– Пожалуй, да, немного, – сдержанно ответила Стефани и, пожав плечами, снова отвернулась к окну. – Они еще совсем дети. Не слишком подходящая компания для такого взрослого молодого человека, как я.

– И не говорите. Я вас очень хорошо понимаю. У меня тоже есть сестры. Они постоянно болтают о всякой чепухе: ленточки, шляпки, наряды, комнатные собачки. Несусветная чушь.

– Вы правы, – сдавленным голосом сказала Стефани, словно у нее першило в горле.

– В отличие от дам нас, мужчин, интересуют более серьезные вещи. Политика, например. Скажите, что вы думаете о новом законе и мерах по борьбе с подкупом и взятками? На мой взгляд, они не слишком серьезные.

– Да, вы правы. Наказание не слишком строгое. Подкуп и взяточничество – это просто… ужасные… вещи.

– Согласен. А любое послабление лишь подрывает доверие.

– Доверие?

– Да. Доверие общества к политическим институтам и службам. Их лицемерие, коварство, махинации вызывают серьезное беспокойство. Это так не по-британски, как вы считаете?

– Я… да. Совсем не по-британски.

Хэтерфилд положил руку на спинку сиденья.

– Эти лживые махинаторы заслуживают самого сурового наказания. И чем оно строже, тем лучше. У меня просто руки чешутся от желания воздать им всем по заслугам. – И чтобы усилить эффект, он рассек воздух рукой.

От неожиданности мистер Томас застыл. Стефани повернулась к Хэтерфилду и одарила его таким суровым взглядом зеленовато-голубых глаз, что буквально пригвоздила к месту.

– Вы сегодня рано встали, ваша светлость, – сухо сказала она.

– Прошу прощения?

– Я говорю о времени. Мне всегда казалось, что молодые лондонские аристократы, подобные вам, лишь к рассвету добираются до постели.

– Вот вы о чем. – Он снова вытянул руку за ее спиной. – Жаль вас разочаровывать, но все дело в моих привычках.

– Вы хотите сказать, что у вас вошло в привычку вставать в семь утра только для того, чтобы позавтракать с сэром Джоном? Или все дело в неотразимых чарах леди Шарлотты? – Ее бровь выжидательно изогнулась, словно она хотела поддразнить его.

Хэтерфилд от души рассмеялся.

– Нет-нет, не в этом дело. Как ни очаровательна наша леди, но эта привычка появилась у меня задолго до нашего знакомства. Причина в гребле.

– В гребле?

– Я занимаюсь греблей. – Он снова махнул рукой. – Каждое утро провожу на реке.

– На реке? – В ее голосе звучал неподдельный ужас. – Каждое утро?

– Ну да. Это весело, приятно и очень бодрит. Около Патни-бридж находится несколько спортивных гребных клубов, я вхожу в один из них.

– Но… Зачем вам это?

На лице бедного Томаса застыло выражение, трудно поддающееся описанию. Этакая смесь ужаса и недоумения: брови буквально уползли на лоб, рот широко раскрылся. Но тем не менее ее губы оставались соблазнительно пухлыми и мягкими. Хэтерфилду даже показалось, что он видит призывно манящий кончик розового язычка.

Кажется, она что-то спросила. О чем? И тут он – вспомнил.

– Мне нравится движение и физическая нагрузка, мистер Томас. – Двумя пальцами он снял невидимую пушинку с колена. – Это стало моей страстью. Вы даже не представляете, как полезно для души вставать на рассвете.

– Для души, – повторила она тихо, будто он затронул некую струну в ее собственной душе.

– Да, для души. Даже в дождливом, туманном Лондоне, – сказал он и кивнул, посмотрев в окно. – Только представьте, что вы рассекаете гладь воды в легкой спортивной лодке, которая слушается вас благодаря ритмичной, слаженной работе мышц. И в этот момент ничего больше не существует.

Теперь она не отводила глаз и смотрела на него прямо и открыто. И ему нравился этот серьезный взгляд и искренний интерес.

– А вам не холодно там, в лодке?

Он пожал плечами.

– Немного. Но при такой работе мышц быстро согреваешься. А затем – хороший завтрак. В доме сэра Джона его подают гораздо раньше, чем принято в моей семье. Вот я и пользуюсь гостеприимством дяди без зазрения совести.

– По-моему, он не возражает.

