На площади запрыгали оранжевые всполохи взрывов. Казалось, лопались огненные пузыри, рассекая ночную темень острыми багровыми ножами. Ошарашенные самураи отвечали слабым огнем. У торговых рядов то слева, то справа вспыхивали одиночные винтовочные выстрелы. Пули цокали по броне машины, рикошетили в стороны. Потом у носа тридцатьчетверки рванула граната, осветив огненным пламенем железные ворота и мокрую, будто отлакированную, тридцатьчетверку.

Ермаков высунул голову из-за нижней железной полосы ворот, пустил в дождливое небо красную ракету. Пока она трещала, переливаясь, в дождевых струйках, Иван успел разглядеть, как много сделал внезапный кинжальный огонь. Но заметил и другое: первая встреча не решила исход боя. Отряд на них шел немалый, его остатки будут продолжать бой. Здесь, у ворот, не продержаться; надо уходить в укрытие.

— Всем к складу! — скомандовал Ермаков.

Разведчики отошли к складским дверям. Шилобреев сбил ломом большой замок. Лязгнули железные засовы, заскрипели широкие кованые двери. Натыкаясь в темноте на бочки, ящики и мешки, разведчики стали выбирать место, откуда удобнее вести огонь.

Ермаков метнулся к танку, решил и его загнать в склад, использовать как прикрытие: ведь закрываться наглухо нельзя — двери могут взорвать.

— Гони в эту амбразуру! — крикнул он.

Тридцатьчетверка дала задний ход, круто развернулась и втиснулась в дверной проем.

В складе пахло краской и карболкой, из глубины тянуло прелой чумизой. Ермаков смахнул со лба грязный пот, осветил карманным фонариком длинное невысокое помещение с узким зарешеченным окном, похожим на бойницу. Желтый снопик света скользнул по серой кирпичной стене, прошел, будто принюхиваясь, по длинным стеллажам, заваленным всякой всячиной. Здесь лежали коробки, торчали сахарные головы и винные бутылки. У стеллажей громоздились тюки тканей, промасленные бочки, из поваленного мешка сыпалась соль. Тут хранились привезенные отовсюду товары чуринской фирмы, отсюда их доставляли в магазин для продажи.

Глянув на высокий ворох мешков и ступенчатую пирамиду ящиков, Ермаков распорядился соорудить из них баррикаду. Разведчики хватали все, что попадало под руку, валили позади традцатьчетверки. Вскоре здесь образовался высокий вал из мешков, ящиков и бочек, за которым можно было укрыться от пуль.

Пока сооружали баррикаду, Шилобреев пробрался вдоль стены к дверям, лег у гусеницы танка, стал прислушиваться, стараясь понять, что делается во дворе. В густой тьме хлопали выстрелы. Пули шлепались в кирпичную стену, бились в железную дверь.

Японцы, видимо, окружали склад, и надо было быть наготове. С тыла и флангов прикрывают каменные стены, а вот двери — уязвимое место. Тут гляди да гляди. Жаль, боеприпасов маловато; придется выкручиваться, экономить. Кто мог подумать, что японцы вздумают воевать после объявления капитуляции? Видно, у самурая такая повадка — его, дьявола, и в могиле надобно остерегаться.

Завалив дверной вход, разведчики принялись подтаскивать мешки да ящики к высокому окну, чтобы использовать его как бойницу. Когда ворох вырос до подоконника, Ермаков вскочил наверх, глянул в окно и пустил ракету, В дождливом небе сверкнул зеленый огонек, осветил захламленную ограду: под тополями свалены пустые ящики, рулоны оберточной бумаги. Среди мокрого хаоса он различил несколько вертких фигурок и дал короткую очередь.

В ответ что-то тяжелое стукнулось в оконную решетку, зазвенело стекло, потом раздался взрыв. «Это граната», — сообразил Иван и еще раз глянул в окно, но ничего не увидел. Он подбежал к танку и закричал Шилобрееву:

— Подожги ящики — освети двор!

Филипп вскочил на колени и запустил в пирамиду из ящиков гранату. Грянул взрыв, вспыхнуло багровое пламя, заплясало в дверном проеме и на решетчатом окне. В складе стало светло. Блеснул мокрой броней стоявший у входа танк, вынырнула из мрака воздвигнутая за ним пирамида, за которой укрывались разведчики.

Пламя от горящих ящиков осветило багровым светом поникшие на дожде тополя, высокие железные ворота, черные окна купеческого особняка.

