А теперь все, занавес! Тьфу ты… отбой! Обход скоро начнется…
О друге Мишке, чесучовом пальто и волшебной справке
Ну я, конечно, бюллетень взял заранее
И бумажку… из диспансера нервного.
(А. Галич – бард, поэт. Песня «Товарищ Парамонова»)
Что смеешься? Я за правду-матку без документальной базы и пострадал в первый-то раз. Молодой был, горячий. Пил, правда, неумеренно, да кулакам волю давал. Это я сейчас такой весь смирный да тихонькой. А раньше…
Вот, помню, друг у меня был, Миша Леонов. Старше меня годков на двадцать. Двоюродный племянник самого Самуил Яклича Большака! Слыхал о таком? ну конечно! Известный на весь белый свет поэт, переводчик. Как там у него, из английской классики? Ага, вспомнил! «Три короля из трех сторон задумали одно: чтоб Иоанн, герой лихой с вершины пал на дно!»
Сейчас точно и не вспомнить, но примерно так звучало по смыслу. Мозги-то нам таблетками давно отбило, да и память тоже! Сам Мишаня отсидел на «строгом» восемь лет… еще в молодости. Купил ему батя (заслуженный художник России, между прочим) чесучовое пальто, модное. Такое рубликов двести стоило – три зарплаты, почитай! А Мишка тогда электриком работал, в папаню видать талантами не вышел. И вот, вечером в арке у собственного дома, подходят к нему двое и предлагают по тихому обменять пальто дорогое на такую же дорогую вещь: на жизнь самого Миши. Мой друг хоть и малость вмазанный был, а все ж не промахнулся. С первого удара отверткой своей рабочей одного сразу к Создателю отправил. Второй деру дал!
Тут крик, вопли, соседи из окон. Короче – суд, адвокат. Папаша вступился. И результат – восемь лет строгача. А прокурор-то все двенадцать требовал!
Ты давай не отвлекайся! Картинки, что повырезали, это нам потом для исторических эссе понадобятся. Рассматривать потом будем! И ножницы со стола прибери. А то в подвал на неделю упрячут и дачки с воли запретят!
Отсидел Миша срок. Человеком как зашел – так человеком и вышел. А все одно, голова и нервишки подводить стали. Пошел на работу устраиваться – не берут. Туда-сюда мыкался сердешный, пока папаня на киностудию не пристроил… через дружков своих, художников да режиссеров. А раз он в электрике шурупит – зачислили парня в осветительный цех. Где плюс, где минус подключить, как кабеля кинуть, чтоб замыкания в павильоне не было – это он дока!
Я тут давеча тебе свои стихи читал. Так это все Мишка! Заразил он меня этим стихоблудством. Бактерия, бес! Он еще в лагерях поэзией этой увлекся. Хвастил даже, что большая часть анекдотов про Чапая – его рук дело. Так по баракам и расходилось его творчество. Даже старые черновики показывал. Я-то ему сразу поверил! Вот и я по молодости тоже загорелся. Так оно интересно было – слова рифмовать… красиво да складно. Вот, к примеру… ДЕНЬ и ПЕНЬ или РОЖА ТОЖА! Каково? То-то! Видать, и во мне есть талант этот. Это Миша во мне Божью искру разглядел!
А то, бывало, в гостинице «Интурист» в Хабаровске… возьмем пол-литру, да не одну – и наверх на крышу. И давай петь: «Жило двенадцать разбойников, жил Кудияр Атаман!» Он пацаном в церковном хоре пел, баском. Да… многосторонняя личность!
Однако к чему я? Слушай дале…
Со временем приметил он, что как ни выпьет – так обязательно в какое-то дерьмо вляпается! То в скандал, то в драку. А однажды так нечертовертил, что от группы съемочной отбился, отстал и в шинели железнодорожной зимой(!!!) на голое тело(!!!) в цех через неделю завалился! Все пропил, бедолага. Спасибо, проводники шинелкой выручили!
В профкоме с ним строго! Наказывают: мол, хоть еще один раз учудишь что подобное – враз лишим премии. А коли и дальше в ум не возьмешь – выпрем с киностудии. К чертям собачьим!
Эту историю мне Михаил в пельменной рассказывал. А глаза у него, как выпьет, сразу на нос собственный смотрят. Да оба сразу! Значит, принял он дозу, пельмешкой заправил и потихоньку волоса из бороденки своей поповской выдергивать начал. По одному, с задумчивым видом. Это у него привычка такая была!
Я уж и раньше приметил: как в бороду полез, да глаза в кучку – все, брат, жди вдохновения! Или стихи начнет свои декламировать на весь зал или еще что отмочит! Однако Михаил удивил меня в этот раз.
