– Вот как… – разочарованно протянул Карман. – Выходит, что тебе приказано стучать на самого центуриона?
Чем ближе надвигались перекошенные желтые створки ворот, тем отчетливей звенел во мне сигнал тревоги. Нельзя было туда идти. Очевидно, раньше у грузовых ворот постоянно болтались тупые ленивые горожане. По сторонам тут и там громоздились кучи мусора, какие-то полусгнившие плетеные корзины, тряпичные куклы, обломки дерева…
– Волкарь…
Но я уже слышал сам.
В тот момент я впервые услышал песню.
«Не сбежишь от лап моих,
Не сбежишь от дяди Бир-ра…»
Старческий противный тенорок пропел несколько невнятных слов и растворился в шуршании эфира. Остался только стук дождинок по щитку. Затем в эфире снова зашептались, зачастили невнятно, скороговоркой, будто спорили несколько беззубых старух.
– Эй, кто поет?! Прекратите!
– Волкарь, похоже на пьяного.
– Ты тоже слышал?
– Разве тут служат ветераны?
– А разве может быть глюк на закрытой волне?
Хорошо подмечено. Невидимый певец проблеял дурацкий стишок по радио.
– Господин декурион, а персонал комбината может использовать наши частоты?
– Нет, это запрещено. Все, прекратили болтовню! Смотреть в оба!
И тут началось.
Замелькало с бешеной скоростью. Взвыл пеленгатор. Дважды очередями выстрелил Бауэр. Несколько размытых объектов приближались с севера, на большой высоте, но быстро снижались. Похожие на облака газа.
Сильнее понесло тухлым мясом.
Совсем рядом, за грядой карминовых холмов, ударила гаубица. На нас сверху посыпались осколки оборванной улицы-кишки. Если бы не бронещиты шагателей, нас бы точно раздавило.
– Вижу стаю птиц! – доложил Гвоздь. Он тащил автопушку, снятую с бота, и, соответственно, обладал самой сильной оптикой.
– Хлор, в центр! Остальные – прикрытие!
– Есть прикрытие!
Гвоздя тут же окружили, ощетинились стволами. С этой секунды он представлял нашу самую крупную огневую единицу.
Облака снизились и распались на несколько стай, состоящих из стремительно пикирующих птиц. Они мчались прямо на нас, вытянув шеи с грозными загнутыми носами.
С прямыми блестящими хоботами.
С широкими зубастыми пастями, больше подходящими для болотных ящеров. Очень разные, но одинаково энергичные твари.
– Деревянный, огонь!
Палинтон закашлял с характерным воющим придыханием. В небе расцвели десятки оранжевых цветов. Ближняя к нам стая рассыпалась на части.
– Ага! Вот вам, гадины!
– Ниже бери, с упреждением! – надрывался Карман.
Кто-то прорывался сквозь частокол помех.
– Я – Селен, слышу вас, говорите. Говорите же, дьявол!
Молчание. Далекий детский плач. Бьющая в ноздри вонь мясной лавки. Стук дождя по корпусам машин. Прерывистое дыхание моих подчиненных. Хлопанье крыльев.
– Командир, меня атакуют! – вклинился в наше дыхание Свиная Нога.
Где-то там, на краю города, он открыл огонь. Секунду спустя неподалеку снова заухала гаубица, ей ответили беспорядочные очереди картечных эвфитонов. Плоская улочка, по которой мы совсем недавно шли, затряслась. Рядом осыпалось несколько мелких шпилей. Шоссе пошло трещинами, но пока держалось.
Гвоздь дал первый залп из пушки. Две стаи были уничтожены за пару секунд, они пролились на землю мутно-зеленым дождем. Птицы не умирали в полете, они переставали функционировать. Такое выражение подходит лучше. Некоторые шмякались о дорогу и вскакивали на ноги, даже если нога была всего одна и отсутствовала половина тела. Проходило несколько секунд, и оставшаяся половина на глазах разлагалась.
– Бауэр, берегись, они позади тебя!
Мы слишком увлеклись воздушными целями. Десятки пернатых, готовясь вонзить хоботы, подбирались к нам по обочине.
– Вижу… Ах ты, отрыжка кита!
Бауэр совершал рывковые движения, словно собирал с себя пыль. На его ходулях и корпусе, лихорадочно орудуя клювами, повисли сразу штук восемь птиц.