— Вот теперь другое дело, — обрадовался Терехин и дал несколько коротких очередей по суетившимся внизу японцам.

У мешков с чумизой, сгорбившись над рацией, сидел на полу Сулико, вызывал бригаду:

— «Амур»! «Амур»! Я «Шилка». Как слышите? Прием.

Никто не отвечал, и Сулико снова и снова повторял позывные.

О лобовую броню тридцатьчетверки стукнулась граната и, отскочив в сторону, разорвалась. Дрогнули оконные рамы, повалились винные бутылки. Потом граната ударилась в окно, застряла в железном переплете, разорвалась и вырвала оконную решетку. Это было опасно. Ахмет схватил мешок, заткнул дыру. В мешок шлепнулась пуля, потом ударилась граната. Мешок, втиснутый в оконный проем, становился все меньше. На его место поставили другой. Второй тоже быстро опустел. Ахмет хотел схватить третий. Но тут в опустевший мешок ударила пуля и оцарапала Ахмету руку.

— Шайтан проклятый! — выругался он и отскочил в сторону.

В это время в окно влетела граната, упала на пол, гулко разорвалась. Сидевший у мешков Сулико повалился на пол. Сдерживая стон, он крепко сжал зубы.

От взорвавшейся гранаты зачадили кули с крупами, вспыхнули тюки материи. Терехин схватил мешок с солью и бросил его в огонь. Потом стал хватать со стеллажа винные бутылки, бил их над огнем о ствол автомата, заливал огонь вином. Шипели тлеющие тюки, от них валил густой пар, смешивался с дымом. Нечем было дышать. Терехин закашлялся, отступил в глубь склада, но и там было не легче. Густой, едкий дым заполнил весь склад.

— Удушить хотят, — негодовал Терехин, разрывая воротник. — Вот дьяволы!

Санька решил подозвать на помощь Ахмета, но тот был занят своим делом: опасаясь, что в склад залетит граната, он заваливал мешками с солью пролом, подтаскивал к нему все новые и новые кули, заменяя просверленные пулями.

Ермаков с нетерпением ждал рассвета, а он никак не наступал. Но еще больше он ждал Хлобыстова. Хорошо, если бы его танки ворвались в город! Однако не слышно было шума танковых моторов. Значит, не подвезли горючее. Да и как его подвезешь по такой слякоти?

Иван почувствовал, что подходит конец. Дым, смешанный с винными парами и пороховым смрадом, захватывал дыхание, сдавливал грудь. Что же делать? Как выбраться из этой ловушки?

Вверху на мешках надрывно кашлял Ахмет.

В это время в оконном проеме рванула граната. Сверху полетели мешки. В склад просочилась струя свежего воздуха. Ахмет вскочил на ноги и снова полез вверх, чтобы завалить кулями зияющую дыру.

Ермаков бросился к танку.

— Чего приуныли? Помирать — так с музыкой!

— Солярки для музыки не хватит, — сокрушенно покачал головой Звягин.

— А может, хватит! Хотя бы на один заезд — вокруг склада. А?

— Попробуем, — ответил командир танка. — Не помирать же добровольно.

Рявкнул мотор, танк выскочил из укрытия и, круто повернув влево, понесся вдоль стены, опрокидывая и разметывая в стороны все, что попадалось на пути: горящие ящики, сложенные бревна, груды шифера. Надсадно клокотал пулемет. Из верхнего люка вылетали гранаты и рвались, едва успевая упасть на землю.

— A-а, не нравится! — торжествовал Ермаков и дивился, на чем же едет эта машина. Раз надо — значит, надо!

Тридцатьчетверка, пронизывая горящими фарами ночную темень, обогнула склад и, сметая на пути сложенный штабелями тес, повернула назад в сторону складских дверей.

— Ну давай, давай! — орал Терехин, моля в душе, чтобы тридцатьчетверке хватило горючего вернуться на свое место.

Но Санькина мольба не дошла, видно, до всевышнего. Чудес на свете не бывает. Танк врезался в высокую пирамиду теса, чихнул и заглох. Потом раздался взрыв гранаты, вспыхнули доски, и красно-желтое пламя охватило тридцатьчетверку.

— Подбили, гады! — подосадовал Ермаков.

Над верхним люком показалось что-то темное. Хлопнул выстрел, второй, третий, и темное рухнуло на землю. От танка донесся хриплый голос.