К несчастью, запах оказался столь сильным, что уже через полминуты пребывания внутри девушка сдалась и задействовала немного ци из восстанавливающегося энергетического сосуда: легкий трескучий ветерок поднялся вокруг ее тела, развевая полы и рукава ханьфу. Это, разумеется, совсем не соответствовало приличиям и правилам поведения в кругу соратниц, однако запускать собственное достояние и превращать подземные ходы в зловонный кошмар тоже не считалось нормальным, так что госпожа Цветок и Юань были квитами.

Монахини разожгли таинственные символы на стенах, полу и потолке, так что теперь в комнате было не настолько темно, как поначалу: окон внутри не было, а единственным предметом мебели оказалось каменное возвышение, похожее на жертвенный алтарь. Вокруг возвышения символы кустились особенно часто – предположительно, выполняя защитную функцию и мешая преступнику сбежать – а рядом с опущенным на него телом юноши уже лежал фамильный шест с запертым внутри Гэтю.

«Что, хорошо я смотрюсь рядом с поверженным врагом? – спросил он задорно, едва завидев Юань. – Красивый ветерок. Не хочешь добавить к композиции серого дымку́? Слышал, сейчас это модно среди молодежи».

Девушка только молча огрызнулась: шутить о вещах, напрямую связанных со смертью Дэйю, казалось ей омерзительным. Монахини тем временем уже заканчивали свою работу, сковывая тело и без того беспомощного юноши крепкими цепями, наполненными той же энергией ци, что и призрачные доспехи Главы Клана; сама госпожа Цветок сорвалась со своего места и бросилась к Юань, едва завидев ее. Глаза женщины блестели от восторга, губы расплылись в льстивой улыбке.

– Слов подобрать не могу, какая же Вы талантливая! – всплестнула руками она, и девушка благодарно поклонилась, хотя спину уже сводило от этих бесконечных формальностей. – Я, кажется, говорила, как восхищаюсь Великим Оком Разума и Вашей бабушкой? Воистину, прекрасные женщины воспитали будущую великую воительницу, что запомнится истории как талантливейшая из своего рода – попомните мое слово!

Юань не могла не почувствовать легкий укол раздражения.

«Моя мать, хоть и не отличается суровым нравом или талантами к войне, по-прежнему великая женщина и талантливый дипломат, – подумала она, в который раз примеряя фальшивую улыбку и кивая с видом благодарного ребенка. – К тому же, крайне нетактично пророчить мне превосходство над талантливыми родственницами. Не думаю, что в клане Бури такое словоблудие кому-нибудь пришлось бы по вкусу».

– Как думаете, что спросить у пленника, когда он придет в себя? – продолжала тараторить госпожа Цветок, стискивая плечи Юань своими мощными ручищами. На плечах девушки грозились остаться синяки, повторяющие прикосновения цепких пальцев неугомонной Главы Клана. – О, точно: а как мы узнаем, что он пришел в себя?

– Птицы, деревья и священные цветы тинг энергетически связаны с каждым уголком сыхэюань, госпожа, – тихо ответила одна из монахинь. – Активировав руны и наполнив их ци, мы связали со стенами тюремной камеры силы самой природы. Живые создания почувствуют активность пленника и сообщат о происходящем Вам лично с помощью коротких мыслеобразов.

«А еще я мог бы просто сказать».

Юань едва заметно кивнула замершему в глубоком полумраке оружию.

«Сообщи мне, когда он придет в себя. Нужно быть готовой ко всему».

«Не беспокойся, великая воительница, – шутливо поддел ее Гэтю. – Когда я рядом, ты в полной безопасности. Когда я не рядом, кстати, тоже: ты отлично умеешь стоять за себя, хоть и сама не до конца этого признаешь».

Девушка невольно зарделась.

«Ну-ну, довольно комплиментов. И почему же, интересно знать, ты столь внезапно вызвался работать со мною после долгих лет абсолютного равнодушия?»

Гэтю как-то нервно усмехнулся, а затем поставил ментальный блок на свой разум, полностью закрывшись от хозяйки. Ну конечно, у духа опять недомолвки да секреты. Ничего нового, однако Юань это его скрытническое поведение всякий раз выводило из себя, как в первый.

