Мы пришли к Эрику домой и поставили чайник. Мать и отец в соседней комнате смотрят телевизор. Они делают это каждый вечер, особенно они любят смотреть политические программы, где экспертами выступают люди с уровнем понимания внутренних и внешних проблем примерно как у них самих, а затем долго спорят.

«Счастливый батюшка- заиграла реклама в телевизоре- счастливый батююшка- протягивали песню юноши и девушки в рясах- счастливый батюшкааа- радость для всех- звони и записывайся прямо сейчас! Заряжу позитивом на 24 часа! Отпущу все грехи! Мне и только мне ты сможешь выговориться, рассказать о злодеяниях или упоминании имени Господа всуе. Звони! Счастливый батюююшкааа- радость для всех- вновь запели подростки»

Мать Эрика кинула пульт в телевизор, она была против Бога. Он противоречил канонам святого коммунизма.

–Чем занимаются твои родители? – спросил Доминик, не поморщившись от наглости вопроса.

–Мать занимается картинной галереей, а отец уходом из дома.

Все замолчали. Мать Эрика хихикнула из соседней комнаты- старая любознательная кукушка. Доминик продолжил:

–Твоя мама художник ?

–Нет, она современный художник. Берет штепсель, винтик и желтую гуашь, помещает это на дно банки из-под малосольных огурцов и искусство в действии.

–Безумно интересно! Теперь понятно в кого ты такая образованная.

–В Достоевского Федора Михайловича.

Все замолчали. Мать Эрика снова хихикнула за стеной.

–Сара говорит, – решил прояснить ситуацию мальчик с самыми синими глазами. – Что ее мать вовсе не та, кем кажется. Что она ненавидит литературу и искусство. Но у нее есть своя галерея.

–В какой стилистике галерея?

–Авангард

–Авангард? Да это не так скучно, как Ренессанс, тебе повезло с мамой.

–Нравится? Забирай себе.

Тишина. Мать Эрика хихикает. Кричу ей, что Ленин мертв и продолжаю :

–Многие люди умеют создавать иллюзию ума. Любой человек может выучить текст и повторять его из года в год. Главное не обложка, а содержание. А во-вторых, Ренессанс- великая веха развития искусства в целом. Не смей поганить ее Авангардом.

–Ты не любишь свою мать?

–Больше твою мать люблю, чем свою.

–Ты не знаешь мою мать- задумчиво произнес Доминик.

–Именно.

–Почему ты так не любишь ее?

–Почему люди создали авангард ?

–Почему ты не отвечаешь на вопрос?

–Почему ты любишь члены? – Я встаю с бордового дивана, в котором рождалась и умирала пыль. – Почему ты задаешь мне этот вопрос?

–Ты не можешь на него ответить?

–Могу, но не буду. Это, во-первых, не твое собачье дело, а во-вторых.. хватит и во-первых.

Она родилась неправильным ребенком. Она всегда думала, что виновата в расставании родителей. Она родилась ложно, неправильно, пробилась в этот мир случайно. Создатель совершил ошибку и теперь она тут, пьет этот дрянной чай и слушает твою болтовню, Доминик. Она ненавидит свою мать, а ты давишь на это. Ты и сам видишь, что ей больно, она улыбается, но ты и сам знаешь, что улыбка- лучший способ скрыть боль. Я могу прочесть это по мелким шрамам на твоих кистях, по морщинкам вокруг твоих глаз, по нервному дерганью левой ноги. Но ты давишь на нее. Сложно быть моделью и геем в маленьком городе, верно, Доминик? Твой отец не так рад как ты, верно? Сколько раз он напивался в пабах под ирландскую ересь, а затем, по приходу домой, доставал из штанов свой огромный ремень и бил тебя наотмашь? Он бил не по телу, старался попасть по лицу. Ты- позор своей семьи, Доминик. Главный стыд своего отца. Убить он тебя не мог, по долгу службы, но поменять тебе фамилию и выгнать из дома мог. Ты давишь на нее, ты смотришь на нее своими карими бездушными глазами и ждешь, пока она заплачет. Ты еще там у реки брал ее за руку, приобнимал и целовал ее в голову, в надежде вселить в нее веру в тебя, дать ей немного тепла, а затем размозжить как ненужную овечку.