– Бауэр, береги голову! Мокрик, помоги ему!
На сей раз Мокрик действовал шустро. Он принялся колотить по шагателю Бауэра железными кулаками манипуляторов. Зубастые гадины взрывались и стекали вниз, превращаясь в лужицы, наполненные перьями.
– Дьявол, дайте мне обзор!
По команде Гвоздя мы разом присели, укоротив ходули вдвое, и стали похожи на только что вылупившихся птенцов. Гвоздь один остался на прямых ходулях. Сзади его подпирал Хобот. Опять заревело орудие, мигом образовав вокруг дороги подобие красноватой дымки. Это на ширину в десяток футов по вертикали крошился и обваливался город.
Две стаи фламинго не успевали затормозить. Вблизи было особенно заметно, что даже крыльями они машут совсем неправильно, слишком часто, как мухи или стрекозы. Двенадцать стволов изменили угол обстрела, вместе с их наклоном сместилась полоса разрушений. Две широкие зубчатые башни рухнули, придавив защитную сеть над дорогой, за ними посыпалась целая роща острых шпилей. Гвоздь орал что-то неразборчиво, в визоре прыгала его счастливая, перекошенная рожа. Вокруг его ходуль горкой дымили отработанные картриджи. Позади шепотом ругался Бауэр – птицы успели отгрызть ему правый манипулятор и ствол у огнемета.
Я безуспешно вызывал бортмеханика.
– Свиная Нога, слышишь меня?! Свиная Нога, отвечай!
Но Цинк не ответил.
В тишине, через наружные микрофоны я различил сухой хруст, который ни с чем не спутаешь.
Сухое похрустывание. Это оседал город; от пустотелых зданий отваливались целые куски, там, где железным языком прошлась наша пушка. Порвались и рухнули вниз за изгибом шоссе две или три висячие улицы, соединявшие эти сферы между собой. Вокруг стало удивительно свободно и свежо. Кажется, даже смердело сырым мясом не так сильно, как раньше. Дорога вздрогнула, взметнулись облака рыжей пыли.
– Командир! – Я не заметил, кто из бойцов кричал, но хорошо заметил причину крика.
Розовая пакость пробила мой щиток. В паре дюймов от лицевой части шлема очутилась широкая серая пила с тремя рядами загнутых в разные стороны зубцов. Больше всего это походило на инструмент для валки леса. Сама птица устроилась наверху, на стволах моей пушки, и приготовилась уже нанести второй удар, мне по черепу, но тут ее кто-то разнес на куски. Серая пила повисла прямо перед моей физиономией, и минут пять я сражался с ней, пытаясь освободить обзор, пока она не рассыпалась сама, в мелкое пыльное крошево.
Рассыпалась, словно кто-то отключил связи, удерживающие атомы этого буйного создания. В щитке зияла дыра, неистово моргали аварийные датчики потери герметичности.
– Волкарь, они боятся! Они убегают, струсили!
– Ты видел их? У этих вместо клювов два острия, как у комара, только два!
– Откуда эта нечисть, командир?! В лежбище Псов такого не встречалось…
– Волкарь, у меня снаряды на исходе!
И вдруг стало тихо.
На шоссе тлели кучки чего-то зеленого, нам на головы бесконечным медленным снегопадом опускались перья. Ребята палили вверх. Последняя стая, сильно поредевшая, удалялась в сторону центра города, туда, где сливался воедино целый клубок кишок-улиц. Этот раунд мы, кажется, выиграли.
– Командир, там что-то другое, не птица!
– Там, Волкарь, правее! Хобот подстрелил его!
Я приблизил изображение. Правее, за обочиной, среди искалеченных осколками шпилей и спиральных раковин, действительно что-то темнело. Что-то длинное, бесформенное, почти черное на буро-красном фоне городского тела. Темная масса, убийственно похожая на… оторванную медвежью лапу, проваливалась в щель между разбитыми шпилями.
– Волкарь, там было что-то… вроде горбуна.
– Ага, похоже на волосатого горбуна! – возбужденно прохрипел Бауэр. – Мы с Хоботом мочили птичек и не сразу его засекли! Волкарь, он здоровенный, как носорог!
В эфир прорвались одновременно крики Свиной Ноги и бортмеханика третьей декурии.
– Волкарь, это новый глюк! – заорал мне в ухо бортмеханик. – Дьявол, они раскачивают бот! Они подкрались снизу!
