Чтобы понять, почему так взволновала и обрадовала Ветрового новая боевая задача, надо знать кое-что об отношениях этих двух молодых офицеров. Дело в том, что Ветровой и Шуров давние друзья. Они вместе окончили пехотное училище, вместе прибыли в этот полк. Они и ходят всюду непременно вместе. И если уж показался где-нибудь высокий, худощавый Ветровой — так и знайте, где-то рядом должен быть кареглазый, приземистый Шуров.

Некоторые офицеры на этом основании утверждают, не без иронии, конечно, что известная песня «Два друга» сложена именно про этих командиров взводов. И друзьям частенько приходится выслушивать ее при встречах. Нет-нет да и пропоет им кто-нибудь:

Причем самым «веским доказательством» своих предположений шутники считают частые споры друзей. Молодые офицеры действительно спорили между собой не меньше, чем те песенные друзья. Спорили о прочитанных книгах, о просмотренных фильмах, о тактических задачах.

Вначале споры носили в основном безобидный характер. Но в последнее время, когда взвод Шурова начал заметно выделяться в лучшую сторону, Ветровой стал частенько подумывать: уж не для того ли упрекает его Роман, чтобы самому «поярче засиять на бледном фоне» товарища?

Недавно они поспорили о примерности командира. Порывистый Ветровой назвал Шурова «ментором и начетчиком, застегнутым на все пуговицы». Спокойный, аккуратный Шуров корил друга за то, что он по легкомыслию подает иногда дурной пример подчиненным.

— А еще на фронт, бедолага, просишься. Ты пройди сперва забайкальскую академию. Чтоб гимнастерка на тебе сопрела от соленого пота. Что тебе на Западе делать с такой выучкой? Из тебя там в первый день отбивную котлету сделают…

— Из меня котлету?

В тот день они даже в кино не пошли вместе.

Когда Ветровой получил задачу идти на Шурова, он сразу же подумал: «Вот представляется случай показать, что мы тоже не лыком шиты и можем потягаться с теми, кто ходит в передовиках. Посмотрим, кто из нас отбивная котлета!»

Получив от командира задачу, Ветровой глянул на Двугорбую и зашагал напрямик через бугры и рытвины в расположение роты, на ходу обдумывая план наступления.

Удобнее всего подойти к Шурову правой стороной, через кустарники и мелколесье. Но лейтенант Ветровой отверг этот вариант именно потому, что он слишком уж выгоден и «противник» наверняка будет ждать его оттуда. Путь более трудный — это двигаться левой стороной, у подножия сопок, занятых «противником». Чтобы пройти там незамеченным, придется ползти по оврагу. Нелегкое дело, зато там «противник» меньше всего ждет.

По его приказу рота спустилась с холма, повернула круто влево и, подойдя к оврагу, исчезла в нем, точно растаяла.

Овраг был неглубокий и больше походил на узкую извилистую балку, густо заросшую буйными травами. Здесь было совсем тихо. Лучи ушедшего на запад солнца сюда уже не доставали, а лишь скользили по краям оврага, освещая его каким-то неестественным светом, похожим больше на свет прожекторов.

Идти во весь рост было нельзя: мог заметить с дальних высот «противник». Пришлось пригибаться к земле и кое-где ползти.

Двигались медленно. Пахло горькими степными травами. С высохших стеблей слетала густая серая пыль. Она щекотала в носу, оседала на запотевшие лица солдат.

«Ну и дорожку выбрал», — подумал Ветровой, пробираясь сквозь хрустящий бурьян. На мгновение он даже пожалел, что пошел этим трудным путем, но страстное желание одержать над Шуровым победу отогнало эту мысль. Больше всего его подогревал последний спор с Романом.

А случилось это так. Дня три назад во время обеденного перерыва забежал к нему во взвод Шуров. Посидели, покурили, перебросились несколькими фразами и направились было вместе в столовую. Вдруг подходит дежурный по роте, сержант Соколков, и докладывает Ветровому, что его просит к телефону писарь из штаба.

— Вот назойливый писарчук! Ни поесть, ни покурить не даст без паники, — пробурчал Ветровой. И, подмигнув Соколкову, добавил: — Скажите, что меня нет в роте. Буду после обеда…

— Это я ему могу, — понимающе ответил сержант.

Стоящие неподалеку солдаты захохотали.

