– Посмотрим. Великодушно, конечно, Никита, с твоей стороны. Но я ещё с самой Машей должна обсудить твоё предложение.

– Ах, обсудите же скорее, пожалуйста! А сейчас можно к ней на минуточку?!

– Нет! Имей терпение! – уже строго сказала она Никите.

Вернувшись домой, женщина рассуждала: «Ну что, позволить ему? Ладно, пускай, но только под моим присмотром. А то мало что ему вздумается с ней сделать, охламону малолетнему. Правда, он заплакал, как узнал, но этим лишь чуть-чуть исправил моё мнение о нём. И дочь моя в телесном отношении как раз, как назло, развита не по годам. Я в её годы совершенно не так была сложена».

Впоследствии так и стало происходить – Никита стал помогать Маше учиться, но под строгим надзором Машиной матери. Ирина Юрьевна вначале раздумывала, и в церкви советовалась с батюшкой после исповеди, и в итоге дала соседскому парню добро. О его упоении говорить излишне.

И весь последний год школы Никита помогал тщательно, не отвлекался на посторонние темы, и все разговоры с Машей оказались абсолютно целомудренны. Химию он растолковывал как настоящий преподаватель, рассказывал про уроки в классе и про «лабы». И вообще Ирина Юрьевна стала находить в нём немало достоинств. В первую очередь, редко кто из школьников был так умён во времена, казалось бы, тотального торжества слабоумия. Только лишь явное безбожие парня не нравилось Ирине Юрьевне. Но в разговоре лично с ней он всё-таки резко не отрицал Творца, выразил атеизм деликатно – и то уже успокаивало. Свои анархические и космополитические воззрения он облекал в весьма интеллектуальную форму.

Итогом последнего года школы стал однозначный выбор Машей того вуза, что и у Никиты – химико-технологического института. Никита даже уговаривал устроить Машу на очное отделение. Ирина Юрьевна возражала из-за неординарной внешности дочери и её чрезмерной замкнутости. Но Никита и тут обещал взять Машу под некое покровительство. Её мама понимала, куда идёт дело, но радоваться всё равно не спешила, опасаясь неприятного поворота. Она так и не могла поверить, что к Маше вернулась речь посредством обращения к ней Никиты. Гораздо больше в женщину въелась история из детства Никиты. «Безбожник не может творить чудеса, – твердила она внутри себя. – Это Господь сотворил чудо. Но сотворил, получается, посредством безбожника? Пути Господни неисповедимы…» – на последней мысли Ирина Юрьевна и успокаивалась.

Она решила как мать поговорить по этому поводу с другой матерью, придя к Светлане Михайловне:

– Как ты думаешь, а может ли он переменить своё отношение к Маше? А то последствия могут быть такими, что и предположить страшно… Бывает вон, из окна… О, Господи…

– Не такой мой Никитушка, – нежным голосом сообщила Светлана Михайловна. – Он человек исключительной сочувственности, как ты сама видела.

– Видеть-то я видела…

– Но неужели он мог притворно так расплакаться? До сих пор не веришь?

– Верю… Но всё та история с баллоном.

– Да, вот это въелось в тебя! Я могу тебе другие истории рассказать из его детства. А этот анархизм у него порождён тоже тягой к справедливости, у него такой особый взгляд, угол зрения на справедливость и человечность.

– Ну спасибо, Света, что веру вселяешь.

– А вот ещё, Ир, вопрос. Маша сама говорила про то, что к Никите чувствует?

– Она говорила, что любит… – Светлана Михайловна чуть не всплеснула руками, – химию. Полюбила благодаря Никите. До него у неё ж одни тройки вообще были. А как Никита стал помогать – пятёрки! И в аттестате – четыре. Не пять, потому что уж поздно Никита подключился.

– Ну так вот! Это Маша так завуалированно говорит. Если полюбила химию и пошла в этот институт благодаря ему – отсюда явный вывод, что она любит его. Ну, расположена к нему, как минимум.

– Ладно, спасибо за такие разговоры.

Ещё одним человеком, посвящённым в происходящее, стал отец Никиты, вернувшийся из командировки под Челябинском. Александр Константинович стал несказанно, по-детски рад и горд сыном.

