С тех пор Дымко и ефрейтор Охлопков исполняли эту песню на всех вечерах художественной самодеятельности. Исполняли и другие песни — русские и украинские, — но эта стала их коронным номером. Как только выходили на сцену, из зала неслись голоса:

— Просим «Ой, при лужку, при луне»!

Они спели ее на вечере дружбы, где присутствовала группа монгольских офицеров из соседнего эскадрона. Монголы любят и ценят коней пуще всего на свете, им тоже понравилась эта песня. Вот ее подхватил весь зал, и они тоже запели, а в конце долго-долго аплодировали. Перед отъездом командир кавалерийского взвода Дамдиндорж стал просить Маюрова приехать со своими певцами к ним в эскадрон, уверял, что цирики обязательно разучат эту песню и будут петь в походах. Маюров с удовольствием принял приглашение, но поехать к монголам не удалось: началась война. Теперь не до песен. Надо выполнять боевую задачу.

Лейтенант Маюров вернулся в батарею поздно вечером. Вызвал к себе своих спутников, рассказал без утайки, какая сложная и опасная задача поставлена перед ними, что надо учесть, помнить и знать, чтобы ее выполнить, оправдать оказанное доверие. Потолковав так не более пяти минут, они тронулись в путь.

Прошли посты охранения, обогнули пологую сопку, вошли в низину, густо поросшую высокой травой. Темная ночь все плотнее окутывала землю. Черное небо усыпали зеленоватые звезды. На севере Маюров без труда отыскал ковш Большой Медведицы, выше ярко горела Полярная звезда. Идти надо в противоположную сторону, на юг.

Чем дальше уходили от своего дивизиона, тем ниже пригибались к земле, чутко прислушиваясь к каждому ночному шороху. Маюров старался уверить себя в успехе предстоящего дела. Ведь с ним смелые, опытные бойцы, с такими не страшно идти в огонь и в воду. И все-таки тревога холодила душу. А что, если высота занята самураями? Тогда беды не миновать. Воображение рисовало смертный бой и неминуемый конец. Что можно сделать втроем против роты, а может, и батальона?

Чувство опасности принуждало двигаться медленнее, иногда вовсе прижимало к земле. Но тревога за судьбу монгольского эскадрона толкала вперед, заставляла спешить. Ведь над окруженным эскадроном нависла грозная опасность. Перед глазами возникал огненный смерч минных взрывов, перекрещенные трассы вражеских пулеметных очередей, окровавленные лица Жамбалына и Дамдиндоржа…

Артиллеристы пробрались через густой колючий кустарник, проползли по песчаным барханам и добрались наконец до Круглой…

Высота оказалась никем не занятой. Они забрались на самую вершину, нашли заросшую траншею, углубили ее, подкопали место для рации, установили стереотрубу, наладили связь.

Светало. Маюров наконец различил в продолговатой низине серые шевелящиеся пятна — наверняка скопления японской пехоты. С востока по долине ползли какие-то точки. Может быть, артиллерия? Вот точки стали расползаться, и опытным глазом артиллериста Маюров определил: японская батарея занимает огневые позиции, чтобы начать почти в упор расстреливать эскадрон. Пехота довершит судьбу окруженных…

— Связь, — потребовал Маюров, продолжая вглядываться в долину.

Дымко быстро установил связь с дивизионом.

— Принимайте команду, принимайте команду, — проговорил он и выжидающе смолк.

Не отрываясь от стереотрубы, Маюров передал целеуказание.

В мутном небе прошелестел снаряд и гулко разорвался на гребне, левее долины. Между предполагаемыми позициями эскадрона и серыми пятнами взметнулся вверх черный фонтан земли и дыма.

— Правее ноль-ноль-пять. Прицел сто двадцать! — срывающимся голосом внес поправку Маюров, видя в стереотрубу, как серые пятна расползаются в стороны, исчезая в складках местности.

Еще одна поправка — и цель накрыта. Вместе с комьями земли в воздух взметнулись обломки, повалил черный дым.

— Четыре снаряда, беглым!.. — крикнул лейтенант, отчаянно радуясь точности своего глазомера и мощи огня родной батареи. Лишь теперь он отер ладонью мокрый лоб.