Сара прощается с ними и уходит. Не слышит больше гул улицы, звон дождя и стук собственного сердца. Бросается в канавку, наполняемую водой. Маленькая, совсем маленькая она лежит там, омываемая грязными потоками воды и пронзает взглядом небо. Совсем не тронутая пороками, нахлебавшись воды, она садится на колени, вырывает с корнем из земли траву и кладет себе на голову, распрямляет ее. Трогает голову, опускает руки в воду и снова берется распрямлять волосы из травы, по щекам стекает грунтовая жижа, смешанная с кислотным дождем. Широко распахнутые глаза, раздраженные непрекращающимся потоком ливня, смотрят все еще на небо, ждут какого-то знака. Губы, синие от холода, немного трясутся от потоков ветра и свежих холодных капель. Она вновь наклоняется к воде. Что она видит, я не знаю. Там либо она, либо ее отец, либо в воде нет отражения.

Я сожгла фасоль.

В добавок кастрюлю, конфорку, крышку, кончики пальцев, пластиковую поварешку и свой язык грязный обожгла парой бранных слов. И ад следовал за ним, и адом этим была готовка. Благо есть сыр. Нет сыра. Я съела весь сыр, не оставив ему права выбора. Да, я немного пьяна.

Утром отлила себе в кружку маминого виски и развела его водой, как делает это мать со своими друзьями. Скажу честно, лучше бы я хлебнула воды из толчка.

Алкоголь я не пью и никогда не пила, это лишь вынужденная мера. Это своего рода вакцина от происходящего ужаса вокруг, я пообещала себе давно, что как только в моей жизни завершиться цикл потрясающих историй, я сразу открою окно, выкину туда пачку сигарет и бутылку. С другой стороны, если эта бутылка убьет кого-нибудь с такой высоты, то цикл начнется вновь.

Все утро и последующие пару дней я потратила на вынимание какой-то зелени из своих волос. Я черт его знает, кто ее мне туда подбросил и с какой целью, но становится даже любопытно.

Оставив все обиды, мы стали общаться втроем. Глупее, чем наши посиделки с Эриком и Домиником может быть только рассказы старшеклассниц в туалете друг другу про секс, наркотики и прерванные беременности. Или сборы упоротых рокеров, кричащих про бунт, но бухающих под лавочкой.

Во время наших встреч мы курим как можно больше сигарет, чтобы хотя бы дымом скрыть ту неловкость, которая не может не появиться между тремя абсолютно разными людьми, пьем какой-то дорогой коньяк или ром, я использую и свои персональные средства защиты. Наркота – это презерватив от социума.

Когда мы собираемся втроем, даже птицы летают не так, ветер дует мимо, небо становится серым, а город блеклым. Теперь и без того удивительная моя жизнь стала самой абсурдной моей жизнью. Мне было тяжело гулять с Эриком, понимая, что он не мой, но гулять с Эриком и Домиником, осознавая, что они пара – еще сложнее.

Сегодня мы встретились, чтобы покататься на велосипедах. Вернее сказать, сначала мы встретились для этого, потом я напомнила, что не умею на нем кататься, все расстроились, Эрик даже прослезился. Мы нашли веселье получше, как говорится, нет на свете интереснее дня, когда гуляешь со своим возлюбленным, его парнем в маленьком, скучном городке. Мы пошли к озеру и взяли лодку на три часа, нам с Домиником пришлось сказать, что мы влюбленная пара, потому что для таких есть скидки, а для таких, как они нет. Благодаря ангельской внешности Эрика, его пустили к нам на судно за просто так.

Туман покрыл всю центральную часть озера. Теперь не видно, ни берега, откуда мы приплыли, ни берега, куда мы держим путь. Словно мы попали в дымку. Самая тухлая троица на свете поехала покорять воды и потерялась в недрах густого молока. И умерли они от скуки.

–Какой чудесный день! – сказал Доминик, потянувшись. – Сара, ты чего такая грустная?

–Это мое лицо, оно всегда такое. Если с меня будут снимать посмертную маску, то все будут думать, что у меня была очень грустная смерть, даже если я умру под Кобейна, заперевшись на складе с экстази.

–С чего ты взяла, что с тебя будут снимать маску? – спросил Доминик, пытаясь задеть меня.