–Скорее даже на коммунистического Рябчика и большевистскую Кукушку. Твои родители чокнутые поклонники всего советского.

–Я гей.

–Я в принципе не понимаю, -продолжила я. – Как до сих пор в людях, имеющих собственный бизнес, сохраняется незыблемый пролетарский дух?

–Я гей.

–Что? Эрик, эти таблетки вредны, твоя мать дура, что дает тебе их.

–Сара, я гей!

–Что? Ты того?!

–Я гомосексуалист – настойчиво продолжает он.

–Неужели ты того?

–Я не того, я гей. – повторяет он и отворачивается

Ну вот ,он того. И что теперь мне прикажете делать? Ему легче быть этим самым, чем быть со мной. Отлично.

–Сара, ты должна меня понять и принять! Ради нашей дружбы, ради нас.

Вокруг меня все расплылось, превратилось в бессмысленную зарисовку мелодраматического сериала. Я, мой парень гей, помойка и тысячи капель дождя. Его лицо сияет в неоне. Сзади Эрика мигает вывеска местного общепита: «Пирожки, круассаны, денеры и гуляш».

Мы с детства с Эриком были вместе, всегда были честны друг перед другом. Мы пережили многое, ничто нас не сломало. Помню было нам по пятнадцать лет и мы сидели у Эрика дома. Мы ничего не делали и никого не ждали, мы были подростками. Эрику нужно было просто тянуть время до взросления, а мне хватало его присутствия рядом, как же мало мне надо.

Их черная кухня полностью пропахла запахом табака и лаванды. Старые дверцы шкафов поскрипывали в такт ветерку, что сочился из всех щелей. Пол напоминал древнее кладбище линолеума. Маленький полимерный Некрополь. В центре потолка находилась стеклянная люстра с шестью лампами накаливание, они давали мерзкий желтый свет. В этом цвете все выглядело еще более угрюмым.

Старая жалкая кукушка выкрикивала что-то про социализм, про марксизм и нигилизм ко всему сущему, она скандировала фамилии Маркса и Энгельса. Затем слышались стоны рябчика о капитализме и треск вазы. Чудесные родители Эрика вновь затеяли политическую гонку с невидимым зажравшимся соперником.

Своими огромными пальцами Эрик нудно завязывал веревочку от чайного пакетика на ручку кружки. Линзы присохли к глазам. Слюнявыми конечностями я старалась вернуть их во влажное состояние, но влажная я была только от его пальцев. Я очень люблю смотреть на его пальцы, есть в них что-то такое, чего нет в самом Эрике. Какой-то внутренний стержень.

На пыльную от табачного пепла кухню ввалилась тучная сестра Эрика- Натали. Во мне она развивала страх к людоедству, ненависть к еде и любовь к спорту. Как-то в квартире Эрика меняли двери просто потому что сквозь старые проходить ей стало тяжело. Она ничем не болела, никакие гормоны не колола и депрессиями не страдала, Натали просто любила есть и спать. Страсть эта к еде и ко сну привела ее к ожирению и потере здравого рассудка. Ростом она была около 1,70, весом около 140 килограмм, сила тяги примерно 275 кН.

–Эрик, – прошипела она. – Что на ужин?

Эрик скосил свои глаза в кружку, стараясь не смотреть на нее. Каштановые закорючки вились вокруг ее круглого румяного лица, маленький задиристый нос был так широк, что можно было увидеть ее пазухи.

–Эрик, – прошипела она вновь, ее голос с детства нагонял на меня ужас. – Что, мать твою, у нас на ужин? А, точно, где-то здесь был мой любимый гуляш!

Меркло солнце, вместе с ним меркли сгустки грязи, все меньше освещаемые лучами и наша кухонная картина из трех страдающих людей.

Натали, с небывалой злостью, открыла холодильник и принялась выкидывать оттуда все продукты. Эрик посмотрел на меня и со слезами на своих ангельских синих глазах, протянул мне записку, где было криво написано печатными буками:«Я съел ее гуляш». Мне стало не по себе, ведь я даже не знала, что такое гуляш.

Натали продолжала поиски уже по кухонным шкафам и под ними. Ее огромные руки еле-еле пролезали в узкие полки шкафчиков и тумбочек, но она была непреклонна. Мне всегда казалось, что с нервами у нее все так же не в порядке, как и с аппетитом, но родители Эрика скидывали это на переходный возраст, который, видимо, длился с момента ее рождения и длится по сей день. Тогда ей было где-то 20 лет, выглядела она на 30,вела себя как животное.