– Эх, сынуля! Я не предполагал, какой ты у меня будешь молодец!! Ты ж просто герой, джентльмен и… как его… рыцарь! Само благородство!

– Ладно, пап, не перехваливай так уж! – смущённо отвечал Никита.

– Да я даже в сказках про таких не читал. Ты помог прекрасной девушке выздороветь, заговорить! Теперь ещё учиться ей помогаешь! Извини, но я ещё раз скажу: какой же ты молодчина, Никитка! Не могло быть для меня лучшего подарка по прибытии из рейсов, чем узнать, что у меня такой сын!

– Ты, Саш, сейчас захлебнёшься от восторга! Остановись, отдышись! – сыронизировала Светлана Михайловна. Она, как ни странно, не так проявляла эмоции, как мужчины в семье Марковых.

Вот так застывшие эмоции пришли в движение, в бурление. Заговорили и две матери, и отец с сыном.

– Смотри только, сын, хоть наружность у Маши и ослепительная, но помни ещё и о душе, так сказать. Доверие её береги обострённое, – уже серьёзно говорил отец.

– Да-да, я так и собираюсь.

Вступительный экзамен абитуриентка Мария Обходчикова сдала успешно. А ведь когда-то для неё реакции ионного обмена были ночным кошмаром! Всего один человек так переменил её жизнь – абитуриент того же вуза, будущий однокурсник Никита Марков. Сам-то он сдал экзамен вообще безупречно, никакие дополнительные вопросы не вызвали у него ни одной запинки. Давалась диву вся приёмная комиссия.

Институт, кстати, находился вовсе не рядом с домом. Первые два месяца учёбы Машу в метро сопровождали мама и Никита. Возвращаясь втроём, они доезжали в лифте до своего одиннадцатого этажа сине-белой многоэтажки и расходились по квартирам.

Несмотря ни на что, у Ирины Юрьевны сохранялись опасения в отношении Никиты. Она сама иногда думала, что это что-то навязчивое, беседовала всё с теми же – Машиным врачом, священником, психологом. Со Светланой Михайловной, наконец. Та ей рассказывала про Никиту истории другого свойства, чем история с пресловутым баллоном.

– Я понимаю, Ира, ты пережила шокирующие ситуации. Мужа вон убили. Вначале ничего не предвещало. Оттого такая тревожность в отношении Никиты. А я за него, как за себя говорю: для него защищать слабых и больных – смысл жизни. Иногда он просто в этом слишком яростен бывает. Такая «ярость благородная», как в известной песне.

– Ты как психолог говоришь, Света, тебе бы им работать.

– Ну, должность медсестры имеет что-то общее.

И так, постепенно, сквозь вздохи, беседы и молитвы, Ирина Юрьевна привыкла к тому, что её дочь ездит на метро в другую часть города вместе со своим другом – соседом и однокурсником.

В институте Маша предстала, конечно, молчаливой и одевалась более чем скромно. Но всё равно не могла остаться незамеченной. Мало того, что лицом была хорошенькая, так ещё и такую фигуру не могли полностью скрыть никакая просторная одежда. Институтский народ, надо отдать ему должное, оказался всё-таки сдержан, прилипаний к девушке не возникало. Но уж про себя-то все её отмечали. Даже седовласые профессора покашливали от неожиданности и забывали, о чём говорили и думали.

Наконец, к Маше подошли, но Никита мог не волноваться – подошли другие девушки.

– Привет! – запросто начали они разговор.

– Привет! – ответила Маша.

– А чего ты такая молчаливая-то?

– Ну… Какая есть… Нравится так.

– Интересная ты!

– Маш, – включилась другая девушка, – с такими… – она поперхнулась, – внешними данными, – подруги рассмеялись, – и такая зашуганная. Что-то не очень ясно.

Далее последовали вопросы о том, одевается ли Маша в модные наряды, ходит ли в модные магазины.

– Я не знаю, зачем это надо. Во что одеваюсь, меня устраивает, – пояснила девушка, через год после немоты.

– Да… не знаю, чего сказать… слышала про такие явления, но чтобы так, вживую встречать!.. Ты не из деревни какой?

– Нет, из Москвы. Просто… так жизнь моя прошла… А деревню я люблю, правда.