Юань отчаянно хотелось влезть на крышу: ужасная детская привычка опять дала о себе знать, причем весьма некстати.

Выспавшись и окончательно придя в себя, она приняла решение отобедать в своих гостевых покоях, сидя у окна и читая труды любимой мыслительницы, которые, к слову, нашлись в богатой коллекции клана Цветка.

Читать, одновременно поглощая пищу, было ужасно некультурно и весьма опасно: на бумаге могли остаться следы жира или корявые пятна, способные размыть чернила или навечно стереть фрагмент бесценной рукописи, однако девушка старалась нарушать правила как можно осторожнее, дабы последствия не аукнулись на ее пока что чистейшей репутации среди здешних людей.

На обед ей подали густую похлебку из муки да вареный рис с маленьким кусочком свинины: еда буквально таяла во рту, поднимая настроение и заставляя с куда большим рвением вчитываться в философские тексты Ксиаоли, которая, должно быть, при жизни была невыносимой занудой даже по меркам клана Бури: запретов, которые она налагала на «сгнившее и порочное человеческое бытие», было во много раз больше, чем советов об этом самом бытии и его подробностях. Изучать громоздкие изыскания большой давности, тем не менее, Юань была просто обязана: Великое Око Разума сказала, что понимание идей Ксиаоли привело ее к величию, а Юань, несомненно, страсть как хотела быть великой.

Правда вот, пока что слова мыслительницы шли вразрез с тем, что ее наставница говорила и делала, и это вводило девушку в еще большее смятение духа:

«Таковы слова мои ныне, и таковы они будут во все времена, пока существует грех на земле человеческой:

Всякий раз, видя, как женщина пьет байцзю в окружении других женщин, и те деляет его с нею, будто улов или дичь, да направь свою ци, чтобы разбить бутыль их;

Всякий раз, когда прекрасный юноша манит тебя тем, что скрывает под своими одеяниями, и всякий раз, когда думаешь ты о нем дурное и постыдное, ударяй себя по щекам и спине или вели ударять матери, дабы мысли твои не обращались к греху и не оскверняли других;

Всякий раз, когда учение твое вызывает смех или порицание невежд, приноси им просветление; ежели те не берут его, порицают или насыщают ци гневом, обращенным к тебе, порази их, и будет тебе прощение самой Матери Богов;

Всякий раз, когда подруга говорит тебе пойти иной дорогой, задавай себе вопрос, каков твой путь и чист ли он; ежели чист, направь свою подругу следом или откажись от ее общества;

Всякий раз, когда супруг говорит тебе…»

Последняя рисинка растаяла во рту, и девушка недовольно отложила труд в сторону, чувствуя себя совершенно никчемной и непонимающей – а как иначе, если мнение великой мыслительницы было в ее глазах столь далеким и неправильным? Она по-прежнему слишком юна и глупа, чтобы принять его и осознать, слишком ветрена для пути героини.

Ей никогда не стать подобной Великому Оку Разума без понимания философии Ксиаоли, на которой, по словам старухи, строилась вся ее жизнь.

«И почему же тогда, интересно, наставница все время пила, заглядывалась на парней, даже будучи морщинистой и седой, а также равнодушно относилась к порицанию, словно не слышала его вовсе?»

Девушка ощутила ци Гэтю, который отчего-то предавался безудержному веселью, и материализовала свой фамильный шест, дабы дать ему высказаться. Тот возник рядом со своей хозяйкой и замер, опершись ей на бедро.

«Ты что, снова решил потревожить меня, чтобы поиздеваться?»

«Я больше не могу наблюдать за твоими жалкими подугами разобраться в словах наставницы, – отсмеявшись, ответил дух. – Полагаю, маленькая девочка, и та поняла бы, что имела в виду Великое Око Разума».

«Что же?»

«Какая же ты глупая, честное слово! Говоря, что труды Ксиаоли Иллюзии стали фундаментом ее жизни, наставница давала им отрицательную рекомендацию: все, чему эта зануда говорила «нет», становилось незыблемым «да» для Великого Ока Разума, и этот подход к жизни, лишенный ограничений и полный легкости, сделал ее той, кто она есть на данный момент – одной из величайших воительниц и мыслительниц в истории человечества».

