Все у нас будет, я даже не сомневался. Надо уметь ждать. Леопард умеет выжидать, и сова умеет, и змея. Если мы – хищники, мы должны вырабатывать терпение. Если мы овцы – мы ищем только вкусную травку и куда положить разжиревшее брюхо.

Мы – львы.

Мы – спасение белого человека. Если мы ошибемся, то будем надолго отброшены назад.

Мы не можем позволить себе ошибку.

На четвертый день Фельдфебель приехал рано утром, пяти не было, приказал моментом собраться. С ним был Рябов и еще пятеро пацанов. Я с ходу врубился, что предстоит акция. Фельдфебель сообщил, что Оберсту наше дело удалось замять; он разыскал папашу того баклана, которого чуть не пришили Шварц с братом, дал ему денег и заставил забрать заяву. А телки вообще не заявляли. Короче, все проканало. По харе Роммеля я уже засек, что удоду не терпится домой, но под юбку к бабушке его никто отпускать не собирался.

– Куда в такую рань, офигели? – замельтешил спросонья Фриц, отвернулся к стенке и укрылся с головой курткой.

Лось и Фил тоже разнылись, чтобы им дали поспать. Эти дурики накануне в карты до часу дулись, на сигареты, хотя я им трижды говорил, что могут поднять рано; Фельдфебель накануне предупреждал.

«К мамочке захотели?..»

– К мамочке захотели? – оскалился Фельдфебель.

Он махнул пацанам, те, такие, живо стянули Фрица на пол, а Фила облили водой. Тот подскочил, млин, хотел на кого-то прыгнуть, да быстро потух. Пятерых, млин, в кованых мартенсах увидал и слегка обосрался. Пока Фил матерился, Лось прочухал, кто в доме хозяин, и сам вскочил. Я уже давно оделся и ждал команды. Рябов выложил на стол обрезки труб, замотанные тряпками. У меня что-то сладко заныло в спине. Так бывало перед хорошим махачем, когда шли со всякими шлакоблоками стенка на стенку. Но сегодня предстояло кое-что повеселее обыкновенной драки. Это Фриц у нас специалист по железякам, а так мы стараемся заранее их не брать; с железом можно загреметь на всю катушку. С железом менты загребут – все свежачки за год на тебя повесят…

Фельдфебель приказал, чтобы мы сразу взяли железяки. Лось, такой, взвесил на ладони трубу и присвистнул. Ильич тоже лыбился. Эти бакланы ни фига не врубались, а до меня в момент докатило. Оберст отмазал нас, чтобы приклеить к себе намертво. Если бы я захотел, мог бы пацанов остановить, но я промолчал. Я первый взял трубу. Фельдфебель ухмыльнулся мне, показав вставные зубы.

– Экзамен, девочки, – прогудел он. – Постарайтесь не описаться!

…За линией сигнальных маячков, у самого края бетонной полосы, окружавшей громаду комбината, нам встретился оранжевый бульдозер. Не какой-то там скромный рыхлитель асфальта, а один из тех могучих монстров, что используют строители при расчистке площадей под новые космодромы. Его кабина футов на десять возвышалась над нами; на фоне этой оранжевой махины наши шагатели казались козявками. Очевидно, бульдозер давно выполнил свою функцию здесь и спокойно спал в одном из подземных ангаров, на консервации. Но недавно его потревожили…

Бульдозерист загнал машину левой гусеницей за край ограничительной канавки, но тело города не выдержало. Гусеница провалилась в трещину, несколько ближайших к канавке красновато-ржавых пилонов рухнули, засыпав бульдозер обломками. Наверное, бульдозерист пытался выбраться, но этим только усугубил свое тяжелое положение. Машина накренилась, готовясь совсем скатиться в нижние каверны города. Любая тяжелая техника проваливается в глубины города, в подземные темные ярусы, откуда ее очень сложно извлекать…

– Эй, наверху! Ты живой там?