Коляска завернула за угол. Хэтерфилд выглянул в окно. Они въезжали на тонувшую в грязной мути Стрэнд-стрит, а это означало, что их поездка подходит к концу. Мимо проплыли размытые очертания монументального темно-серого здания фондовой биржи Сомерсет-Хаус.

– Нисколько, – согласился он. – Несмотря на грозный вид, у сэра Джона доброе сердце. Вам следует научиться уважать его правила. Вставать рано не так уж трудно, поверьте. Дисциплина творит чудеса.

Она засмеялась, и смех ее чудесно зазвенел, словно колокольчик.

– Легко быть образцом для подражания, когда у вас уже вошло в привычку просыпаться на рассвете.

– Верно, – сказал он, – но это не облегчает задачу.

– Тогда зачем так мучить себя?

Действительно, зачем? Зачем он мучает себя? Зачем каждое утро встает ни свет ни заря и подвергает свое тело болезненным, тяжелым испытаниям, которые помогают забыть обо всем на свете в сером тумане над Темзой, где никто не слышит и не видит тебя?

Лучше так, чем проводить бессонные ночи, глядя в потолок.

Хэтерфилд почувствовал на себе внимательный взгляд сидящего рядом незнакомца – хрупкого, белокожего, в наглухо застегнутом сером мужском костюме, – который впервые ехал в Темпл, чтобы посвятить себя тайнам юрис-пруденции в адвокатской конторе сэра Джона Уортингтона, королевского адвоката. Сидя рядом в одном экипаже, они снова отдалились друг от друга, надев маски и ощетинившись броней, которая надежно скрывала их тайную суть.

Как она здесь оказалась? Почему? В душе Хэтерфилда постепенно разгорался интерес к этой девушке, и, нелюбопытный по природе, он вдруг страстно захотел узнать о ней все, докопаться до ее тайны.

Но раскрывать чужие секреты – опасное занятие. Кто знает, к чему это может привести?

– Не такая уж это и пытка, – сказал он. – Нужно только отправиться спать пораньше и завести будильник. У вас ведь есть будильник в спальне, мистер Томас? У служащего он обязательно должен быть! И поставить его на четыре тридцать утра.

– Четыре тридцать!

Коляска сделала еще один поворот, подпрыгнув на кочке и как следует встряхнув своих пассажиров. Хэтерфилд инстинктивно вытянул руку, чтобы удержать девушку от падения. Ритмичное цоканье копыт замед-лилось.

– Мы на месте, – сказал он. – У вас есть зонт?

– Да, вот он. – Она вытащила зонт, и в этот момент коляска остановилась. Испытывая некоторую неловкость, девушка промолвила: – Благодарю вас, лорд Хэтерфилд. Вы очень добры. Мне кажется, вам было совсем не по пути со мной. И плата за проезд будет ощутимой.

– Не для меня. Во всяком случае, за проезд я точно платить не собираюсь. Это моя личная коляска и мой личный кучер.

– У вас двуколка?

Он пожал плечами.

– Да. По сравнению с благородным четырехколесным экипажем она легче, проворнее и гораздо практичнее. Иногда я сам сажусь на козлы. В любом случае мне не составило никакого труда вас подвезти. Я просто не мог допустить, чтобы вы опоздали в свой первый рабочий день, да еще предстали перед секретарем сэра Джона в мокрой, забрызганной грязью одежде. Никогда бы себе этого не простил.

– Перед секретарем?

Хэтерфилд открыл дверцу и слегка подтолкнул ее – локтем.

– Передайте ему мои наилучшие пожелания! – весело сказал он, стараясь подбодрить несчастного мистера Томаса, на лице которого застыло выражение глубокого смятения, когда он спрыгнул с подножки и зашагал прочь; и хотя на нем были ничем не примечательные черные брюки, под ними угадывались округлые очертания соблазнительных девичьих ягодиц.

Хэтерфилд откинулся на мягкую спинку сиденья и уставился в потолок. Открылось маленькое окошко, и показалось лицо кучера.

– Отвезти вас в апартаменты, сэр? – спросил он.

– Да, поехали.

Поднявшись в свои апартаменты в галерее доходного дома Альберта, он достал листок бумаги и набросал дружески откровенный текст телеграммы герцогу Олимпии. Как водится, были упомянуты наилучшие пожелания и «ваш покорный слуга», и так далее, и тому подобное, но хотелось бы знать, какую дьявольскую игру затеял герцог и как в этом замешан мистер Стефан Томас, чьи соблазнительные ягодицы никак не могут принадлежать мистеру?