча в баню.
И Антон Антоныч Сквозник-Дмухановский, действительный статский советник, послушный авторской воле (нашей), пошел в баню. Хотя и посещал ее перед Крещением, чтобы выпить пару пива, которое в пивоварне при бане варил по особому рецепту баварский пивной мужик Ганс Фридрихович Кюхельгартен, которого для этих соображениев и выписал из родной Баварии его брат Вилли, обратно же Фридрихович, обратно же Кюхельгартен, которого привез из Европ первый Император Российский Петр Алексеевич (имя подлинное) вместе с арапом Абрамом Ганнибалом (имя подлинное). И пивное дело так пошло, что баню пришлось закрыть. И санктпетербуржцы, когда приезжий люд интересовался по части пивка, добродушно посылали интересанта в баню. И уже много позже на вопрос «пиво где» стали шутить словами «в Караганде», а самые отвязные докатывались до прямого похабства в смысле поэта Баркова.
Антон Антоныч сдал свою шубу на лисьем меху с бобровым воротником и таким же цилиндром, возможно, собранных одним… впрочем, за топор и долото мы уже говорили, гардеробщику по имени то ли Арина Родионовна, то ли Карл Иваныч, сейчас уже не помним.
В пивном зале, дабы не скучать, он подсел к компании мелких чиновников, фамилиев которых мы не помним. Не счесть чиновников в золотом веке русской литературы. Были половина вяленого леща, черные соленые сухарики, соленая сушка. А уж насчет раков – уж обессудьте: редкий рак доплывал до середины Невы. А уж на наших берегах его со времен морского гребешка видом не видывали, слыхом не слыхивали. Был, правда, один дедок из бывших, из графов то ли Бобчинских, то ли Хлестаковых, помнивший позже исчезнувшую из Кунсткамеры клешню то ли рака, то ли омара, то ли лангуста… А может, то была простая зауряд-креветка. Сказать это не представляется возможным, так как и сам дедок из графов то ли Бобчинских, то ли Хлестаковых, помнивший нечто подобное, быть-то был, но вот когда был – никто не помнил.
Но и под сухарики, сушки и перышки вяленого леща пиво лилось рекой, сосед поил соседа – и к вечеру баварское пиво дало себя знать.
И когда чиновники вышли из пивного зала к гардеробной, то шуба действительного статского советника Антон Антоныча Сквозник-Дмухановского на лисьем меху, с бобровым воротником и цилиндром из того же… впрочем, мы уже об этом говорили, вызвала у них классовую ненависть. (Пиво всегда вызывает в русском человеке классовую ненависть. Как, впрочем, и другие напитки. И не напитки – тоже. У нас такое ощущение, что русскому человеку уже при рождении отвешивают в нагрузку классовую ненависть.)
Короче говоря, по выходу из пивной, чиновники отметелили Антон Антоныча и реквизировали шубу, отдав ее самому тохонькому из них по имени Акакий Акакиевич. А уже позже ее у Акакия Акакиевича выиграл в штосс Нос майора Ковалева и сменял ее у зависшего в Петербурге по делу о криминальной торговле мертвыми душами малоросского помещика Ноздрева на зятя Межуева. А зачем Носу майора Ковалева зять Межуев, нам неведомо.
Так что, господа, завершив этот труд, мы пришли к выводу, что вся русская литература вышла не из «Шинели» Гоголя, а из пивной Ганса Фридриховича Кюхельгартена.
О, боги…
И как это всегда бывает после битвы, разобрать, какой труп – Свой, коего следует похоронить с надлежащими почестями и обрядами, чтобы дух его воспарил к Горним Высям, а какой – Чужой, чтобы дух его без очищаюх обрядов свергся в Сумеречные Глубины, было крайне затруднительно.
А это было важно.
Чтобы Свой там, в Горних Высях, проводил время с Богами в вечных пирах в антураже Юных Дев, покинувших сей печальный мир в состоянии набухшего бутона, сладко дрожащего в ожидании таинства превращения в цветок.
А Чужой бесконечным веками должен был в Сумеречных Глубинах ублажать старых ведьм, еще до смерти на Земле пораженных язвами и проказой, не получая собственного облегчения.