– Вроде свет в кабине…

С гусениц и нижней части корпуса стекала густая блестящая жидкость. Два нижних прожектора были разбиты. Сумасшедший, который сидел в кабинке бульдозера, изнутри разбил ворота комбината. Видимо, он разогнался и пошел на таран. Ударил раз, два и бил до тех пор, пока створка не соскочила с направляющей. А когда вырвался наружу, не успел затормозить на узком бетонном кольце.

Парень соскочил с катушек. Либо ворота были обесточены, и он не нашел другого способа их открыть. А пешком он боялся идти, в герметичной кабине ему казалось безопаснее. За гусеницами бульдозера тянулся заметный липкий след. Черная, тускло блестевшая масса, не желавшая растворяться даже под струями дождя.

– Командир, похоже на трансмиссионную смазку.

– Нет, скорее, это связано с бурением.

– Неважно, все равно масло. Кажется, он проутюжил цистерну с маслом…

– Тихо все. Мокрик, доберешься до дверцы?

Декурион дал команду рассредоточиться, мы обошли махину с двух сторон, миновали задранный вверх ковш. Позади кабины к небу вздымались рыхлитель и отбойный молот, словно бульдозер собрался молиться.

– Мокрик, там есть кто-нибудь?

– Он внутри, забился в камбуз, – левой ходулей Мокрик влез на гусеницу, одним манипулятором взялся за ковш, а другим попытался сковырнуть крышку люка. – Командир, он точно там. Заперто изнутри, и свет горит. Он прячется. Ломать?

– Подожди, там устойчиво?

– Терпимо. Если что, я успею спрыгнуть… О, командир, он вылез!

Через процессор Мокрика я моментально увидел внутренности кабины. Внутри к окошку прилип взъерошенный небритый человечек. Его белый комбинезон был перепачкан чем-то синим, в кудрявых жидких волосах застряли ошметки горелой бумаги, заплаканную физиономию покрывали полосы засохшей грязи.

– Командир, он машет мне руками, но открывать не желает!

Мне эти игры начали надоедать.

– Может, этот кретин не верит, что встретил людей?

Мы здорово рисковали, но позарез нуждались в информации. Первый живой человек, один из поселенцев. Судя по белой форме – сотрудник научного центра. Я постарался настроиться на волну этого перепуганного парня, но ничего не получилось. Иногда мои способности начисто отказывают. А может, просто дело в том, что недолюбливаю я этих ученых шишек? Когда человек тебе неприятен, если не сказать хуже, тяжело к нему подстроиться…

Мокрик выбрался из седла, перепрыгнул на лесенку, ведущую к кабине бульдозера. Лохматый человечек внутри замахал руками. Раздался пронзительный скрип. Туша бульдозера еще больше накренилась. Придурок в белом комбинезоне взялся за шлем оператора, висевший до того на ручке кресла. Кажется, он вспомнил о существовании радио. Мокрик обошел кабину бульдозера по узкому металлическому балкончику и прилип к иллюминатору. Снизу он казался серебряным муравьем на вершине оранжевой горы.

– Командир, он пишет на стекле.

– Что он пишет? Отодвинь голову, я сам посмотрю.

Кудрявый грязнуля написал не так уж много. Он макал палец в банку с пряным травяным соусом, ухмылялся и путал буквы, забывая, что мы читаем их наоборот. Накарябав две строки, он стер их рукавом, еще больше испачкав свой костюм, и принялся за следующий опус. Потом отшвырнул банку, откинулся в кресле и показал нам всем язык. Точнее – Мокрику, прилипшему снаружи к толстому стеклу. Если не обращать внимания на грамматические ошибки, вышло примерно следующее:

«Бомбите. На комбинате живых нет. Лаборатория нукле-синтеза! Взорвать! Бомбите все. Рождают уродов. Уходите. Берегитесь голых девушек. Новый тип глюка. Женщины рожают взрослых. Бомбите!!!…»

– Что там еще?

«…не входите в лаборатории! Эпицентр. Бомбите. Сожгите карлика. Сожгите голых женщин…»