– Ох матушки, какая же Вы, дорогая Юань, пыльная и усталая! – воскликнула госпожа Цветок, снова отвлекаясь от созерцания пленника. Боевые монахини уже заканчивали свою работу, а Юань стоило больших усилий безопасно расходовать свое ци, дабы трескучий ветерок светло-фиолетового цвета не доставлял больших неудобств крутившейся рядом женщине. – Вечер изящных искусств с каждой минутой все ближе, а Вы торчите в этой вонючей дыре вместо того, чтобы томиться радостным предвкушением и переодеваться.

– Предвкушение тем сильнее, чем дальше ты от желанного, – улыбнулась Юань. – Господин Цветок далеко, лицо его ускользает из воспоминаний, а потому я, несомненно, еще сильнее тоскую, желая поскорее увидеть возлюбленного, подхваченного энергией танца.

– Какие красивые слова! – восхитилась Глава Клана. – Даже я, и то не сказала бы лучше!

– К несчастью, парадные облачения, которые мы везли с собою в Ваш клан, были украдены вместе со шкатулками. Я пришла сюда одна, без единой монетки на руке или мешка за спиной.

– Мы уже одолжили Вам прекрасное ханьфу и ночные одежды, – ответила женщина с рвением любящей матери. – В мире, где ци способно влиять на реальность, подогнать любой наряд под подходящий размер и форму не составит большого труда. Смею надеяться, что Вам придется по вкусу ритуальное лунпао, в котором я сама лицезрела танец своего супруга много и много лет тому назад.

– Вы одолжите мне свое ритуальное лунпао времен ранней юности? – искренне изумилась Юань; от благодарности у нее даже перехватило дыхание. – Какая честь!

– Ну что же Вы, право, – повела плечами Глава Клана. – Это для нас большая честь принимать здесь будущую легенду.

Бабушка нередко рассказывала им с сестрами истории о своей юности, важной частью которой, несомненно, был обширный гарем: будучи молодой, сильной и пассионарной, она могла не спать ночами напролет, приглашая к себе юношей. В спальне у нее хранился ларец с нефритовыми жетонами, выгравированные на которых имена принадлежали ее наложникам, и, дабы позвать к себе одного из них, ей приходилось совершать целый маленький ритуал: лишь прочитав очистительную мантру и поблагодарив Мать Богов за предоставленную ей роскошь, Глава Клана могла ударить в настольный гонг, дабы протянуть хранительнице гарема выбранный жетон с именем полюбившегося парня.

Укутанные в ритуальное покрывало из пуха цапли, наложники являлись к ней, исполняли свой долг и исчезали с рассветом, оставляя после себя лишь слабый флер приятных воспоминаний. Бабушка говорила, что никогда не запоминала их лица – только имена на треклятых нефритовых жетонах.

Говорить с младшими родственницами о науке любви и ее философии не было запрещено законами клана Бури: в то время как для юношей существовали специальные учителя, наставлявшие их на путь истинного наслаждения и обучавшие страсти, девушки должны были узнавать о мужчинах из уст старших родственниц, имеющих опыт и свою точку зрения.

– Тогда я считала, что всякий мальчик на этом свете создан исключительно для страсти и удовольствия, что сама Мать Богов наградила его особой чувствительностью к любви и научила возводить физическую страсть в культ своего наслаждения, – вздыхала бабушка, сидя на возвышении и глядя сверху вниз с видом раскаивающейся грешницы.

Такие задушевные монологи о страсти и отношениях, обыкновенно происходившие поздними вечерами и после занятий, смешили и слегка пугали сестер, однако они просто не могли встать и уйти, проявив неуважение к Главе; приходилось сдерживать себя, стоя по струночке и вздрагивая от каждого случайного шороха, от каждого слова, произнесенного слишком громко в гнетущей закатной тишине.

– Мне чудилось, – говорила старуха, заламывая руки, – что для мужчины нет ничего важнее удовлетворения своих сердечных нужд, что мысли его заняты исключительно своей привлекательностью да наполнением женского начала энергией жизни, запертой внутри него, как внутри сосуда: то было чудовищное заблуждение, стоившее юношам, коих я знала, слез, порванных одеяний и бессонных ночей. Какая жалость; я даже не помню, как выглядели те бедолаги, что пытались заовевать меня, но навечно сгинули в пучине воспоминаний!