Шуров сдвинул брови и, молча пройдя несколько шагов, спросил:

— А завтра, наверно, будешь проводить политинформацию о честности и правдивости?

— Ошибаешься. Провел уже.

— Стало быть, закрепляешь материал?

— Не остри, — раздраженно сказал Ветровой. — И потом, не считай, пожалуйста, солдат юнцами. Они великолепно понимают, что можно делать офицеру и чего нельзя.

— Значит, по-твоему, существуют две дисциплины? Одна — для начальства, другая — для солдат?

— А ты что же, хочешь вогнать меня в солдатские рамки? Был я солдатом, ходил в городской отпуск по увольнительной записке… По-твоему выходит, что если я, к примеру, брошу на дорожку этот окурок — так весь взвод свой испорчу. Так? — спросил Ветровой.

— Ты можешь бросать. Но только не удивляйся и не возмущайся, если завтра их здесь будет лежать сорок штук.

— Нет, не будет. Потому что есть приказание бросать окурки в урну, — возразил Ветровой.

— Но как ты можешь требовать от солдата порядка, если сам бросаешь куда попало окурки?..

— Значит, по твоей теории выходит, что курящий врач не имеет морального права запретить больному курить? Что за ересь! Какое дело больному до того, курит врач или не курит? Да разве наш командующий, который во всех приказах требует закалять бойцов физически, обязан делать на турнике «солнце»? Чего же ты от меня хочешь? — запальчиво спросил Ветровой.

— Я хочу, чтобы ты наконец понял, что солдат не столько прислушивается к твоим речам, сколько присматривается к твоим делам. Нам, командирам взводов, забывать об этом нельзя ни на минуту, хотя бы уже потому, что мы целый день перед глазами у солдата.

— Перед глазами у солдата — устав, — отрезал Ветровой.

— Но ты разрушаешь этот устав! Ты своим примером показываешь, что устав — не такая уж незыблемая вещь, что его можно иногда и обойти. И вот одной рукой наводишь порядок, а другой нарушаешь его. Да ты никогда не добьешься успеха, если не поймешь этой простой истины! И никто тебя не пошлет на Запад позорить наш Забайкальский фронт.

Вспомнив эту последнюю, самую обидную для него фразу, Сергей Ветровой глянул на сопку и подумал: «Вот свалиться бы мне на тебя, как снег на голову, да накрыть, как куропатку, — тогда узнал бы, понимаю или не понимаю я истину!»

Но «свалиться» на Шурова было очень трудно. На животе хорошей скорости не дашь. Сергей Ветровой досадовал. Обычно ему удавалось нападать на «неприятеля» вихрем, ураганом. А он вот — ползет. «Улита едет, когда-то будет…»

— Веселей, веселей! — попробовал он ободрить солдат.

Но как ни старался Ветровой сократить время, ничего не получалось. Глянув на ползущего рядом Соколкова, на его запотевшее лицо, по которому струились извилистые струйки пота, Ветровой нахмурился. У переносья появилась морщинка. «Так я загублю не только время, но еще и силы, которые нужны будут в атаке, — подумал он. — Что же делать?»

Лейтенант приподнялся на колени и озабоченно огляделся. Посредника поблизости не было. Господствующая сопка осталась уже позади. Над низиной слева поднимались лишь небольшие холмы, уходившие в сизоватую даль. «Теперь, пожалуй, можно и на ногах, — решил он. — Ничего страшного. Шуров не увидит, а посредника на холмах нет…»

— Двигаться на ногах! — скомандовал Ветровой.

Солдаты облегченно вздохнули.

— Теперь дело пойдет веселее, — шепнул Шалдаев своему соседу и, перепрыгнув через куст шиповника, побежал вперед.

Дела действительно пошли куда живее. Низко пригибаясь к земле, солдаты небольшими цепочками поспешили гуськом за направляющим отделением, подтянулись и отстающие.

Через несколько минут рота вышла к Двугорбой «сопке. Лейтенант Ветровой был доволен, что его „вольности“ никто не заметил. Посредник, в роли которого выступал командир роты, был, видимо, у Шурова, и все сошло благополучно. Ветровой сохранил силы солдат для сокрушительной атаки. Он выиграл время и ударит теперь, как гром среди ясного дня, во фланг „противнику“. Пусть почувствует Шуров, с кем имеет дело!