–Кто съел мой гуляш!? – голос ее был настолько громок, что я слышала плач трясущихся стен в моменты, когда она открывала свой рот.

–Это я съел твой гуляш, Натали.

Сказав это, Эрик уронил слезу на свой мизинец и замер, а запыхавшаяся Натали выбежала из комнаты прочь. Я положила свою руку на руку Эрика и мы стали ждать. Я боялась, что она влетит с молотком или пилой и начнет нас бить или резать. Но она вошла с маленьким ,дрожащим, перепуганным кроликом по имени Печенька.

На плите разлетались во все стороны брызги кипящей воды из кастрюли. Она шипела и журчала, плакала, молила избавить ее от огня. Воздух пропах паром и потом, было тяжело делать вдох, при выдохе кружилась голова. Из крошек на столе собрались небольшие облачка, в них можно бы было угадывать разных существ и предметы, но нам было не до этого.

Мы смотрели на голову Печеньки, лежащую перед нами на столе, и не верили, что секунду назад Натали отгрызла ее своими желтыми, громоздкими зубами. Она вцепилась своей волчьей пастью в шею бедного, ни о чем не подозревающего животного и разорвала ее. Волосы на голове убийцы шевелились, с них стекали соленный пот и кровь, такая же соленная. Перед нами стояла уже не сестра Эрика, а монстр. Она вытирала плотной, дряблой рукой кровь со своих губ и причмокивала свежей крольчатиной. Слишком свежей.

Это был любимый кролик Эрика. Первое домашнее животное.

Она бросила его в кипяток, затем съела. Узнав об этом, родители Эрика все-таки отправили ее в клинику. Теперь Эрик гей, а я все еще не знаю, что такое гуляш.

Я убежала от него, как и любая девушка. Потому что любой девушку неприятно, когда ее парень оказывается геем. Он всегда любил выделяться из толпы: красил волосы в разные цвета, делал татуировки хной, растягивал туннель – но члены это слишком. Это даже для меня слишком.

Делать мне было нечего, бежать мне было некуда, поэтому я решила пробежаться по дорожке со своей закадычной подругой одиноких ночей. Имени я ее не знаю, она лишь продавщица запрещенных в нашей стране веществ. Для меня она лишь Продавщица, чей номер стоит на быстром наборе.

Мы, выпустив свое запертое под ключом трезвости сознание в мир иллюзий , пошли на концерт пост-панк группы ее парня.

Пока ребята на сцене рвут дешевые колонки в клочья, с меня начинает стекать пот в три ручья. Чувствую неприятный запашок от своей майки, но продолжаю танцевать. На танцы это мало похоже, мы скорее держимся за руки с Продавщицей и толкаем друг друга в стороны, мальчики вокруг создают собой небольшие крепости, затем со скоростью света налетают друг на друга, разрушая живые постройки. Мы проводим время без ума, прикидывая на себя костюмы героев первой волны пост-панка, начиняем себя сопутствующими веществами и кружимся в эпилептической оргии, жамкая друг другая по углам. Полуголые девки танцуют на столах, им не страшно прослыть шлюхами в свои 16 лет, не стыдно показать свое тело, не больно танцевать на осколках стекла от пинт пива и шотов водки, не жалко родителей, звонящих им уже не первые сутки. Чем быстрее сгоришь, тем больше почувствуешь. Эмоции главное в жизни, особенно в жизни молодого человека. Шальная ночь. Берем все, что переживали за последние года и забываем под звуки голосистых гитар.

Полная творческая предсмертная свобода.

Меня крепко держит за руку Продавщица. Она чуть ниже меня ростом, черные прямые волосы окутывают лицо в старомодное каре. Девочка отпускает мою руку и рьяно пускается к сцене. Парень хватает ее на руки и она начинают облизываться прямо на ней. Все хлопают, а я знаю, что она просто положила ему в рот дурь..

–Сара, – ко мне подходит маленькая Полин, она учится в нашей школе на пару классов меня младше и тянет меня к столику с разным алкоголем. – Тебе налить?

–Нет, спасибо. Что ты делаешь тут?

–Ищу успокоения, как и все здесь.