Он лукаво так усмехнулся, очки разбитые, перебитые поправил. А там диоптрия – такая минусовая! Мама не горюй! Даже осанка другая появилась. Ну прямо другой человек передо мной сидит, не Миха Леонов. Улыбается, Макиавелли небритый, и бумажку мятую к моему лицу рукой подносит. Гляжу на буковки – а там все латынь, цифры и печать! «Что это?» – спрашиваю. «Железный документ! – отвечает. – Отмазка на все случаи жизни, брат. Это доктор мой сварганил за полбанки. Тут» – заявляет, – прописано на латыни, что коли у меня видения или голоса поэтические опять начнутся, то враз мне нужно принять лекарство, что тут указано!
А где ж его взять то? Хоть с рецептом, хоть без? Фиг ты его в наших аптеках купишь! Только в городе Нью-Йорке, в Америке! Вот где весь фокус-парадокс зарыт!» Мужики, что рядом за столиком закусывали, как слово Америка услышали, – на Мишку с подозрением посмотрели. Может подумали, что иностранец? Хотя…
Миха обороты сбавил и уже шепотом продолжал, что дальше, мол, в справке – «приписка особая! Да какая?! Вовек», дескать, не догадаешься, «ни в жиссь!»
Тут и меня интерес пробил. Заинтриговал, масон этакий!
А приписка, говорит, такая: если у такого-сякого М. Д. Леонова в случае приступа не окажется таблеток этих заморских, то срочно… срочно(!), заметь, – в целях экстренной медпомощи полагается ему, М. Д. Леонову, двести грамм чистого спирту, то есть пузырь водки. Во как!
Тут уж и я ахнул. Вот голова! Энштейн!
Оказывается, месяц назад, когда я в Барнауле на съемках был, вызвали его на собрание в цех.
Председателем сам Гунчиков, начцеха.
– Ну, Михал Денисыч, конец тебе, мучитель-пьяница! Получили письмо на тебя из медвытрезвителя с «Угрежки»! Признаешь? Было дело? Ты в глаза смотри коллективу-то!
А что на коллектив-то смотреть? У коллектива, чай, глаза тоже свинячьи, красные. Да и рожи помятые! Дело-то в понедельник было…
Думал, надеялся Гунчиков, что все! Баста! Конец поэту! Что тот замямлит, заведет старую шарманку. Что, мол, «это в последний раз, что больше ни-ни!» Прет его, председателя, распирает. Почуял власть над творческой личностью, художником слова, стервятник! Все, говорит, кончилось наше цеховое терпение. Будем просить Дирекцию, чтобы удовлетворили требование коллектива. И за прогулы, антисоциальное поведение, выгнали тебя из наших славных рядов. Из рядов, в которых ветераны кино, осветители, с самим Пырьевым и Александровым создавали бессмертные творения отечественного кинематографа!
А сам из графина – «бульк»… полстакана! А что там, в графине? Иди разбери!
Ну, Мишку патриотическим жаром не испугаешь! Он у самого Андрея Мирошина, актера, из дипломата пузырь коньяка на съемках реквизировал! У того всегда одна-две в припасе были. Актеры – натуры чувствительные! Так Миша отомстил Андрею за неуважительную критику его «Восточного Сборника стихов»! Воистину, страшна месть поэта!
Короче, брат, сцена как в фильме «Афоня»! Точь-в-точь…
– Кто «за»? – председатель пытает.
В цеху молчание. Кто-то голос подал, мол, нельзя ли дело строгачем оформить. Да и… по домам! Похмелиться, подлечиться давно уж пора настала. Конец трудового дня как-никак. Уже нож гильотины профкомовской готов был вниз устремиться. Еще секунда… другая. И тут!
Тут Мишаня интеллигентно так очки ручкой поправляет, дужки на резиночках прилаживает и говорит. А как первые слова выговорил, – в зале тишина, муху слышно! И даже то, как у Гунчикова в животе забурчало!
– Дорогие мои коллеги! (Как коллегами назвал, так весь первый ряд чуть со стульев не попадал.) Дорогие друзья и уважаемые члены профкома, а также секретарь парткома т. Чудинов! Все вы знаете, как нелегко пришлось мне в жизни, какие коллизии выпали на мою долю. Все это не могло не оставить след-рубец на моем душевном, психическом и телесном здоровье. Главврач ПНД 13, где я фактически наблюдаюсь в течение ряда лет, подготовил справку-заключение, чтобы коллектив товарищей объективно подошел к оценке моего иногда неадекватного поведения, которое еще имеет место и порой проявляется вследствие психико-соматического галлюцинозного синдрома.