Юань задумалась. Это действительно звучало как правда.

«Значит, мне следует пуститься во все тяжкие и продолжать сидеть на крышах, когда вздумается, несмотря на запреты клана Бури?»

Гэтю рассмеялся у нее в голове.

«Не думаю, что в трудах Ксиаоли есть что-то про сидение на крышах».

Девушка дернула рукою, и шест снова растворился в воздухе. Ей определенно не хватало сообразительности. Какая досада.

Жаль, что Гэтю ни за что не высказал бы свои предположения относительно содержимого шкатулок: он вообще не любил делиться серьезными тайнами или фактами, способными серьезно повлиять на решение своей хозяйки. Наглый и неукротимый дух, который действовал исключительно так, как ему самому нравился, оставался таковым, даже когда Юань пыталась быть с ним суровой.

В древних сказаниях любое покоренное создание, запертое в оружии, представляется безропотным слугою – видимо, ученые жены, их писавшие, имели очень скудный жизненный опыт, особенно в том, что касается духов. Потому что Гэтю был для Юань кем угодно, но только не слугой.

Двери снова распахнулись, и девушка, испугавшись, что ее застали за крайне неприличным и опасным делом, быстро спрятала книгу за вырезом одеяния и поднялась на ноги. Никому нельзя было знать, что она держала книгу на столе, пока ела – в конце концов, так ей самой было бы спокойнее.

Благо, неожиданными визитерами оказались слуги, заглянувшие в комнату гостьи, дабы забрать у нее обед и справиться о нынешнем состоянии. В клане Бури к прибывшим членам других семейств было принято приставлять одних и тех же компаньонов, однако клан Цветка, как обычно, плевать хотел на этикет – девушка знать не знала этих юношей и была точно уверена, что в следующий раз ей снова пришлют кого-то нового. Впрочем, не сказать, чтобы такая непосредственность ее угнетала; в ней даже было свое особое очарование.

В коридоре раздались непривычно громкие шаги: ковры на полах скрадывали грохот даже самой грубой походки, а потому девушка удивилась, когда вместо кого-нибудь огромного и широкоплечего на пороге возник тот самый худощавый мужчина с ониксовыми волосами и тонкими бровями, которого она видела за завтраком в компании своего будущего супруга. Мужчина пронзил слуг тяжелым взглядом, и те, разом поклонившись, бросились прочь; один из них прижимал к груди опустевший поднос, другой – тряпочку для столешницы.

– Звать меня Джанджи, – сказал он, склоняясь перед Юань. – Я присматриваю за господином Цветком и наставляю его.

– Несомненно, ты проделал большую работу, – благодарно кивнула девушка, не понимая, чего он от нее желает. – Мой жених ведет себя так, словно только что вышел из объятий Матери Богов и напитался ее учением.

Мужчина слабо ухмыльнулся; его некрасивое лицо, подобное высеченному из камня древнему идолу, недвижными черными глазками осмотрело комнату. Девушка, вспомнив про книгу у себя за воротником, неспешно направилась к своей постели, как бы намекая, что желает побыть одна. Джанджи, однако, вошел, бесцеремонно покашливая.

– Господин просил изъявить Вам свое желание отобедать в его компании, – сказал он наконец, и Юань едва сдержала пораженный возглас. – Он решил оттрапезничать раньше обычного, а затем присоединиться к Вам в любой из галерей на выбор, дабы развлечь своей игрой на гучжэне.

– Я… – Повернувшись спиной к гостю, девушка извлекла книгу и мягко опустила ее на постель, после чего обернулась и спешно направилась по направлению к дверям. – Несомненно, я была бы очень рада столь теплой компании, не будь истощена и утомлена после тяжелого пути. К тому же, ни для кого не секрет, что сегодняшний ужин ознаменуется вечером изящных искусств, на котором досточтимый жених будет исполнять танец клана Цветка.

Мужчина скрестил руки на груди, да так, словно это он был здесь гостем, а она просила у него одолжения.