Долину заволакивал бурый дым. В нем копошились люди, артиллерийские упряжки. На бугор вынеслись перепуганные лошади и помчались на восток. В дыму и пыли вспыхнул слепящий взрыв — видно, сдетонировали вражеские снаряды. Маюров посмотрел в центр всхолмленной долины, где, по его расчету, окопались монгольские цирики, и облегченно вздохнул: теперь им будет полегче — японская батарея отправилась к богу в рай! Он довольно улыбнулся, взмахнул рукой, но вдруг лицо его помрачнело. Кинув взгляд на восточный склон, у подножия он заметил неприятельских солдат. Маюров этого ожидал, но не предполагал, что обнаружат их так рано. Надо корректировать огонь: вокруг окруженного эскадрона скопилось немало пехоты.

— Задержите их! — крикнул он Охлопкову, кинувшись к стереотрубе: самураи врассыпную выходили из-под огня, и надо было передать на огневые позиции поправку.

Он подал команду и не услышал голоса радиста. Обернувшись, увидел испуганное лицо Дымко.

— Рация забарахлила, — пролепетал тот растерянно.

— Что?! — вскричал Маюров. — Да ты понимаешь?..

Дымко, не поднимая головы, торопливо копался в рации. Позади трещал автомат Охлопкова. Лейтенант метнулся к радисту. И вдруг:

— Работает! Работает!.. Есть связь!

Маюров передал в дивизион новую команду, кинулся к стереотрубе, чтобы проследить разрывы снарядов. Рядом послышался хриплый голос Охлопкова:

— Они совсем близко… У меня кончились патроны. Дайте ваш автомат.

Схватив автомат, ефрейтор выполз на бруствер, послал две короткие очереди и тут же бросился к западному склону: там, за низенькими кустами шиповника, промелькнула японская каскетка. Значит, самураи лезут с двух сторон. Разведчик лежа, отвалясь на бок, метнул гранату. Вверх полетели комья земли, иссеченные ветками кустов. Снизу захлопали винтовочные выстрелы: враг, видно, залег.

Теперь Охлопков бросился к восточному склону. Приподнявшись, он тут же присел, вобрав голову в плечи. И по этому его движению лейтенант, передававший целеуказания, догадался, что японцы подползли совсем близко.

Одна за другой вниз полетели гранаты, в ответ повели стрельбу из винтовок, потом донесся злой голос:

— Росскэ, сдовайсся!

После короткой паузы гулко разорвалась граната. Охлопков метался из стороны в сторону, бил наповал, но вот его автомат замолчал.

— Дымко, патроны!.. — Ефрейтор кинулся к радисту за автоматом и упал, настигнутый пулей.

Дымко вынырнул из щели, оттащил Охлопкова в укрытие. «Конец», — с безысходным отчаянием подумал Маюров и тут же яростно швырнул гранату в атакующую цепь.

Отбившись от наседающих самураев, Маюров огляделся. В долине рвались снаряды — то в самом центре, то левее, возле высоты. На склоне снова появились японцы.

— Товарищ лейтенант! Требуют данных! — прохрипел радист, зажав рукой окровавленное плечо.

Вражеские цепи подползали все ближе и ближе. Уже видны были перекошенные от злости лица, плоские вороненые штыки.

— Передавай: окружен противником — огонь на меня! — крикнул Маюров и прыгнул в глубокий окоп.

Орудийный гром недолго сотрясал изрытое темя сопки. Потом стало тихо. Маюров открыл глаза, шевельнулся и почувствовал, как с затылка беззвучно осыпаются струйки земли. Придавленные руки и ноги не слушались, ныла спина. Попробовал пошевелить плечами — зашуршала земля, стало полегче. Огромным усилием выгнул спину, поглядел в конец щели и увидел там Дымко. Тот перевязывал лежавшего на спине Охлопкова.

— Живы… Пощадил бог войны! — прошептал лейтенант непослушным языком.

Да, не тронули их снаряды своих батарей!

Но торжествовать было рано. Из ближайшей воронки неожиданно вынырнул японский офицер и бросился на лейтенанта. Контузия сильно ослабила Маюрова, но так уж бывает в трудные минуты: опасность пробудила все оставшиеся в нем силы. Резко встав на колени, он обеими руками столкнул самурая в дымившуюся воронку. Тот кубарем покатился на дно, но тут же кинулся на лейтенанта вновь, уже с винтовкой в руках. Маюров с опаской поглядел по сторонам и, увидев поблизости торчавшую из земли японскую винтовку с плоским, как нож, штыком, схватил ее, точно величайшую драгоценность, и бросился на противника.