Из этих соображений избранных Юных Дев в ночь перед битвами уводили в Гору, где Жрец давал им чашу с Напитком Прощания, и они засыпали во времени и исчезали в пространстве, чтобы через другое время встретиться с убитым Своим и телом своим нетронутым, ласками своими, неопытными до потери сознания, словами своими, мелодически бессвязными, убить боль небытия и скрасить вечность.
А Ведьмы уходили из жизни сами в злобе от немыслимых страданий, и не спали от болей на протяжении вечностей в ожидании духа Чужого. Который чреслами своими только и мог утишить их страдания. Но так как бутон их ссохся, затвердел и превратился в закаменевшую завязь, мучения Чужого также длились на протяжении вечностей.
Так распорядились Боги.
Вот почему так важно было после битвы распознать трупы Своих и Чужих. А сделать это было крайне затруднительно, потому что бьющиеся в битвах, за некоторыми мелкими отличиями, в основном не отличались друг от друга. Потому что то Одни бились с Другими, то Другие – с Третьими, то Одни объединялись с Третьими и бились с Другими, то Другие разделялись на Четвертых и Пятых, которые начинали биться друг с другом, то в толковище вступали Шестые, отпочковавшиеся от Одних, чтобы схлестнуться с Четвертыми и Пятыми… И так далее и тому подобное.
И по окончании Последней Битвы произошла великая путаница.
В одно и то же время Свои для Других оказались Чужими, Третьи стали Чужими для Пятых и Своими для Шестых. И все вместе стали Чужими для Первых, которые в то же самое время через Других стали Своими для половины Четвертых и одной шестой Пятых…
И трупов образовалось немерено. И возник казус.
Стало непонятно, кого – в Горние Выси, а кого – в Сумеречные Глубины.
Кому доставлять свежие нераспустившиеся бутоны, а кому – закаменевшую завязь.
Кому – вечный оргазм, а кому – такой же сухостой.
Потому что все считали себя Своими, а всех остальных Чужими.
Другими словами – Чужими стали все!
И битвы перенеслись в Горние Выси и в Сумеречные Глубины. Сколько трупов превратилось в трупы по второму заезду. Сколько Юных Дев осталось Девами, сколько старых Ведьм также осталось Девами. Сколько не состоялось оргазмов. Уму непостижимо.
И только Сухостой процветал.
Боги охренели.
И уничтожили всю эту долбанутую Землю…
Вот такой вот получился печальный рассказ.
– Ну, чо смотришь? Давно в табло не получал?!
Репетиция оркестра
– Нет, Аристарх Прасковьевич, здесь, батенька, попробуйте чуть потоньше.
– Тирим-бим, тирим-бим, тереб-тарим-тари-там…
– Уже лучше… А если пятую скрипку убрать?
– Тирим-бим, тирим-бим, тереб-тарим-тари-там…
– Всё равно струн нет…
– Тирим-бим, тирим-бим, тереб-тарим-тари-там…
– Тирим-бим, тирим-бим, тереб-тарим-тари-там…
– Унесите второй кларнет.
– Тирим-бим, тирим-бим, тереб-тарим-тари-там…
– Это ж надо! Безрукий кларнетист…
– Тирим-бим, тирим-бим, тереб-тарим-тари-там…
– Пианист, выньте беруши!
– Тирим-бим, тирим-бим, тереб-тарим-тари-там…
– Беруши вынь, сука!
– Тирим-бим, тирим-бим, тереб-тарим-тари-там…
– Из ушей, кретин!
– Тирим-бим, тирим-бим, тереб-тарим-тари-там…
– Саксофонист, распрями саксофон!
– Тирим-бим, тирим-бим, тереб-тарим-тари-там…
– Идиот, это шутка такая! Давай соло на два квадрата.
– Тирим-бим, тирим-бим, тереб-тарим-тари-там…
– Тирим-бим, тирим-бим, тереб-тарим-тари-там…
– Да-а-а… Хотя откуда в Пензе взяться Колтрейну?…
– Тирим-бим, тирим-бим, тереб-тарим-тари-там…
– Труба! В трубу с другой стороны дуют!
